Крюк тяжело опирался на заборный столбик, неотрывно глядя на светящееся желтым окно. Иногда в нем мелькала тонкая, неуловимая тень, и в такие моменты он подавался назад, словно Эмма могла его увидеть. Хотя она, наверное, уже давно в курсе, что он торчит здесь, в сырых, пахнущих еще не выпавшим снегом сумерках, и пялится на дом, который якобы выбрал для них. Он этого не помнил. Ни черта не помнил из того, что произошло в Камелоте — как и все прочие, там побывавшие. Эмма забрала их воспоминания. Зачем? Этот вопрос тяжело висел в воздухе с тех самых пор, как они вернулись. Никто не произносил этого вслух, но все подразумевали: Эмма совершила в Камелоте нечто ужасное (или планирует совершить в Сторибруке) и не хочет, чтобы они об этом помнили. Вроде бы все логично. Но еще почему-то неловко и как будто совестно. Все они видели, какой стала Эмма, и ни один не засомневался в ее нынешнем злодействе. Напротив, они словно подбадривали друг друга, называя между собой Темной и мечтая о временах, когда вернут «свою Эмму». Не было ли в этом какого-то скрытого предательства? Хотя бы самую малость? Киллиан никак не мог разобраться. Он, как и все, планировал спасти Эмму, но, в отличие от них, не мог держаться от нее подальше, не мог до конца разделить ее на два, независящих друг от друга образа. Совсем как на идиотской картинке в той штуке, которую Генри называл «интернет», где ровная белая линия разделяла жизнь человека на «До» и «После». И можно ли, побывав в «После», вернуться в «До» без потерь?
Проклятье, ну что за чушь лезет ему в голову? Зачем он вообще пришел после того, что было утром? В голове неприятно шумело от выпитого: Бабушка сегодня расщедрилась, заметив, что «ему, похоже, надо», но пьяным он себя не чувствовал. Скорее грузным, обмякшим и вымотанным. Снова вспомнились слова Эммы, которые она сказала ему уже в спину: «Или оставайся, или не приходи больше вовсе». Словно кто-то положил ему в душу маленький, колючий кусочек льда. Но ведь она заговорит иначе, когда они вернут ее. Заговорит же?
«Не знаю, — со вздохом сказала Белль после того, как они прикончили половину бутылки, — может, не будь я с ним в трудные времена, вообще не было бы никакой надежды. А может, ее и сейчас нет».
«Ты видел Эмму? — Снежка, показавшись в баре в непозволительно позднее для молодой мамы время, заглянула ему в глаза встревожено и немного виновато. — Я никак не могу решиться поговорить с ней…»
«Чушь! Вранье!» — хотелось сказать ему холодно и резко, но он промолчал.
Дело было не в том, что Снежка не могла решиться. Она просто надеялась в следующий раз увидеть свою дочь прежней, такой, какой привыкла ее видеть, какой готова была принять.
Вместо этого он кивнул.
«И как она?»
«Без изменений».
Снежка исчезла так же внезапно, как появилась, или он просто не обратил внимания на ее уход.
Потом был еще виски, пошатнувшийся в какой-то момент барный стул и понимание, что ему на сегодня хватит. После этого он пошел домой, точно пошел, но почему-то оказался здесь, под окнами Эммы.
Он думал о том времени, когда целью и смыслом его жизни была месть Крокодилу. Когда он совершал чудовищные поступки во имя этой мести, а на самом деле — просто потому, что так было проще, удобнее. Он засунул подальше все свои принципы и наслаждался этим внутренним беззаконием на полную катушку.
