Елена скользила взглядом по исполосованным виноградниками лугам, еще поддернутыми легкой влажной дымкой после темной августовской ночи. К полудню от этой свежести не останется и следа – впрочем, плотные тенты спасут гостей от зноя, а охлажденные напитки зададут верный тон непринужденного веселья...
Елена сглотнула, представив чуть запотевший бокал с шампанским. Не то чтобы она волновалась, едва ли она вообще о чем-то конкретном сейчас думала или беспокоилась, как все пройдет, просто хотелось этой немного бездумной легкости, одного шипучего глотка, который позволит ей совершить этот переход – от утомительной подготовки (пусть и большую часть практической стороны дела взяла на себя Софи) к празднику. Елена оглянулась, но на туалетном столике была только бутылочка с водой, оставленная заботливой дружеской рукой. Елена сделала движение в ее сторону, но передумала и снова повернулась к окну.
Людской гомон, еще так робко звучавший полчаса назад, заметно нарастал, то усиливаясь, то немного стихая – словно накатывающиеся на берег волны. Но Елена - едва ли сознательно - игнорировала его. Она смотрела вдаль. Смотрела и видела многое из того, чего там не было – образы прошлого, хорошего и плохого, моменты горя и радости, страха и печали, жалости и гнева, решимости и мучительных сомнений… и люди – дорогие и любимые, далекие и пугающие, некоторые из них весьма ловко лавировали между этими категориями. По губам Елена скользнула улыбка. Она прикрыла глаза, затем тихонько выдохнула – пожалуй, все-таки волнуется, и повернулась к зеркалу.
Без всяких сомнений - все было готово. Каждая складка лежала на своем месте, каждый локон обрамлял ее лицо так, чтобы сделать его выразительнее, глаза ярче, образ – элегантнее. И все же было в ней и что-то обманчиво хрупкое, трогательное – благодаря «волшебству» мастера, рекомендованного Софи. Он сумел придать ее облику той женственной трепетности, которую ожидаешь увидеть в невесте, и которую Елена с трудом в себе отыскивала на самом деле. Взамен внутри нее поселилось что-то иное, точнее – оно было там всегда, просто сейчас она, пожалуй, сумела осознать и принять это до конца. Свою силу, свои слабости, самое себя. Это было немного странное, но греющее чувство, и Елена точно знала, что вот именно сейчас, когда она обрела его, и настал тот момент – для шага навстречу. Не просто шага, а самого, пожалуй, важного, того самого шага.
Было время, она не очень-то понимала, зачем бессмертным нужна свадьба. И даже, бывало и такое, не только им. Свобода – такое неизменно соблазнительное слово. Пожалуй, в количестве трактовок с ним могла потягаться только любовь. И вот сейчас для нее эти два слова слились в какой-то очень тесный, едва ли разделимый симбиоз – быть свободным, потому что любишь, любить, потому что свободен… Это был ее выбор. И да, в этом был особый, какой-то один-единственный, но глубоко сакральный смысл.
Произнести эти слова. Слова их клятвы, их признания. Перед людьми и перед… Богом? Вечностью? Небытием? И да, и нет. Перед собой. Перед частицей вечности в себе. Потому что это должно быть произнесено вот так – не только в уединении их спальни, но и громко, вслух, от всего сердца. Это был обряд, но не формальный, а совсем иного рода. Обряд, который позволит состояться особой связи между ними. Потому что они готовы и хотят этого. Это важно. Только это и важно.
- У меня самая прекрасная невеста на свете. И самая задумчивая. И самая долгожданная…
Легкий шелест ветра – один из любимейших ее звуков, его руки вокруг ее талии, его восхищенный, взволнованный, такой живой, горящий взгляд. Она ежится в лучах этого взгляда, купается в этом восхищении, прижимается к нему спиной, как когда-то давно…
- В этот раз все украшения уже на мне, - говорит она почти с сожалением, кивая на сверкающий на груди каплевидный бриллиант и на блеснувшие в такт серьги.
- Мы можем выкинуть их в окошко, - предлагает Клаус, не переставая скользить взглядом по изгибам ее обтянутого атласной тканью тела.
- Софи убьет тебя. Я не знаю как, но поверь – она будет очень упорна, и найдет способ. Все это продумано ею до таких мелочей, что тебе и не снилось – хорошо хоть, она не забывала интересоваться моим мнением.
- Действительно неплохо, - соглашается Клаус, и Елена бездумно улыбается, думая, как все это странно и прекрасно одновременно – они здесь, вдвоем, в «самый волнительный день», беседуют о пустяках, хотя с таким же успехом могли бы молчать и просто слушать-слушать-слушать… то особое, что происходило между ними без помощи каких бы то ни было звуков и жестов.
- Ох, - внезапно легкое беспокойство пробегает по ее лицу, - платье!.. – и тут же невольно улыбается вместе с Клаусом.
- Очевидно, если следовать традициям, мне не стоило бы видеть тебя и без платья вовсе.
Елена сокрушенно качает головой.
- Очень, очень опрометчиво, милорд… но что поделать – теперь вам не отвертеться!
- Когда ты так меня называешь… - его руки горячеют и притягивают ее ближе, но она ловко из них выскальзывает.
