Его фантазии. Когда они воплощались, то приносили ужас, но in vitro были не более, чем безобидной мешаниной из грез.
Однако осознанное сновидение явило Сайлару новые горизонты собственной вселенной. Нет, он не отправился покорять неведомые уголки космоса… Он даже не сумел выйти за пределы города.
Мир, в котором запер его Метт Паркман, поражал точностью и скрупулезностью воссозданных деталей. Книжные магазины – спасение – манили разнообразием товара, но прочесть можно было лишь то, с чем довелось ознакомиться в прежней жизни.
Пустые чистые улицы. Бродить по городу, наслаждаться тишиной и порядком…
Вскоре Габриэль понял, что ходит лишь там, где уже побывал; всё остальное разум превратил в бесконечный лабиринт.
Но главное – люди. Сайлар имел к ним множество претензий. Они раздражали, докучали; не достаточно сочувствующие, не умевшие оценить его по достоинству - глупые и неинтересные. Пока он не открыл в себе особые способности, человечество сливалось в однородную серую массу. И даже удовлетворяя специфический голод, он не видел в них ценности.
Оставшись в полном, абсолютнейшем одиночестве, он обнаружил, что самое скучное – быть вне их общества. Не на кого злиться, некого наказывать. Движение его существования замерло.
Удивительно, но и злость прошла.
И сразу стало так легко и ясно, будто душу отпустил демон, терзавший его на протяжении всех этих лет. Габриэль совершенно спокойно проанализировал свою жизнь и сделал вывод, что он прежний и он настоящий – два разных человека.
В самом деле, он не имел ничего общего с типом, пребывающим в состоянии постоянного недовольства и неутихающего голода. Он даже не мог назвать того Сайлара умным. Все его способности растрачивались на то, чтобы обхитрить самого себя. Заключив сделку со своей темной половиной, он шел на поводу капризов недалекого эго, питавшегося черной энергией.
Осознав всё это, Габриэль пришел в восторг.
Он был свободен.
Еще через некоторое время (ничего не произошло, ничто не откликнулось) он понял: между «свободен» и «никому не нужен» большая разница. Его похоронили. Мир исключил переменную по имени Габриэль Грей из общего уравнения. А он-то полагал себя константой…
Три года рассматривать памятник самому себе; подвергать себя пристальному вниманию изнутри и со всех возможных углов. Чем дольше он находился в этом состоянии, тем меньше оставалось в нем от прежней личности.
В какой-то момент Габриэль понял: многое из того, что он считал «новым очистившимся я», на самом деле, не принадлежит ему. То были вливания от личностей других; тех, кого он украл, перенял, скопировал вместе с их удивительными способностями.
Странное получалось возмездие. Души его жертв не выстроились в очередь, чтобы помучить или высказать ему в лицо всё, за что были вправе ненавидеть. Плавно и незаметно они меняли его. Но перемены эти потихоньку стирали Сайлара, смывали, как грязь в водосток, и он ничего, совершенно ничего не мог с этим поделать. А хотел ли?...
Он уже не знал.
Дальше должно было наступить забвение, равносильное смерти…

Когда появился ОН – его последнее испытание, - Сайлар смиренно принял свою участь. Не могло всё закончиться так просто. У него иначе и не бывало.
Почти сразу Габриэль понял, что ОН – настоящий. Пришелец, посланник извне. Как глоток свежего воздуха.
Питер Петрелли, брат убитого Сайларом Нейтана Петрелли. Живое напоминание о грехе прошлого. Питер и сам был, в некотором роде, зеркальным отражением Сайлара. Вспыльчивый, горячий, упрямый; ни за что и никогда не отступающий, не пасующий ни перед чем. Объект, движущийся на предельной скорости – прямиком к столкновению.
В отличие от Сайлара Питер был добрым.
Слово-то какое – добрый… Не состояние, но определение. И в этом весь Питер Петрелли.

Увидев его, Габриэль впервые за долгое время ощутил человеческую эмоцию. Всплеск, волну, окатившую сердце. Габриэль ощутил любовь. Лишенное примесей, чистое, понятное и невероятно восхитительное чувство.