Эмма не выглядела так, будто наслаждается ситуацией. Не было в ней и бесстрастности Румпельштильцхена. Ее глаза туманились, губы кривились, подбородок слегка подрагивал. Искусная актерская игра? Все может быть, когда имеешь дело с Темным, но какая-то чертовски наивная часть Киллиана верила, что, возможно, нет, не все было игрой, не все чувства Эмма сумела подавить, не все слабости спрятать. Да и потом, какова ее цель? Она говорила, что они должны заплатить за то, что подвели ее. Но как-то странно наказывать за то, чего человек не помнит. Наверняка от него ускользает нечто важное, какой-то ключевой момент, первопричина всего, которую он забыл. Но насколько она действительно ужасна? И ужасна ли вообще? Этого он не знал. И не узнает, пока Эмма не захочет. Сегодня ему показались, что нужные слова почти сорвались с ее губ, и, возможно, именно за ними он и пришел. Или не только за ними…
Идиот. Он просто доверчивый влюбленный идиот. Кто бы мог подумать.
Крюк повернулся, чтобы уйти, когда входная дверь бесшумно открылась. На пороге стояла Эмма. Или не совсем Эмма. Но и не Темная. На ней были все те же строгие брюки, но вместо узкого, сковывающего тело, словно броня, жакета, расстегнутая на пару пуговиц белая блузка. Волосы гладко зачесаны, но с одной стороны выбивался мягкий пушок — он отчетливо видел его на фоне льющегося из дома света, и сердце болезненно отозвалось на эту кажущуюся, возможно, тщательно продуманную уязвимость.
— Проходи, — тихо сказала Эмма и первой ушла вглубь дома.
Потоптавшись на месте, он последовал за ней, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Ты готовишь?
Его удивление заставило Эмму улыбнуться.
— Ты не поверишь, но Темные тоже едят. Возможно, — она взглянула на него через плечо, — это самую малость делает их людьми, как считаешь?
Он расслышал упрек и почему-то подумал, что заслужил его. Она выглядела одинокой на своей свежеобставленной кухне. Одинокой и обычной. Сердце застряло нелепым комком в груди, и Крюк подумал, что ни к чему хорошему это не приведет.
- Конечно, я могла бы щелкнуть пальцами и получить королевский ужин, но, — Эмма помешала макароны большой деревянной ложкой и попробовала воду на соль, — все дело в том, что я хочу макароны с курицей по рецепту Нила. Пожалуй, это единственное, что он умел готовить. Зато делал это довольно часто. На самом деле, всякий раз, когда у нас под рукой оказывалась чья-то кухня. Не уверена, что магии это под силу.
— Тебе помочь? — предложил он, игнорируя неуместный укол ревности.
Она смерила его задумчивым взглядом.
— Ты мог бы натереть сыр.
— Без проблем, — отозвался он преувеличенно бодро.
— Я помогу.
К его облегчению, Эмма не стала перемещаться магически, а просто подошла и придержала плащ, пока он из него выпутывался.
Без плаща он тоже почувствовал себя обычным. Незащищенным, но и не нуждающимся в защите. Он просто зашел к своей девушке и помогает ей приготовить ужин. К своей девушке… Недавно он сказал, что любил ее. В прошедшем времени. Такая очевидная, банальная ложь, но ему показалось, что Эмму это задело, а сейчас он и вовсе испытывал стыд за свою неловкую попытку и такую же неловкую жестокость. Ведь Эмма, его Эмма, она все еще там, здесь… Он запутался в собственных мыслях и решил, что лучше перейти к чему-то более простому и понятному — к сыру.
Какое-то время они молча занимались каждый своим делом.
— Пожалуй, соли все-таки не хватает, что скажешь? — Эмма поднесла ложку к его губам, и он послушно глотнул.
— Господи, женщина, здесь же вообще ни грамма соли! —воскликнул Киллиан и потянул на себя дверцу ближайшего кухонного шкафа. — А еще нужны специи, — он запнулся, глядя на ровные ряды неподписанных баночек. — Не знал, что ты так любишь готовить.
— Не люблю, — сказала Эмма и протянула руку совсем близко от его лица. — Скажи, что именно тебе нужно, я достану.
Он перечислил названия, и она поставила перед ним несколько склянок.
— Знаешь, вкус может получиться несколько другим, чем ты привыкла, — предупредил он, бросив на нее быстрый взгляд.
Перехватив его, Эмма улыбнулась уголками губ.
— Это ничего.

