Ночь… Темная, как клякса, опускается она на город, постепенно превращая его в одно сплошное пятно… Ночью все равны: и бродяга, и Бог, и Мистер Президент, и заблудшая душа. Ночью тускнеют краски, и стираются грани, ночью грехи кажутся слаще, чем при свете дня.
Тьма многое дает нам, и многое отнимает без труда, тьма решает наши судьбы и дарит невероятные ощущения, во тьме подчас принимаются самые важные решения…
Вот уже третий год она боится наступления ночи. Это более, чем странно, ведь когда-то, наверное, в другой жизни, ночь занимала в ее душе чуть ли ни главное место. Ночь дарила ей смысл жизни и уверенность в себе, учила доверять друзьям, но постоянно перепроверять их действия и все самое трудное делать самой. Ночь дарила ей самые светлые и сладостные мгновения. Один наглый вампир как-то сказал ей, что она – и сама порождение тьмы, что, пригубив ночной мир, она поймет, как он хорош. И, похоже, вампир был прав, но ночной мир – ничто без него.
Баффи откинула мягкий плед и недовольно покачала головой, отгоняя назойливые воспоминания. Вот уже третий год она пытается убедить себя спать по ночам, смотреть вечером шоу Опры, танцевать в клубах, идти по жизни, не оглядываясь назад; любить, не боясь, что любовь бесцеремонно вырвут из ее сердца, оставляя лишь кровоточащую рану, которая будет мучить ее каждую ночь. Но… Но привычка – ужасная вещь, ее не отменить, ее не выбросить в окно, как надоедливый будильник.
Каждую ночь Баффи не понимала, чем ей заняться в этом затхлом и без того сонном городишке, где-то на краю Вселенной. Где-то за окном люди любили и признавались в любви, рождались и умирали, танцевали и писали стихи, кто-то метал острозаточенный кол, и кто-то рассыпался в прах. Но это уже не ее дело, не ее обязанность, кем-то возложенная на нее при рождении… Это не ее смысл жизни. Увы, это все больше не ее!
Теперь каждую ночь она медленно спускалась по деревянной лестнице, останавливаясь на каждой ступени, судорожно цепляясь за перила и прислушиваясь к биению своего сердца. Нет, Баффи не боялась разбудить сестренку, Дон уже давно перебралась в шумный Лос-Анджелес, где работала дизайнером. Ее сестра с детства прекрасно рисовала, придумывала разные образы и, конечно, ее фантазия не знала границ. Баффи радовалась за Донни, но где-то, в глубине души, она была одинока, как никогда.
Первый год после краха Изначального вокруг нее были ее верные друзья, жизнь била ключом: тренировки молодых истребительниц, забота о Дон, новая работа. По вечерам все собирались у нее дома или в местном баре, до дрожи в спине похожем на «Бронзу». Говорили, вспоминали, обсуждали, делились горестями и успехами… А Джайлз по прежнему протирал очки и вздыхал, что в сутках всего 24 часа, что ему катастрофически не хватает времени. Но даже в этой, давно сложившийся, компании Баффи чувствовала себя чужой. Она не могла говорить о том, что камнем давило на ее сердце, что отравляло все ее существование, о том, что разрывало ее душу на мелкие осколки. Спайк… Ее боль и ее огромное горе, ее любовь, о существовании которой она узнала так поздно, так нелепо, так… Ком в горле и пустота в сердце… Все, что осталосьу нее.
Она открыла дверь и уселась на крыльцо, поеживаясь то ли от осеннего ветерка, то ли от нахлынувших воспоминаний. Баффи вспомнила ту, самую страшную в ее жизни ночь, когда ее мама сообщила ей об опухоли. Ее всепонимающая, всепрощающая, милая мамочка, которая безошибочно разбиралась в душах людей, ну и в намерениях всяких бездушных вампиров. Мама говорила о том, что ей необходимо лечь в клинику так, как будто собиралась в гости. Изнывая от боли, мамочка успокаивала ее, словно маленького ребенка… И от этого Баффи становилось реально не по себе, а в душу липкими щупальцами вползал страх, но она ничего не сказала… Чувствуя, что Земля стремительно уходит из-под ног, а слезы вот-вот прольются из глаз, Баффи, держась за стены, выползла на крыльцо. Она молила Бога о помощи, и он послал спасение – искреннего слушателя, единственное сопереживающее ее беде существо.
- Спайк, - сорвалось с ее губ, а из глаз покатились слезы.
Баффи смахнула непослушные слезинки, оглядываясь по сторонам. Она не выставляла свои чувства напоказ в прошлой жизни и, видимо, никогда не научится этого делать, ведь плачущая Истребительница, пусть и бывшая, - нонсенс.
Девушка подняла глаза к темному небу и замерла, глядя на самую яркую звезду, которая, казалось бы, повисла на верхушке ели Добсона. Баффи давно приметила ее. Когда было плохо, больно или одиноко, когда что-то не получалось, девушка садилась на крыльцо и находила эту звезду, отливающую синеватым светом. Цветом его бирюзовых глаз… Баффи часто рассказывала звезде о своих проблемах, и она сочувственно подмигивала, как будто сам Спайк поддерживал и ободрял ее. Как будто не было того дня в Адской Пасти, который разом перечеркнул все ее мечты и надежды, разрушил все ее убеждения, который показал ей, как сильно она любит белобрысого вампира, сгорающего в адском огне не ради человечества, а чтобы доказать Истребительнице свою, нерастраченную за века, любовь.
Ее вампир… Несносный и бесцеремонный, прилипчивый и циничный, такой ершистый на людях, и такой нежный и преданный, любящий и понимающий наедине с ней. Такой…
Баффи рывком поднялась на ноги, не в силах больше сдерживать нарастающее в душе напряжение, и крикнула, глядя в небо:
- Господи, если ты слышишь, верни мне его… Верни мне любого… Ты же вернул когда-то Ангела. Верни мне Спайка, он – самое дорогое, что у меня есть… Я, - голос девушки содрогнулся, - я люблю его… Возьми меня, но верни его…
Баффи помедлила, прислушиваясь к ночным звукам, вздохнула и, втянув голову в плечи, словно боясь нового удара судьбы, медленно вошла в дом.
Никто не видел, как синяя звезда вспыхнула, рассыпаясь на сотни осколков. А где-то в насквозь прокуренном баре Лос-Анджелеса, белокурый мужчина в кожаном плаще, смахивая скупую слезу, решительно потянулся к телефону на стойке. И набрал ЕЕ номер!