Он смотрел на Питера, приближающегося решительным шагом, и не хватало слов, чтобы выразить, как он рад ему.
Человек. Живой. Знакомый. Питер.
- Это и правда ты? – прошептал Грей, тронув мужчину за плечо.
Да. Настоящий. Неизвестно почему, но разница была огромной. Не зрительная, скорее, на уровне ощущений. Разум Габриэля знал, что больше не одинок.
Три года? Нет, три столетия…
И Питер остался.
Снова взаперти. Но теперь всё было по-другому. Габриэль не говорил с ним об этом, но каждое утро (удивительно, что он мог спать и тут) он боялся не обнаружить гостя, вновь оказаться в одиночестве.
Он ходил за Питером словно тень, разглядывал его исподтишка – с восторгом. С безмолвной радостью принимал поток упреков, увещеваний, ругани и жалоб, коим не виделось конца. С ним был человек, реальный. И этого было достаточно.
Наблюдая за Питером, Габриэль понял, как бестолковы и непоследовательны люди, сколько хаотичных и бессмысленных движений они совершают. Их жизнь – это выброс энергии, скачок на кардиограмме, электрический импульс, однажды посланный из другого мира. Как же можно оставаться в здравом уме, если покой – противоположность самой сути жизни.
Иное дело – вечность. Существование наполняется смыслом, взор – ясностью, душа – истиной.
Но все равно, как это прекрасно – люди.
Питер замечал иногда, что Сайлар смотрит на него с улыбкой, безмятежной и глуповатой (нагловатой, как выражался Питер), и раздражался. Габриэль просто не успевал скрыть её, свою любовь. Иначе он не мог назвать это чувство.
Он любил человека; любил за сам факт бытия; любил как воспоминание о прошлой жизни(он и это научился любить); как брат брата любил (Нейтан в нём смотрел на Питера с обожанием); любил с благодарностью и любил вопреки.

Однажды Питер задумался о том, чтобы прервать своё существование. Сайлар почувствовал это, он всегда быстрее улавливал такие вещи. Они находились на крыше многоэтажного дома (Сайлар смутно помнил, что здание что-то значит для Питера), Петрелли забрался на поручень балюстрады и сидел, свесив ноги. И высота его не пугала. Не потому, что была «ненастоящей». Он хотел вырваться, совершить прыжок. Ему надоело одиночество вдвоем. Он мечтал вернуться.
Габриэль принес ему комиксы, но Питер – в очередной раз – сердито выбросил их, отправив в полет. А сам смотрел, как журнал падает. Тогда Сайлар понял, о чем тот думает.
- Знаешь, как долго я искал их! – воскликнул Габриэль. Он хотел сказать совсем другое, но не решился заговорить об этом.
- Почему ты не хочешь возвращаться? – негромко спросил Питер, продолжая смотреть вниз. Потом, не дождавшись отклика, обернулся.
«Куда?» - едва не обронил Грей, но промолчал. Он, действительно, не представлял теперь, что можно существовать в мире, где всё иначе.
Снова одно и то же. Те же вопросы, те же ответы, вернее, их отсутствие. Заикнись Габриэль о том, что общества Питера ему вполне достаточно, парень высмеял бы его, жестоко и – немножечко – испуганно.
Питер, конечно же, догадывался, почему Сайлар не спешит выбраться, но молчал. И Габриэль хотел узнать, почему. С чего бы брату убитого Сайларом Нейтана беспокоиться о чувствах убийцы?
Так они и торчали на крыше, каждый вечер. Энтузиазм Питера давно угас; он уже не рвался проводить «терапевтические беседы». Очевидно, горько сожалел, что переоценил свои дипломатические способности.

Питер не мог сбежать от него. Куда бы он не направился (существенно расширив географию сайларовского королевства), всюду появлялся Габриэль.
«Значит, мы у тебя в голове?»
Возможно, кошмар стал одним на двоих. Иногда Петрелли боялся, что Сайлар прав. Это не сон. Это всё, что им осталось.
Питер то разговаривал с ним, то устраивал молчанку; то просил о помощи, то запрещал к себе приближаться.
