Он скребет по душе, уверенно
скалит зубы, сжимает в кулак
все твое к себе недоверие.
Не тебе с ним тягаться, простак.
Ты не волк, не банши. Не в доверии
у подлунных такие как ты.
Ты – мальчишка, чуть слишком уверенный,
что ты сможешь не пасть на пути.



Свет пробивается через зарешеченное окошко на двери. Пол каменный, скользкий от чужой крови. Темно. Холодно. Больно.

При попытке выдохнуть на губах начинает пузыриться кровь. Стайлз знает, что ему осталось где-то полминуты – по крайне мере, он на это надеется. Левая рука вывихнута в плече и висит плетью. Ребра слева сломаны, и одно при каждом недо-вдохе впивается в легкое. По крайней мере, Стайлзу так кажется.

– Сдохнуть бы, – бормочет в бессмысленной попытке что-то сказать – глупая-глупая привычка, идиотское желание услышать собственный голос, чтобы понять, что ты еще жив. Стайлз понимает, что все эти невольные попытки ободрить себя… они смешны. Он это понимает. И повторяет: – Сдохнуть бы…

Справа ворочается Джексон – с разбитыми губами, сломанным носом и синяками под глазами. Совершенное личико стало ало-сине-черным месивом. И это еще ничего – полчаса назад через правую щеку были видны зубы. И шевелиться он не мог из-за тщательно переломанных-перемолотых костей. Волчья регенерация, чтоб ее. Так что сейчас Джексон шевелится и даже глумливо-насмешливо – насколько может его едва восстановившимся речевым аппаратом – выдает:

– А ты все тот же мечтательный идиот, да, Стилински?

Стайлз не отвечает. Он молчит. Вдыхает-выдыхает и ждет, когда, наконец, умрет. Потому попытки сбежать… они бесполезны. Тварь всегда догоняет. И не убивает, нет. Даже перемолото-ломанного Джексона она била так, чтобы не убить. А со Стайлзом промахнулась – он дернулся, а тварь ударила по ребрам…

– Я слышу, что ты жив, – как-то обвиняюще-беспомощно выдыхает Джексон и с трудом поворачивается, чтобы смотреть на Стайлза. – Стилински, придумай что-нибудь.

Стайлз ухмыляется и с трудом разлепляет губы, склеившиеся из-за крови. Она начинает запекаться. Интересно, сколько они уже тут умирают и никак не могут умереть? Час? День? Вечность? Бесконечная боль, кровь повсюду… Стайлз перешагивал через тела, когда пытался бежать. Он спотыкался о чьи-то переломанные конечности, поскальзывался пару раз на крови и лимфе… один раз – на мозгах. Медный запах висел в воздухе, душил… А Стайлз пытался бежать, потому что иначе стал бы следующим… Или – что хуже – не стал бы следующим…

Не успел.

Его поломали-покорежили, приволокли в эту комнатку, бросили у стены и заперли дверь снаружи. Он пытался ползти, с трудом, но встал, придерживаясь стены, добрел до двери, попытался снова сбежать… А потом тварь приволокла Джексона.

Она посмотрела серебряными глазами на Стайлза, улыбнулась с ртутной серостью на зубах и начала ломать оборотня. Просто ломать, выворачивая суставы, полосуя когтями… Уиттмор – не человек. Ему дано выдержать больше. Больше боли, больше мучений, больше переломов и ран. Стайлз сначала стоял. А потом сполз по стенке на пол, с ужасом наблюдая, как наслаждается чужими страданиями тварь, которую он знает слишком хорошо…

– Стайлз! – с максимальной для него громкостью окликает Джексон. – Ты, гребанный придурок, еще жив! Придумай что-то, что позволит нам остаться живыми. Придумай, черт возьми! Я не хочу сдохнуть в каком-то подвале только потому, что решил помочь девушке в темном переулке!

Стайлз удивленно смотрит на Джексона. Он знал, что люди попадали сюда по разным причинам. Его, например, похитили, когда он пытался сократить путь до магазинчика, в котором работал. Переулок был темным, а вопля в шесть утра никто не услышал…

– Ты кого-то спасал? – спрашивает Стайлз.

