- Чего ты ревешь, глупая? Я ведь не сделал тебе больно, - прошептал палач.
Чарли всхлипнула, вытирая о плечо слезу с горящей щеки. Мама не зря, выходит, говорила: «слезы жгучие»…
- А впрочем, реви, если хочется. В общем, так. Я здесь закончу через минуту, а ты изобрази обморок – от боли. И смотри, чтоб правдоподобно.
Чарли закивала, а слезы всё текли и текли, и текли.
- Эх ты, дурочка, - окинув её взглядом, пробурчал мужчина и, развернувшись, вышел из камеры.
«Жди сигнала», - губами вывел он перед тем, как уйти, словно опасался, что внезапно расклеившаяся Мэтисон позабудет всё, чему её учили.
Учили её многому. А спасло-то все равно глупое везение. Абсолютно дурацкое, не поддающееся никаким правилам, нарушающее планы везение. Палач Монро оказался засланным. Шпионом. И он решил бежать – вместе с Чарли. Потому что убить девчонку Майлса равнозначно тому, чтобы подписать самому себе смертный приговор, а не убивать он не мог – такое ремесло. Оставалось одно - побег.
Пойманную мятежницу допросили, и там ей досталось немало увесистых оплеух. Потом притащили сюда, сдав в руки мастера пыток, ну а он изобразил маленький спектакль для публики. Чарли должна была подыграть, но она вдруг разревелась, вздрагивая всем телом, забывая даже кричать, когда требовалось. Палач нервничал, пугал её – шепотом, - что начнет пытать по-настоящему, если она не «соберется». Чарли могла бы радоваться: скоро вернется к своим, и Монро, пребывающий в отъезде, не успеет добраться до неё. Но ей стало невыносимо грустно… оттого, что в этих камерах сидят люди… сидели… И что попадется их еще много. И что каждый будет думать о том, как ему хочется к «своим» - между мыслями о боли и смерти. Конечно, не все пленники – глупые самонадеянные девчонки-плаксы, но разве не хотят они того же, эти жестокие суровые воины?
И почему, продолжала она терзаться вопросом, люди так поступают друг с другом? За что?
Чарли свесила голову, позволив слезам катиться. Шумно выдыхая, она приготовилась «стихнуть» в обмороке. Но неожиданно поняла, что не сумеет. Девушка заёрзала на стуле, покашляла, пытаясь прогнать это чувство… В груди росло что-то, что вот-вот должно было вырваться наружу – в нескончаемом вопле.
«У тебя начинается истерика», - холодно констатировала некая часть Чарли, которой следовало бы взять ситуацию под контроль и спасти её, их обоих.
Она вновь горько разрыдалась. Резко подавшись вперед, качнулась, раз-другой, и завалилась набок вместе со стулом.
«Всё пропало. Я не справлюсь. Меня и этого человека убьют».
А мысли вновь и снова возвращались к одному и тому же; отражаясь от стен, били по мозгам, заглушая звуки извне. Она совсем потерялась: время, место, события… Эмоции устроили красочный фейерверк, игнорируя любые попытки воззвать к самообладанию. Может, она всё-таки умирает. Или сходит с ума – это не то же самое?
Задыхаясь, она умоляла остановиться, вот только кого: саму себя, своих врагов, весь мир?...
- Я больше не могу… не хочу, - бормотала Чарли, пряча лицо в раскиданной на земляном полу соломе.
В конце концов, окутала слабость – её спасение. Воздуха становилось всё меньше, но это странным образом успокаивало. Она приготовилась уснуть. И изображать ничего не надо.
Сквозь опускающуюся завесу не проникали внешние раздражители: ни мысль о том, что она проспит момент, когда им нужно бежать; ни крики, доносившиеся из коридора; ни даже тревожный громкий хлопок единичного выстрела, эхом прокатившегося по зданию…
Дверь распахнулась. Решительные шаги, гневные слова – резкие, грозившие дальнейшими неприятностями, и грубое вторжение в её грёзы. Сильный рывок – Чарли переворачивают на спину; шлепки по щекам – неужели снова оплеухи; невыносимое давление на грудную клетку, толчки – что им от неё нужно? От удивления – так ей показалось – она очнулась. И тотчас закашлялась. И в ту же секунду вернулась: страх за свою жизнь острыми когтями вцепился в сознание, заставляя вдыхать. И выдыхать, сплевывая землю, солому и прочий мусор, набившийся в горло.
- Дыши, дыши, - повторял кто-то. Теплая ладонь на щеке – как хорошо. Будто дома. С возвращением.
Чарли сонно улыбнулась. Мокрые слипшиеся ресницы искажали видимость, создавая желанную иллюзию. Приятный запах, человеческое тепло. Продолжая улыбаться, Чарли повернула голову и прижалась лицом к этой ладони, касаясь губами; шептала что-то, словно успокаивая его, а не себя.
Генерал Монро растерянно смотрел на девушку, целующую ему руку. Она всё еще не пришла в себя, но была уже вне опасности. Подумать только, чуть не задохнулась в пыли! И кто её сюда направил? Он запрещал пытать людей Майлса, тем более, в свое отсутствие.
Басс запустил пальцы в её волосы, провел по голове, чувствуя влагу на коже.
- Храбрый петушок, - пробормотал он и уставился в пространство – фирменный взгляд «в никуда» от Басса Монро. Его боялись звать в такие моменты, подчиненные воображали, что их генерал общается с потусторонними силами.
« С дьяволом, - мрачно говаривал ныне покойный Бейкер. – Только дьявол разберет, что на уме у Монро. У него странная душа: жестокость наравне с сентиментальностью и привязанностью к тем, кого он больше всего хочет убить».
Через пару минут Басс вернулся в реальность; поднялся с колен, отряхнул брюки и молча глянул в сторону двери. В проёме мгновенно нарисовался человек.
- Наверх её. И следите, чтоб дышала, ясно? Вдыхала и выдыхала, - приказал генерал. Подумав, добавил: - И доктора к ней. Пусть проверит.
Монро направился к себе, в кабинет. Он слышал торопливые шаги врача, спешившего выполнить указание. Тишина за дверью означала, что они поняли свою ошибку.
Остановившись перед окном, Себастиан обозревал покрытый ночной мглой пейзаж, но мыслями находился в иных краях. Почему-то вспомнился дом. Не такой, каким он стал теперь – прибежище страха, образец разрухи, медленно пожирающей мир, одичавший без электричества, - а тот, прежний, настоящий.
Коснувшись пальцем ладони другой руки, Басс вздрогнул. Показалось, что кожа всё еще хранит тепло девичьего дыхания. Чарли вызвала в нем странное желание – думать о том, чтобы вернуться в родной город, увидеть всё так, будто и не случилось ничего ужасного. Увидеть семью, которой у него нет…
Лицо его смягчилось. Губы приоткрылись, но улыбка замерла, не распустившись, а глаза заблестели, хотя слезы генерала редко появлялись без причины. Кому-нибудь это всегда обходилось очень дорого.