- Чего ты хочешь от меня? – кричал Грей, когда нервы сдавали.
Питер отворачивался – с презрением.
Но Габриэль не мог на него злиться. Что-то внутри болезненно сжималось при виде обиженного мальчишеского лица брата... брата Нейтана.
Когда он начал говорить об их общих воспоминаниях, Питер бросился на него с кулаками, чуть не плача. Габриэль и сам еле сдержал слезы. Он хотел сказать, донести до Питера, что Нейтан здесь, рядом; что нет никакой стены между ними, и Питер может общаться с братом, но побоялся еще сильнее расстроить парнишку. Он знал, насколько невыносима для Питера мысль о том, что Нейтан стал частью Сайлара.
- Мне жаль. Прости… Я забрал у тебя его.
Когда же он впервые произнес эту фразу?
- Я не осознавал, каково это - лишиться брата, - робко продолжил Габриэль. – Моя мать… Матери - тоже погибли. Но тогда я был другим человеком. Всё было другим. А сейчас… думаю, случись это со мной сейчас, я бы не пережил, - и испуганно добавил: - Но это не значит, что я считаю, будто нельзя жить дальше или что-то подобное…
- Мне бы еще хоть раз, - тихо промолвил Питер, не слушая его. Габриэль замолчал. Он мог видеть Петрелли только в профиль, но боль, прозвучавшая в голосе человека, отозвалась и в его сердце. Питер повторил: - Мне бы еще хоть раз… увидеть его. Я даже не знаю, что сказал бы или сделал. И просто не знаю - зачем, но еще бы раз увидеть его. Нейтана, моего Нейтана.
Последнее пояснение предназначалось специально для Сайлара. Питер не желал встречаться с оборотнем брата.
- Сказать по правде, я понимаю тебя. Понимаю, почему ты не хочешь возвращаться. Там ничего нет – для нас. Я пришел за тобой, чтобы ты помог мне спасти людей, но может быть… я специально отправился в добровольную ссылку, угодил в «каменный мешок».
Помолчав, Питер добавил:
- Мы трусы и прячемся от действительности, чтобы она не взорвала нам мозг. Во всяком случае, я, наверное, застрял здесь именно поэтому…
- Не говори так! - с жаром запротестовал Габриэль. – Ты другой. Ты нужен людям, всегда был нужен. Ты спасал жизни.
- Но один я не справлюсь, - возразил Питер. Грей не откликнулся, и Питер сказал: -Ты мне должен, Сайлар.
Габриэль удивленно покосился на него.
- Мой лучший друг и напарник погиб. Ты забрал его. Так что теперь больше некому помогать мне.
Питер развернулся и ушел, оставив Габриэля переваривать сообщение.

«Ты не можешь игнорировать меня вечно».
Проходило время. Действительно, много времени. Габриэль знал, что Питер уже не ненавидит его. Для этого требовались: энергия, сопротивление и отдача. Ничего из перечисленного у них не осталось.
Но еще Сайлар в нём знал, что Питер не готов… Дело было не только в Габриэле. Питер тоже держался за что-то, скрывая от него и самого себя причины.
«Вам нужно действовать заодно», - говорил Габриэлю внутренний голос. Он даже не удивился тому, что голос этот принадлежит Нейтану.
Да, заодно. Но как перехватить Питера, который беспокойным призраком носился повсюду, выискивая места, прорехи, червоточины, где он мог бы попробовать прорваться в реальный мир. Когда удавалось встретиться с ним, Грей удостаивался лишь мимолетного взора, и в нем читался страх. Питер боялся потерять надежду вернуться, боялся поверить, что эта реальность – единственная настоящая.
- Ты что, не хочешь выбраться отсюда? – воскликнул Питер, столкнувшись с Габриэлем в переулке.
- Конечно, хочу!... – крикнул тот, но отвел глаза.
- Не хочешь, да? Не хочешь, - Питер смерил его разочарованным взглядом.
- Может, я заслужил одиночество. Ничто. И это всё, чего я достоин.
- Может, и так. Но ты больше не один. И я не один. И справиться в одиночку не удастся. Мне нужна твоя помощь. Хорошо?