— Очень вкусно, — сказала Эмма, отодвигаясь от опустевшей тарелки. — Спасибо тебе за помощь… и вообще. Немного одиноко бывает вечерами, — неопределенно хмыкнула она. — Но я не жалуюсь. Зато никаких проблем с посудой, — она подняла руку, но Киллиан накрыл ее своей.
— Я помогу.
— Как знаешь, — вздохнула Эмма совсем уж знакомо, по-своновски. — Тогда не будем откладывать в долгий ящик.
Они устроились возле большой металлической раковины — округлой и блестящей. Эмма мыла посуду, Киллиан вытирал.
— Это очень похоже на… — заговорила Эмма и замолчала, словно передумав.
— Похоже? — переспросил он. — Эмма? — он слегка потянул ее лицо за подбородок влажными пальцами, и тогда она повернулась к нему всем телом, оказываясь так близко, что он мог видеть крохотную пушинку пены над верхней губой.
— Похоже на то, что могло быть у нас. Нет, постой, ты ведь сам просил, — она не дала ему отвернуться, удерживая за руку повыше локтя. — Я все думала: ну почему же у двух взрослых людей так и не нашлось времени уединиться? Уверена, ты тоже много над этим думал, — ее глаза блеснули, и он не сдержал усмешки. — А теперь, кажется, поняла. — Вновь став серьезной, сказала она. — Я не верила…
— Кому, Эмма?
— До конца, наверное, никому, — тихо отозвалась она. — Я не доверяла самому этому месту, хотя была готова умереть за него. Я пыталась, честно, я очень хотела и считала, что проблема во мне... Лучше бы так оно и было.
— О чем ты? — он напряженно вглядывался в ее лицо, чувствуя, что близок к разгадке.
Она пожала плечами и отвернулась.
— Эмма… — позвал он мягко, — посмотри на меня. — Она слегка повернула голову. — А сейчас?
— Что сейчас?
Он помедлил, готовясь к прыжку веры, который многие, в том числе он сам, сочли бы чистым безумием.
— Сейчас ты тоже никому не доверяешь? — сказав это, Киллиан стер капельку пены над ее губой и опустил ладонь ей на талию.
— Сейчас это не имеет прежнего значения, — она слабо улыбнулась и придвинулась. — Я знаю, чего ты добиваешься, Киллиан, и я согласна.
— Согласна на что? — его голос звучал прерывисто, а мысли путались в этой обволакивающей близости.
Добивался ли он чего-либо? Или действительно готов был поверить? Он и сам не знал. Только чувствовал мягкость и тепло ее тела через ткань блузки, легкий аромат духов, видел ее взгляд — не такой как прежде, другой, усталый. Все говорило о том, что сейчас она не играет с ним, но кто знает: может, это и есть настоящая игра? И насколько тонкая грань отделяет ее от реальной жизни, а их самих — от реальных Крюка и Эммы?
— Ты ведь знаешь, что Темные ничего не дают просто так, не совершив сделки. – Она криво ухмыльнулась.
В этой ухмылке ему почудилось что-то отталкивающе знакомое, словно сам Крокодил улыбался ее губами, и он дрогнул, почти готовый отступить. Должно быть, Эмма заметила эту перемену, потому что посмотрела на него серьезно, почти строго.
— Не бойся, это не будет стоить тебе слишком дорого, — сказала она. — Все, чего я хочу — эта ночь. Одна ночь без расспросов и сомнений, одна ночь ни на чем не основанного доверия. Ты способен на такое? — она склонила голову набок, и в глазах ее проскользнула грусть, словно она предвидела отказ.
Должно быть, эта грусть и стала последней каплей. Или все дело было в ее дыхании, щекотавшем ему подбородок и шею, или в абсолютной безыскусности момента, но в ответ он просто сжал ее в своих объятиях крепко, почти грубо, и вжался губами в ее губы. Одна его ладонь скользнула ей на затылок, распуская тугой узел волос, путаясь в нем, а вторая, наконец, коснулась сухой, горячей кожи. Она обмякла в его руках, подчинилась — совсем не так, как в прошлый раз. Она позволяла ему напирать, прижимать ее к себе и к столешнице, жадно покрывать поцелуями лицо и шею.
