– Он скоро придёт в себя, борьба с этой пакостью сильно его измотала. Он справится, – она ожидала указаний Фьюри равнодушно – она уже решила, что будет делать.

И он это прекрасно понимает:

– Хорошо, агент Романофф, побудьте с ним, нужно удостовериться, что он полностью избавился от воздействия тессеракта.

Она кивает и возвращается, одним взглядом выпроваживая каких-то не то врачей, не то соглядатаев Фьюри, и садится рядом.

Теперь наконец можно отдаться своим мыслям. Никто не заметит. И дело даже не в долгой практике разведывательной работы, промывке мозгов и всей этой затянувшейся игры. Нет, ей нравится думать, что она всегда была тайной за семью печатями.

Но сейчас хочется думать не об этом совсем, а о давно позабытом ощущении, которое вновь накрыло её, и теперь она не могла от него отвязаться, как охотничья псина, взявшая знакомый запах. Это было бы даже пошло, если б не было до глупости правдиво – она скучала по глазам Клинта.

Точнее по выражению их, особому выражению, которое она видела последний раз в кружочке прицела, там, в Будапеште, – выражению полного не узнавания и нежелания знать, равнодушия к готовому убить его врагу.

Это было несладко, да, Клинт? Понимать, что ты таскался щенком за той, что раз за разом использовала тебя то как вора, то как приманку, то как щит. Рассчитывала на тебя, как на оружие, безотказное в умелых руках, всегда готовое к бою, тупое, холодное. При этом отлично видя, во что превращается знаменитый Хоукай от чувства к вытащенной им из передряги рыженькой…

«Паучихи» – тихонько усмехается она самой себе. Усмехается мысленно, кажется – проявлять эмоции в пустоте комнаты нельзя даже больше, чем среди копошения там, за стенами.

Хороша паучиха была, до чего ж хороша! Обвела вокруг пальца самого Старка. Почти. Но он готов был восторженно залить слюной всё вокруг, если б не то дурацкое задание, она бы могла крутить им, как бы ей того пожелалось. И сколь угодно долго. Хищная, холодная, знающая, что есть она и добыча, и нужно только дождаться, когда эта самая добыча начнёт панически биться в сетях – признает своё положение жертвы. И вот тогда – bon appétit!

А чувств у неё и не может быть, пауки того попросту не умеют. Потому её не выстрел тогда – не спасение, нет. И уж точно не жалость. И не любовь, что ещё за глупости.

А что же тогда?

А расчёт. Именно. Она просто рассчиталась с ним за спасение. Не хотелось оставаться в долгу, всего-то. Да, активно бегать потом от него между рушащихся зданий, дразня, но не подпуская ни к себе, ни к опасности, чутьём на которую пауки, как известно, не обделены, было вовсе не её стилем поведения с жертвой.

Что ж приключилось с хвалёной Чёрной вдовой?

Ничего. Просто иметь в жертвах Клинта вдруг перестало быть интересно, и она аккуратненько оторвала тот клочок паутины, к которому ему так не посчастливилось пристать, так надеясь, что он улетит на нём как можно дальше. А он не улетел почему-то…

Грозящие стать совсем невесёлыми мысли слишком строптивой паучихи прерывает невнятное бормотание её первой не жертвы. Она на секунду забывает весь вбитый и вживлённый в мозг бред и обеспокоено хватает его за руку, садясь рядом и вглядываясь в мутный от пережитой муки, немного потерянный, но такой тёплый и знающий взгляд.

Взгляд, по которому она в самом деле успела соскучиться.