У него в голосе живет и правит недоверие. Джексон смеется кашляюще и поворачивает голову, разглядывая темноту потолка. Хотя, он мог что-то видеть. Оборотень же…

– Да, я стал хорошим, – вздыхает Джексон, кашляет, поворачивает голову набок и что-то сплевывает. Наверное, кровь. Наверное, Стайлз не хочет точно знать. – А ты жив…

Уиттмор произносит это с какой-то странной задумчивостью, разглядывая Стайлза и, кажется, приходя к какому-то странному для него выводу. Стилински усмехается, закрывает глаза и спрашивает хрипло, стараясь не подавиться своей кровью:

– Странно, да?.. Они… умерли… А я – жив. И даже почти не покалечен… Странно, да?..

Он ждет, что Уиттмор согласится. Или попытается чисто символически возразить, но тот молчит. И, кажется, не дышит. Стайлз слишком резко поворачивает голову, чтобы взглянуть на Джексона и выдыхает сквозь сжатые зубы от боли, что прострелила позвоночник. Наверное, ему тоже досталось… Наверное, Стайлзу плевать. Перед глазами все плывет. Его куда-то ведет. Он сидит, но это не значит, что он не может упасть…

– Эта тварь радуется, когда кому-то больно, – пробивается через чернеющую муть голос Уиттмора. – Черт, Стилински, какого хрена ты сразу не сказал, что умираешь?

Стайлз выдыхает что-то смутно похожее на смешок и неодобрительно смотрит на Джексона, когда перед глазами проясняется. Уиттмор отводит взгляд, и у него черные вены на той руке, которой он вцепился в Стайлза.

– Я не хочу оставаться тут один, – говорит Джексон.

Стайлз сглатывает… пытается сглотнуть. Поворачивает голову, сплевывает кровь на пол и вдыхает. Ребра колют что-то внутри, но это почти не важно.

– Он оставит меня на десерт, – сообщает Стайлз и выдыхает – шумно, но как-то свободно. – Слишком лакомый для него…

Джексон разжимает пальцы на чужом плече, смотрит на свою трясущуюся ладонь и смеется – чуть истерично, бесконечно-устало. Стайлз снова прикрывает глаза. Ему хочется сдохнуть. По-настоящему. Потому что… потому что…

– Жаль, ты не Альфа, – бормочет он. – Один твой укус – и он бы сдох… Наконец-то…

Он еще что-то говорит – все о том же, но как-то невнятно, словно пьяный, бормочет, пытается рассказать, но слова оседают на едва ворочающемся языке медным привкусом. Джексон слушает. А еще он подобрался поближе, так что Стайлз слышит его дыхание. Так спокойней. Так ты понимаешь, что не один в этом чертовом подобии Ада. Да, так спокойней…

– Почему ты говоришь «он»? – спрашивает Джексон, когда Стайлз понимает, что больше не может говорить. – Ты все время повторяешь «он». А ведь эта… тварь… Девушка? В девушке?.. Она ведь вселяется, да?

– Да, – соглашается Стайлз. – И когда-то он был мной… Его заточили, чтобы я не умер… Черный Лис… И была кровь… Не столько. Тогда он играл. Сейчас он отъедается…

– Значит, – очень тихо говорит Уиттмор, – меня сломали пополам только потому, что ты не смог его добить в свое время?

– Да, – просто соглашается Стайлз. Перед глазами снова плывет, в ушах шумит. – Сдохнуть бы…

Джексон ничего не говорит. Кажется, он злится. Стайлз его даже не осуждает – он бы тоже был зол, если бы узнал… подобное… или бы не был? В голове ворочаются-путаются мысли. Дыхание становится все тяжелее. Медный запах душит. В ушах стучит. Перед глазами – муть.

– Ну уж нет, Стилински, – снова вырывает его из блаженного забытья Уиттмор. – Ты нас в это втянул, вытаскивай! Думай, придурок! Ты его знаешь. Ты должен что-то придумать. Ты не имеешь права просто так сдыхать.

Стайлз смотрит на то, как чернеют вены Уиттмора. А лицо у Джексона почти нормальное. Быстрое восстановление для оборотня. Для волка. Или Стайлзу так кажется. Сколько они тут? Час? День? Вечность?

Вечность с медным привкусом крови и сладковатым запахом разлагающихся тел вдалеке. И Джексон думает, что Стайлз способен что-то придумать… вытащить их… спасти…

– И кто из нас мечтательный идиот, Уиттмор?


Не тебе тягаться с обманщиком,
Что прожил уже тысячи лет.
Но покорным упасть болванчиком,
говоря, что выхода нет?..