— Никакой магии, — хрипло предупредил он и, подхватив ее на руки, быстро понес в сторону лестницы на второй этаж.
Ее спальню Киллиан отыскал без подсказок и, возможно, именно в этот момент окончательно убедился — она не лгала ему насчет дома.

Эмма слушала тихое, размеренное дыхание своего пирата и бездумно улыбалась в темноту. Потом бесшумно поднялась и выскользнула за дверь, на всякий случай наложив на нее чары, которые сообщат ей, если он проснется и надумает отправиться на поиски.
Желтоватый свет мягко наполнил наполовину убранную кухню. Эмма обвела ее долгим, слегка разочарованным взглядом. Да, жаль, что этот дом никогда не станет по-настоящему их домом.
Подойдя к кухонным шкафчикам, Эмма открыла тот самый, в котором стояли специи, и тонко улыбнулась. Как же глупо со стороны Регины было держать целый склеп и привлекать к нему излишнее внимание. Эмма провела в воздухе ладонью, и баночки со специями растаяли, являя свою истинную суть — ряд стеклянных сосудов с бьющимися в них алыми сгустками. Назвать их сердцами, у Эммы не поворачивался язык.
Да, она проверила каждого. С каждым поговорила, до каждого попыталась достучаться. Ни один не захотел обременить себя даже сомнением — кроме Киллиана. Все, на что они были готовы ради Регины, а иногда и Румпельштильцхена, — для нее оказалось недоступным. В их глазах она просто не имела права становиться такой. Они ее не прощали. А она не прощала их, пополняя свою коллекцию и стирая память о встречах. Пустой осталась только одна склянка. Ее вид внушал Эмме надежду, согревал изнутри. Конечно, пришлось немного подтолкнуть его — Бабушка, Белль, Снежка, — но окончательный выбор оставался за ним, и этого уже не изменить. Завтра утром он тоже будет единственным, кто получит выбор. Конечно, был еще Генри, но она никогда и не относила его «к ним». Она верила, что он поймет и примет ее решение.
Велико было искушение превратить эти так называемые сердца в симпатичную подвеску, брелок, и взять его с собой на память, а потом, возможно, потерять вместе с какими-нибудь ключами. Но Эмма решила не делать этого. Она вернет им все: воспоминания, в которых не было ничего такого, чего она бы стыдилась, сердца и чувство вины, если они, конечно, способны на него. Она ощутила болезненный укол: Дэвид, вот кто действительно способен, вот чьи слова и поступки трогали, почти ранили своей неподдельностью. Но Эмма прекрасно понимала и другое — для него на первом месте всегда будет Снежка. Ее правда и ее оправдания. Они вместе посадили ее в тот шкаф, а его вялые попытки возразить матери при последней встрече выглядели просто жалко. Снежка говорила что-то о правильном выборе, о том, что они спасут ее, какая бы дьявольская сила им не противостояла. И тщательно сохраняла дистанцию.
Что ж, Эмма свой выбор сделала — правильный или нет, рассудит лишь время.
Завтра Сторибрука не станет. Как и любых способов возродить его. Теперь ей это было под силу. Сказочные персонажи возвратятся туда, где им самое место — в сказку, а она… Она вернется домой. Если все сложится хорошо — не одна, а с любимым мужчиной и сыном, если нет — ей не привыкать. А сила Темного, как и светлая магия, однажды умрут вместе с ней.
Вот так просто.
Эмма не знала, можно ли назвать это счастливым концом. Пожалуй, что нет. Но она и не нуждалась в нем, хотя бы просто потому, что никогда в него по-настоящему не верила. Ей не достался этот встроенный от рождения механизм безоговорочной веры, и единственное, чего она хотела сейчас, — вернуть обратно свой мир.
Циничный, равнодушный, безжалостный, он хотя бы иногда мог расщедриться на неподдельные чувства и преданность.