Он был странным. Странным с той точки зрения, что общество не стремилось принимать его. Они называли его чудным, ненормальным, рехнутым, упавшим с луны, нелепым. Называли его омегой с чудинкой и приветом, и Уилл не был против всех эти в большей степени нелестных эпитетов в свой адрес. Сложившееся о нем мнение по большей части отталкивало людей от него, и ему это было на руку.

Он был незаметным. Незаметным с той точки зрения, что альфы, беты и омеги никогда не искали с ним контакта, общаясь только по сугубо рабочим вопросам. Альфы не стремились снискать его внимания; омеги не пытались подружиться с ним; а беты просто избегали его. Уилл не был асоциальным или мизантропом, просто так ему было легче. Потому что люди не смотрели на него осуждающе или с жалостью каждый раз. И он не смотрел на людей, буквально с первого взгляда узнавая всё о них. Они были для него открытой книгой, в то время как сам Уилл выглядел в их глазах манускриптом на древнем, вымершем языке.

Он был одиночкой. Одиночкой с той точки зрения, что он и не стремился влиться в общество, которое окружало его и пыталось перекроить его на свой манер. Сделать его более покладистым и общительным, сделать его нормальным (нормальным омегой, повязанным, воспитывающего троих детей и не работающих на ФБР). У него был целый мир, заключенный в дочери, собаках, искусстве, моторных лодках и работе. Эбигейл, неоспоримо, была самым лучшим его творением. Она была самым полезным делом, которое он когда-либо совершал. Она была подарком этому миру. Уилл не умел творить, он только разрушал. Но Эбигейл была лучшим творением всей его жизни.