Сначала это просто зернышко, посаженное глубоко в груди. Крохотное, плотное, горячее. Даххак просыпается среди ночи, прислушивается и выдыхает с облегчением: оно все еще там. Иногда он ловит неподвижный, отражающий лунный свет взгляд брата или сестры. Он знает, что они не спят по той же причине. И точно угадывает момент, когда их глаза блекнут, теряют это особое выражение. Больше Даххак не отражается в их зеркальных зрачках, просыпаясь в душной, влажной темноте. Они крепко спят. А днем смотрят на него уже иначе: с затаенной завистью и смирением. Потому что в какой-то момент он остается один.
Их последняя надежда.
Его зернышко растет медленно, вместе с ним. Дни складываются в годы, годы в десятилетия. И вот оно уже не похоже на зернышко. Это скорее клубок — беспокойный, жгучий, живой. Клубок пускает в нем свои корни, проникая все глубже, оплетая его своей сетью, подчиняя и подчиняясь.
Даххак не может найти себе места, перестает обращать внимание на родных и часто уединяется под кронами могучих дубов или в глубоких расщелинах между отвесными скалами. Их влажные, густые тени успокаивают пылающую голову, усмиряют нестройный рокот сильного сердца. Даххак сворачивается в кольцо, набирает полные ноздри щекочущего, терпкого запаха самой жизни и медленно с шумом выдыхает. Его глаза открыты, и он грезит наяву невиданными далями: дикими лесами, бескрайними горными грядами и бурлящими, студеными водами.
Отец не позволяет сестре и матери задавать ему вопросы. Братья давно держатся на почтительном расстоянии. Идет время, и Даххаку кажется, что и во взгляде отца что-то меняется. Со временем Даххак понимает — в нем появляется покорность, признание его превосходства.

Еще в самом начале пути к Старику Даххак испытывает беспокойство и раздражение. Время не стоит на месте, многие их традиции устарели, так почему он должен слушаться какого-то выжившего из ума старика? Почему они все должны? Разве не он, Даххак, вершитель своей судьбы?
Он не делится своими сомнениями, идет, куда велено, забираясь все выше и выше в горы, не в силах справиться с терзающим его недоверием. Зрелище, открывающееся его взору, лишь распаляет его гнев — старик жалок. Он едва может шевелиться, взгляд его мутен и пуст, глаза подернуты поволокой безумия.
«Вот и ты. Явился наконец», — хрипит Старик без всяких приветствий, а затем издает скрежещущий звук, который оказывается не кашлем, как в первый момент думает Даххак, а старческим смехом.
«Да, я, — отвечает Даххак с достоинством. — Последний из рода…»
«Знаю-знаю, — перебивает Старик. — И ты этим гордишься, верно?»
Насмешливый тон старика приводит Даххака в бешенство: он еще слишком плохо контролирует себя, хотя, пожалуй, уже должен был научиться. Но и его сила — не в пример велика. Для угасающего рода это настоящий дар.
«Ты думаешь, что стал настоящим даром для своей семьи, не так ли? — продолжает Старик, словно читая его мысли. — Но вот что я тебе скажу, малыш, ты не дар, ты — проклятие. Несдержанный, зарвавшийся несмышленыш, который всех нас погубит. И то, что ты так лелеешь, чем так сильно дорожишь, твои враги вскоре обратят против тебя, против всего нашего рода».
«Что ты несешь?» — язык едва слушается Даххака.
Внутренности его наливаются нестерпимым жаром, кажется, что кожа вот-вот начнет пузыриться. Старик неожиданно ловко придвигается к нему, выпрямляясь во всей свой исполинский рост.
«Полегче, несмышленыш. Я жил в этих горах, когда твой род тут еще даже не появился. Когда леса и озера были девственно чисты, когда ни луга, ни горы не знали звука человеческого голоса или стука его орудия. Так что передай своему отцу — я велел его выродку убраться как можно дальше от моих земель…»
Взгляд старика проникает глубоко внутрь, завладевает помыслами и чувствами Даххака, но ненадолго. Стоит последним словам прогреметь над его ухом, как он приходит в себя. Он не думает, не планирует, не рассчитывает своих действий. Одно молниеносное движение, громкий, омерзительный хруст и Старик грузно оседает на камни. Свет его глаз тускнеет медленно, постепенно — так бледнеет луна в предрассветных сумерках. Но прежде чем жизнь окончательно покидает их, Даххаку кажется, что он видит змеиную ухмылку, и его берет оторопь.
Подгоняемый ужасом содеянного, не разбирая дороги, он несется вниз в клубах каменной пыли. Но, оказавшись у подножия горы, успокаивается. Сделанного не воротишь. И он все еще может согласиться на изгнание, теперь уже добровольно. Но Даххак знает, что останется. Как бы ни была сильна его тоска по дальним краям, сейчас не время для путешествий. Есть то, что он должен совершить здесь, сейчас, более не откладывая.

«Старик мертв», — по возвращении объявляет он.
«Темные времена грядут», — тихо говорит отец, мать глядит на него с испугом.
Братья и сестра опускают головы. Они трепещут. Трепещут перед ним. Перед будущим. Они ведут себя недостойно, и Даххак испытывает презрение. Он разворачивается, чтобы уйти.
«Куда ты?»
В голосе отца не угроза, но предупреждение. Даххак даже не оборачивается. Нет такой силы, что способна остановить его. Отец слишком дряхл и почти отошел от дел, а сам он гораздо сильнее любого из них. Его зернышко давно проросло, распустилось пульсирующим алым цветком и готово стать с ним единым целым.
Разбежавшись, Даххак отталкивается от склона мощными лапами, с оглушительным хлопаньем разворачивая кожистые крылья.
Он летит в долину. Он летит к людям. Он будет сжигать их дома, воровать скот и женщин, будет безжалостным настолько, насколько это потребуется, чтобы они признали нового Владыку этих краев.
Подлетая к деревне, он слышит знакомый с рождения рев горна и видит огненные всполохи, от которых тянутся в небо дымные нити. Сигнальные костры? Что ж, они придумали что-то новое. Но даже если Старик был прав, если его погубит собственная мощь и самонадеянность, Даххак не повернет назад. Пусть его век будет короток, но ярок. Пусть о нем сложат легенды и песни, а его имя будет приводить в ужас целые поколения, и еще долго не сотрется из памяти потомков.
Даххак закладывает вираж, подлетая к высокому, увенчанному куполами зданию на центральной площади, и с клокочущим ревом впервые извергает из себя расплавленное золото смертоносного пламени…