- Не так быстро, – Елена машет пальчиком перед его носом, слегка поворачиваясь и дразнясь, и невольно отмечая про себя, до чего же он потрясающе выглядит. Она чувствует нарастающее нетерпение, но не намерена сдаваться. - Знаешь, что?
- Что же? – любезно интересуется Клаус, и она не без удовольствия отмечает усилие, которое ему приходится сделать над собой, чтобы не сорвать с нее это самое платье, которое-он-не-должен-видеть.
- Я хочу шампанского! – заявляет она, стряхивая всякое оцепенение, ее глаза тоже загораются и лучатся весельем и радостью. – И хочу спуститься вниз к гостям – даже не верится, что я уговорила Софи сократить их список почти втрое! Это, знаешь ли, победа! И еще я хочу эту свадьбу. И тебя, - говорит она приглушенно, глядя ему прямо в глаза. – Больше всего на свете сейчас я хочу тебя. Но, - добавляет после небольшой паузы, - мы соблюдем хотя бы капельку традиций – так что без этого платья ты меня увидишь теперь только в качестве своей жены.
Клаус смотрит на нее долгим взглядом, она чувствует в нем что-то такое, что наполняет ее грудь сначала ликованием, а затем безграничной нежностью.
Он предлагает ей руку…

Елена медленно открывает глаза и долго смотрит в потолок. Она еще не до конца понимает, чего именно ждет, но уже инстинктивно задерживает дыхание и вся как-то сжимается. Она ждет ее, свою бездну со стальными челюстями, что перемалывают ее снова и снова, и сейчас сломают окончательно.
Это почти произошло накануне. По временам ей казалось, что появление Ким, их ссоры с Деймоном как-то оживляли ее, заставляли думать хоть о чем-то еще, но и провалы между этими вспышками какой-никакой, но жизни, стали страшнее, отчаяннее, беспросветнее. И она боялась, что однажды вернуться уже не получится. Боялась. И хотела. Провалиться, сдаться, стать еще одной «женщиной в красном», призраком, навсегда потерявшемся в собственном прошлом.
Вчера вечером было особенно тяжело. Деймон и Ким ругались, а ей хотелось только одного – тишины. Тишины и забвения. Кажется, она даже шикнула на них, и вскоре все стихло. Ничто больше не мешало ей скатываться в пропасть… И вот теперь этот сон. Он разрушит ее окончательно, Елена не сомневалась. Только со смутным отголоском тревоги ждала и почти призывала – ну когда же, когда… Пусть будет больно. Пусть. Пусть будет так, чтобы потом уже не чувствовать вовсе. Она готова. Она этого даже хочет.
Почти…
Но время шло, а ничего не происходило. Напротив, появилось смутное, неизвестно откуда взявшееся чувство, словно бездна на время прикрыла свою ненасытную пасть, напоследок обиженно ею щелкнув.
И тогда, собрав волю в кулак, Елена медленно, одна за другой промотала так мучившие ее сейчас сцены. Но даже мука была не столь сильна. И когда Елена, наконец, поняла почему, то села в кровати. А затем, немного помедлив, резко поднялась. Накинув пеньюар, она подошла к окну и впервые за долгое время распахнула шторы, а следом и окна.
Ровный, молочно-белый свет залил комнату, заставляя подслеповато жмуриться, привыкая, влажный морской воздух дохнул на нее прохладой и свежестью. Все, что было позади нее – смятая постель, вещи, разбросанные в беспорядке, неприбранные не от недостатка времени, а от полного равнодушия, следы хаоса и разрушения, медленно пожирающие ее жилище и ее саму – все это стало так явно, так резко, так… гадко? Елена привычным движением коснулась кольца Клауса, плотно обхватившего ее палец, а затем поежилась и обняла себя за талию. В голове ее назойливо повторялся один и тот же вопрос. Неужели?.. Неужели этого достаточно?
Неужели столь мало у нее за душой, что ее можно так легко разрушить?
Она невольно подумала о Деймоне. А он – разрушен? И понимает ли это? Или его жизнь до встречи с Кэтрин была настолько дерьмова, что это разрушение просто вписалось в уже заведенный ход вещей?.. Но ведь у нее – не так. Она была любима и любима сейчас. Она любила и любит. Она умеет ценить жизнь и дружбу, и да, черт возьми, она дорожит тем хорошим, что было между ней и Клаусом! Несмотря ни на что. Но дорожить и возводить на алтарь – разные вещи. И да, ей бы хотелось, как же хотелось поверить, что этот сон – не просто сон. Ей хотелось думать, что все еще возможно. Ей хотелось его прикосновений. Хотелось его. Хотелось так, что сводило и переворачивало нутро…
Но теперь у нее появилось и другое желание. Появилось, во многом благодаря той самой Елене из сна, с которой она сейчас имела так мало общего. Это было желание, без которого делалось невозможным все прочее. И оно же придавало сил, помогало впервые за долгое время ощутить под ногами не предательскую топь, а нечто твердое, нечто, на что можно было встать двумя ногами и сделать шаг… Тот самый шаг. И пусть впереди предстоял долгий и непростой путь, иного просто не существовало. Она должна это сделать. Во что бы то ни стало.
Должна обрести себя заново.