***
Королева не была бы королевой, не умей она скрыть своё волнение и усталость. Дело предстояло нелёгкое: следовало так отвести глаза охране и остальным узникам, чтобы они заметили её только в камере, а потому готовы были принять за иллюзию, созданную самим Локи для «саморазвлечения» (скорее, самоистязания!), но для сына устроить целое представление, на успех которого было мало надежды, ведь он так остро чувствовал ложь. Оставалось уповать на свои силы, годы практики в магии должны были сыграть свою роль, и, как это было ни больно признавать, – на состояние сына, теперь способное обмануть лучше, чем любая иллюзия.

И во дворце, долгими тёплыми ночами, проведёнными в бесконечных думах, это всё казалось невыполнимым, но там… Читая в безнадёжных глазах удивление, перерастающее в узнавание, тут же сжираемое подозрением и болью, ожиданием новой боли и яростью, готовой встретить эту новую боль и мстить за неё тысячекратно, которая вдруг уступает место непониманию и надежде, загнанной в самый угол души тоской. Она не могла смотреть, сердце матери ранено дрогнуло, а руки королевы вскинулись, спеша заключить в объятия и не отпускать уже. Фригг совсем позабыла про навечную теперь невозможность даже коснуться.

Он так и не узнал, что спас их тогда, поспешив за маску равнодушного презрения:

– Матушка… – Тон, впрочем, не вполне удался. Чуть поразмыслив, пройдясь по издевательски светлой клетке, словно и не замечая Фригг, а между тем нет-нет и кидая косые взгляды, почти пытаясь уличить в чём-то, Локи устроился на кровати, окончательно оставив мать в стороне и упрямо уставившись в стену, будто самого себя, спросил: – Зачем ты пришла?

Королева не была бы королевой, не сумей подавить вздох облегчения. А он не был бы её сыном, если б этого не заметил. Зачем мучить? Это «ты» – самый лёгкий способ не дать ей уйти и сохранить хоть каплю достоинства. Да, она тоже это знает.

Совершенно больше не смущаясь его отстранённостью, Фригг уселась в кресло.

– Знаешь, мне тут приснился сон. Будто ко мне пришла… ну… та... Ведущая Счёт Дням. – Локи едва заметно улыбнулся глазами: его всегда забавила эта мамина боязнь смерти и всего, что с нею связано, ведь более храброго сердца ещё надо было поискать среди женщин Асгарда, а вот надо же. – Я ужасно перепугалась, вся помертвела, – точно так же чуть подсмеиваясь над собой продолжала Фригг, – хотя она была вовсе не страшной, нет. Это была дева. Дева невиданной красоты, в плаще, сотканном из мрака, и в руках у неё была золотая чаша с напитком вечного забвения. А волосы собраны под чудесный гребень… – Глаза Локи потихоньку теплели. Фригг знала, её голос успокаивает сына, всегда успокаивал. – Я попросила у неё позволения только попрощаться с вами, а она ответила, что пришла вовсе не за мной. Она вынула из волос своих гребень и просила проводить её к тебе, чтобы подарить его. Понимаешь? Мы спустились, и я открыла твою дверь, а, когда Дарующая Покой подошла к тебе и заколола волосы тебе гребнем, я не могла больше смотреть, я отвернулась и… и… и вдруг почувствовала, что её руки обнимают меня, она гладила меня по голове и говорила, что всё пройдёт, а потом вдруг руки её обратились в твои, и ты уверял меня в том же, говорил, что не оставишь, что… – Рассказ, начатый улыбчиво, почти совсем как сказка, прервался слишком явно подавленным рыданием.
Королева не была бы королевой, если бы не смогла того скрыть, но не смогла, не в этот раз.

– Не надо, мама, не надо, – забытое ощущение неоставленности и неброшенности, почти чужие уже чувства не позабытого ещё детства разлетелись, развеянные испуганным вскриком матери, вскочившей с кресла от его руки, словно от страшной опасности. – Прошу простить меня, Госпожа, я не должен был прерывать вас, так испугав возможностью замараться. – Теперь тон точно удался.

