Ему часто говорили, что жизнь несправедлива и жестока. Да что там, со временем он и сам это хорошо усвоил – благо, эта самая жизнь преподала немало уроков: она отбирала у него по одному самых близких и дорогих людей – сперва мать, затем отца, Бобби, Элен и Джо – перечислять можно долго; она играла им как хотела, бросая от берега к берегу, словно бушующий океан щепку. И не утонул он лишь потому, что за волнами невзгод и испытаний всегда неизменно видел маяк, свою личную путеводную звезду в окне, на которую полагался как на самого себя. Он знал, что этот маяк заставит его вернуться, выплыть из самой глубокой пучины страданий и продолжить бороться – за себя, за него. Сэмми. Это имя всегда неоновыми огнями горело перед мысленным взором Дина. Ему не раз указывали на то, что их братская любовь и зависимость друг от друга ненормальна, чрезмерна, болезненна. Плевать. Наверное, это родом из детства – ему всегда было плевать на то, что скажут или подумают другие.

Другие… Да что они вообще знали о них с Сэмом, и как смели судить! Ведь это не они, еще будучи ребенком и едва научившись держать в маленьких ладошках приклад ружья, поклялись отцу во что бы то ни стало защищать младшего брата; защищать от всего – от монстров, от людей, от себя самого, если понадобится.



Надо сказать, вот уже много лет Дин весьма успешно сдерживал эту клятву. Он вновь и вновь ловил себя на мысли, что готов на все ради своего Сэмми – готов продать душу дьяволу и выступить в одиночку против целого мира, лишь бы только знать, что в нем, в этом насквозь прогнившем и погрязшем в своих пороках и грехах мире, не важно, рядом или далеко, все также будет биться такое родное и такое любимое сердце. И если бы только кто-то мог представить, как счастлив был Дин услышать от брата те слова, – пусть и вырвавшиеся в минуту отчаяния, но такие нужные и желанные, – слова о том, что нет ничего, что Сэм бы не сделал для Дина, своего старшего брата. Радостный трепет, охвативший его в тот момент и заставивший сердце пропустить удар, смог затмить собой все, даже перспективу получения в скором будущем билета в один конец до ада...

Да, мало кто окажется способен понять и принять такое положение вещей. Ну и пусть. Возможно, они тем самым действительно стали друг для друга ахиллесовой пятой, но Дин всегда верил и будет верить, что пока они вместе, они сильнее. Пока они рядом, они остаются людьми. Злая ирония судьбы – быть одновременно силой и слабостью друг друга. Но в конечном итоге, они двое – это все, что у них осталось. Тут не до размышлений о бренности бытия и несуществующей справедливости. Потому, пока жив Сэм, будет жив и Дин. Неважно, насколько трудно ему придется, он вырвется, выпрыгнет, выплывет из любой западни, цепляясь за свободу зубами и ногтями, он выживет хотя бы затем, чтобы убедиться в том, что самому главному и нужному человеку в его никчемной жизни не угрожает никакая опасность.



И если все-таки окажется, что угрожает, то вряд ли кто-то позавидует участи этой «опасности», что бы там она из себя ни представляла, поскольку Дин Винчестер страшен в гневе. А уж в том, что он будет не просто в гневе, а в ярости, можно не сомневаться. Ведь когда речь заходит о безопасности его брата, он весь превращается в живое орудие убийства, не знающее пощады; он становится натянутым, словно тетива лука, и быстрым, словно пуля, выпущенная из пистолета. Он без сомнений и сожалений расправляется с любым, кто смеет причинить вред тому, кого Дин намерен оберегать до последнего вздоха. И только позже, когда опасность миновала, сжимая Сэма в крепких, – возможно, чуть более крепких, чем нужно, – объятиях, Дин может наконец отпустить себя и немного, совсем чуть-чуть, расслабиться. И вот таким, – спокойным и расслабленным, с легкой улыбкой облегчения на губах, вдыхающим запах дешевого мотельного шампуня на волосах брата, – таким его позволено видеть только Сэму. И Дин ни капли не жалеет об этих моментах своей слабости. Просто потому что это Сэм – человек, ставший смыслом его существования, тем единственным, что по-настоящему важно, – и ему можно все…



Кто-то мудрый однажды сказал: «Мой дом – моя крепость». Так вот, с этим утверждением Дин вполне согласен. И пусть у него нет настоящего дома в общепринятом понимании этого слова, пусть он не прохаживается каждое утро с газонокосилкой мимо ступеней, ведущих на просторное светлое крыльцо, и не собирает многочисленных родственников за обедом на день благодарения... Пусть. У него есть гораздо больше. Кто-то за такие мысли назвал бы его психом. Да что там кто-то, его Сэмми, всегда так мечтавший о нормальной спокойной жизни – об учебе в колледже, престижной работе и красавице-жене, – первым забил бы тревогу, узнай он, что творится в голове его порой несносного, но все же – Дин очень на это надеялся, – любимого брата. Но все это неважно хотя бы потому, что своих мыслей он никому не откроет, а верить во что-то самому ему никто не запретит. И он верит... Нет, не так. Он знает, что где бы он ни был и что бы с ним ни произошло, у него всегда будет место, где его примут любым, место, где не нужно притворяться и можно дать волю чувствам, эмоциям и даже страху, где можно забыть обо всем и просто наслаждаться почти забытым ощущением покоя и умиротворения. Это место – рядом с его братом. И кто угодно может думать, что это неправильно, глупо и эгоистично – Дин не станет спорить, потому что отчасти и сам это понимает. Вот только поделать с этим ничего не в силах. Именно поэтому, исколесив полмира, проехав сотни трасс и дорог, оставляя за собой трупы монстров и живых, благодарных ему за спасение людей, он сохранит в памяти образ самого уютного, надежного и безопасного места на земле. И вернувшись наконец домой, глядя в изученное до последней родинки лицо Сэма, то ли подумает, то ли тихо шепнет, немало удивив этим брата: «Мой дом там, где ты».