- Хорошо, Питер. Нужна моя помощь?... – решительно начал Габриэль, но потом сбавил тон и мягко промолвил: - Я готов помочь.
Стена. Она выросла за мгновенье. Каменная стена, возникшая из пустоты.
- Откуда это здесь?
- Стена из подвала Паркмана, - зачарованно разглядывая её, произнес Питер.
- Откуда она здесь?
- Это выход.
- Что?
- Ты не понял? Мы должны пробить её.

***
Габриэль хотел этого. Правда, хотел. Но стена не поддавалась.
До чего обидно, ведь зачем-то она появилась. Значит, они близки к прорыву…
Сайлар не любил монотонную работу. Он делал перерывы, отправляясь проветриться и отдохнуть, а возвращаясь, заставал прежнюю картину: Питер долбил стену кувалдой. Упрямство парня позабавило Габриэля, и память тотчас подсунула фрагмент из прошлого, Нейтана с Питером прошлого, но Питер резко оборвал поток воспоминаний, которыми Грей вздумал поделиться. Сайлар почувствовал, что Питер вот-вот сделает или скажет что-нибудь, что прольет свет на тьму, заполонившую его сердце. Но тот молча стиснул челюсти и вернулся к работе.
Габриэль винил себя в том, что стена не рушится. В конце концов, они застряли в его подсознании.
Ночью он сидел напротив неё и мысленно приказывал выпустить их.
- С днем рождения, - на колени ему упал кирпич, завернутый в газету. Нет, не кирпич. Книга.
- Сегодня не мой день рождения, - Габриэль разорвал бумагу: «Столпы земли» Кена Фолетта.
- Да, знаю. Твой экземпляр совсем истрепался. Я увидел новый и взял…
Неожиданное признание:
- Я ценю, что ты терпелив со мной. Не даешь сойти с ума, - вздохнув, Питер снова потянулся к молоту.
- Мило с твоей стороны, Питер. Спасибо.
Показалось или Петрелли взглянул на него почти благодушно?
- Знаешь, что странно? Каждый раз, когда ты поднимаешь эту штуковину, мне кажется, что ты врежешь мне со всей силы.
- Да уж, странно. Потому что мне тоже кажется, что я врежу тебе со всей силы.
- Почему?
Питер сжал рукоять, но не попытался исполнить озвученное.
- Потому что ты это ты, - сказал он, и в глазах его снова мелькнул отблеск страдания. - Я бы хотел принять твои извинения, но если я прощу тебя, это будет не правильно по отношению к нему…
- К Нейтану. Ты боишься, что, отпустив свой гнев, потеряешь его насовсем? И ты держался за это на протяжении всего времени?
- Иногда я чувствую, как оно проходит. Но потом смотрю на тебя и снова вижу, как ты убиваешь его. Ты отнял у меня моего брата.
Вот, этот порог, который не перейти. Есть ли толк говорить о том, что Нейтан не исчез окончательно. Питеру нужен его брат, живой и невредимый, а Габриэль не умеет творить чудеса.
Значит, им не выбраться? Они застряли здесь навеки, потому что зло, причиненное одним, бросает тень на другого?
Но нужно попробовать. Не искупить свою вину – это невозможно. Попробовать внушить Питеру, что свобода уже близка, заставить его захотеть вырваться на волю.
Габриэль заговорил, быстро, сбивчиво, горячо, желая увлечь Питера своей верой:
- Мы здесь уже… не знаю, сколько времени. Вместе. Я изменился. Раскаялся. Я больше никогда никому не причиню вреда. Ты боишься выпустить меня? Питер, я совсем другой человек. Ты знаешь это.
Он должен захотеть уйти. Они оба должны захотеть этого.
- Знаю, - обронил Питер. Смерив его задумчивым взглядом, повторил: - Знаю… что это не так.
Габриэль затаил дыхание.
Ничего на свете он так не хотел, как того, чтобы Питер поверил ему. Ради него самого. Он хотел свободы для Питера; хотел, чтобы брат Нейтана Петрелли вернулся к жизни.
С кирпичной стены медленно, с тихим шорохом, отвалился первый кусочек.