Парвати Патил всей душой ненавидела зеркала. Ей казалось, что в этих странных плоских предметах заключена вся боль, которую только может испытывать человек. И каждый раз, глядя на свое отражение, она вздрагивала, а глаза начинало предательски щипать от непрошеных слез. Девушка никак не могла привыкнуть отворачиваться от отражающих поверхностей и каждый раз пыталась сдержать странное щемящее чувство в груди и неприятный ком в горле. Сжимала кулаки, закрывала глаза, но, тем не менее, перед ними все равно стояло ее собственное лицо, и тогда больше всего на свете хотелось лишиться возможности думать и воображать.

Девушка вжалась спиной в стену, прикрыла лицо руками, желая оградиться от всего, что ее окружало. От этой навязчивой музыки, от громких голосов, от мельтешащей толпы, которая, казалось бы, с каждой секундой становилась только больше и неугомонней. Наверное, Парвати никогда в жизни ни о чем так не жалела, как о том, что совсем необдуманно приняла приглашение Лаванды на этот проклятый Рождественский бал. Возможно, она предполагала, что выпьет шампанского в компании старых друзей, и от этого ей станет легче, а, может, просто побоялась в праздник оставаться дома одна среди безмолвных стен и вездесущих воспоминаний. Но, прибыв в Министерство Магии, она больше всего на свете захотела вернуться обратно, в свою уютную квартирку на Диагон Аллее, где нет ни этих радостных лиц, ни громкого смеха, ни… проклятых зеркал.

Казалось, что тот, кто оформлял этот зал, любил себя настолько, что был готов созерцать свое отражение дни напролет. Зеркала здесь были повсюду — на стенах, на потолке, и даже паркетный пол настолько натерли воском, что можно было рассмотреть себя во всех деталях. И, когда Парвати вошла в это помещение, украшенное к Рождеству и уже наполовину заполненное волшебниками, у нее перехватило дыхание. Отовсюду, из каждого уголка, на нее смотрела она, недоуменно хлопая ресницами и не понимая, что происходит. Казалось, что в следующий момент на ее губах появится улыбка, и она своей непринужденной походкой направится к Парвати, наклонится и, как всегда, едва слышно прошепчет ей на ухо: «Привет, сестренка». Но она даже и не думала двигаться в сторону Парвати. Просто стояла на месте, не шевелясь, словно секунду назад увидела ожившего призрака. Впрочем, поначалу так и было, и девушка уже было шагнула вперед, к ней, но и Падма сделала шаг навстречу, что заставило Парвати остановиться. И только через минуту она поняла, что это всего лишь зеркало, самое обычное большое зеркало, которых она успешно избегала вот уже полгода, и которое так неожиданно появилось у нее на пути.

И тогда девушка просто прижалась к стене, поежилась, изо всех сил сдерживая слезы, но почему-то казалось, что через несколько мгновений они все-таки вырвутся из глаз, потекут по щекам, и она не сможет их остановить. Наверное, расплакаться Парвати боялась едва ли не меньше, чем смотреть на свое отражение.

В тот миг ей казалось, что буквально все присутствующие в зале смотрят на нее, перешептываются, обсуждают. Но, всего на полсекунды взглянув на них через щель между пальцами, Парвати убедилась, что она стоит в полном одиночестве, и никому до нее нет дела. Вот, мимо проплыла смеющаяся Гермиона, под руку с Гарри, который держал в руках бокал шампанского и с улыбкой смотрел на свою невесту, а вон, в противоположном углу, ворковали Лаванда с Роном, совершенно не обращая внимания на окружающих. И это почему-то вселило спокойствие, что никто не увидит ее состояние, но в то же время вызвало тягучую тоску — было так невыносимо больно смотреть на улыбки, сияющие лица, слышать звон бокалов и чувствовать праздничную суету бала, в то время как в душе никак не хотела заживать большая кровоточащая рана, сводящая с ума, лишающая сил жить и смотреть на окружающий мир.