Звенящая тишина. Это, когда она молчит, сосредоточенно царапая трещинку на стене склепа. Когда за ее молчанием скрывается то, о чем я могу только догадываться. Ужасно сложно понять женщину, особенно такую, как она. Медленно, словно опасаясь, что меня пронзит электрический разряд, кладу руку на ее плечо. Баффи не убирает мою руку, она упорно не замечает ее.
В такие моменты меня охватывает отчаяние. Когда понимаешь, что не прав, когда не можешь сказать ей в глаза то, что давно вертится у тебя на языке. Что ты – последняя свинья, что не должен был этого делать, или, по крайней мере, не должен был впутывать в это гиблое дело ее. Что не должен был трепать языком в присутствии ее друзей. Просто не можешь потерять остатки гордости и сказать, что это больше никогда не повторится.
И да. Самое главное, что я люблю ее. Люблю так сильно. До крика, до боли в моем холодном сердце. Так, как не любил ее никто в этом безумном мире. Наверное, поэтому самая изощренная пытка для меня – смотреть на нее, когда она, всегда такая сильная и уверенная в себе, маленьким дрожащим комочком свернулась в углу моей кровати.
Она молчит, а я тупо смотрю на нее, подбирая нужные слова. Я прекрасно понимаю, что смех и легкая ирония будут неуместны. Я ожидаю от Баффи чего угодно: криков, ругани, тумаков. Но она безмолвствует, и тишина между нами становится просто невыносимой. Поворачиваюсь к ней, обнимаю за плечи, нежно целую ее руки и шею. Зарываюсь лицом в ее волосы, почти теряя голову от аромата ванили. Дразняще провожу языком по голубой венке на ее шее. Я упиваюсь ее запахом, хотя прекрасно знаю, что моя крошка отвергнет меня в любой момент. Плевать! Пусть она вырвется, ударит, пусть хруст моего сломанного в сотый раз носа уничтожит тишину.
И мне впервые становится страшно. От того, что в один прекрасный момент она разрушит тишину одним лишь словом, которое без труда отнимет у меня все. Иногда ночью я просыпаюсь от одного и того же кошмара: Баффи, не оборачиваясь, бросает мне лишь одно слово: «Прощай»! В этот момент мой мир рушится.
Я не могу ждать, пока она наиграется мной, как кошка с мышкой. Я не могу позволить ей сделать то, чего уже давно заслуживаю. Просто обнимаю ее еще крепче, будто прошу прощения. Каждой клеточкой своего тела, каждым движением, каждым прикосновением. Только не словами. Она никогда не верила моим словам. Слова уже столько раз приносили ей боль, слова - нелепы и пусты.
Мы просто слушаем тишину и свои мысли. Я думаю о себе, о ней, о нас. А она? О чем думает она, нервно теребя уголок простыни и закусив губку? Наверное, обо мне, о себе и о нас. О нашем прошлом, настоящем и будущем. Вот только будущее у нас разное. Она никогда не поймет разницы, а я уж точно не стану ей ничего объяснять. Из двух людей всегда кто-то любит больше. Наверное, тот, кто прощает?
Я, вряд ли, простил бы ее за подобные выходки. Просто занимался бы самобичеванием, загоняя свои мысли в угол, отгораживаясь от всех забором самолюбия и гордости. Но это не значит, что я не люблю. Скорее, наоборот. Пусть так неправильно и грубо, жестоко и беспринципно, местами эгоистично и бредово. По-своему, но люблю.
Боже, как жаль, что она не слышит моих мыслей, ведь мысли никогда не лгут. Никогда нельзя заставить их плясать под дудку твоих желаний и амбиций. Мысли – всегда искренни, хочешь ты того или нет.
Вдруг слышу, как она, слегка повернув голову, еле слышно шепчет: «Спайк, я тебя ненавижу. Боже, как же я ненавижу тебя». В два прыжка оказываюсь рядом, целую соленые щеки, ласково стираю слезинки, все время повторяя ее имя.
Тишины больше нет. Баффи простила меня. Снова. В последний раз.