– Прекрати! – Металлу в голосе королевы позавидовал бы и Один, настолько этот металл умел ласкать своей хрупкостью, ею же и раня. – Я сама бы с радостью взяла у Вечной тот гребень только за возможность обнять тебя! Я не могу даже прикоснуться, я… – королева не была бы королевой, если бы не умела чрезвычайно умело маскировать замешательство, – я клялась Хеймдалю. Если бы ты только знал, чего мне это стоило! Он согласился нарушить слово, данное Всеотцу, разрешив мне тайно сюда приходить, но мне пришлось поклясться, что никогда я даже не дотронусь до тебя. И всё, что захочу тебе передать, пройдёт через его руки. Так что об оружии можешь даже не мечтать, – проницательно глядя в загоревшиеся было глаза сына строго прибавила Фригг, – хотя это обстоятельство меня скорее радует, чем огорчает.

– Ты считаешь, я мог бы употребить его во зло себе?

– Нет, не себе. Этим птенцам. – Фригг кивнула за решётку, где кучка молоденьких стражников изо всех сил делала вид, что нисколько не интересуется беседой «уже не принца» с непонятно откуда взявшейся королевой. – Сюда отправляют не самых опытных и не самых умных. Ты уже это знаешь, думаю. И, будь у тебя хоть один шанс из тысячи получить оружие, ты бы попытался бежать. Повредил бы им, повредил бы себе. – Оценив остановившиеся в изумлении глаза и до страшной белизны дошедшие в сжимании спинки кресла пальцы Локи, королева решительно запретила себе боль и заключила. – Угадала, значит. Даже не думай, прошу тебя. Ты здесь не за этим.

***
Это был их первый разговор.

Мать заново училась читать по глазам и сердцу своего так изменившегося и вполне оставшегося собой сына. Она трепетала перед той бездной пустоты, которую ему каждый день приходилось преодолевать, просто чтобы открыть глаза утром. Она знала, что, открыв их утром, он будет обязательно пару минут просто смотреть в потолок, выгоняя из них звериную тоску и муку. И когда их место смогут занять жестокость равнодушия и презрение ко всему и вся, только тогда он поднимется, а до тех пор никому не позволено смотреть.

Она знала, что Локи почти ненавидит её за то, что именно по её настоянию ему сохранили жизнь. Да, для него смерть была бы лучшим исходом, только вот не спасением. Заключение Локи нёс с достоинством истинного принца. Только Фригг знала правду – гордость держала его на ногах, и она же заставляла умирать ежедневно. Он проклинал Тора и Одина, отрекаясь от всякого родства с ними, и глухо злился на себя, не умея избавиться от любви к ним. Отца он потерял, это правда, и приходил в бешенство от одного упоминания о том, что когда-то искал его уважения и любви. Но брат оставался братом. Фригг с ужасом понимала из сбитых, лишённых привычной брони осторожности, речей Локи, что у того было уже неисчислимое количество шансов и возможностей избавиться от Тора, некоторыми он даже воспользовался, только вот как-то последний шаг всё не давался. Перед взором королевы вставало решительное лицо старшего сына, с прямой убеждённостью заявляющего «Он лжец и убийца! Тебе не нужен такой сын, а мне такой брат!»

Ей было невыносимо больно видеть, как Локи отрекался от своей вины, не понимая и не принимая её, в то время как одно только чёткое воспоминание о «обучении» у читаури и последовавшем затем разрушении «пары кварталов» Мидгарда заставляло его впадать в мрачное оцепенение и подолгу молчать, отчаянно ища ответы на так никому не заданные вопросы.

Спал он мало, во сне словно бы каменея. А Фригг с горечью вспоминала, что сама учила Локи сдерживать свои чувства, не выказывать желаний и всегда, всегда (даже во сне!) не давать себе воли. Как же иначе юному магу, не умеющему ещё сознать свою силу, не то, что воспользоваться ею разумно?

…Она вспоминала, как однажды её привлёк к окну шум во дворе. Выглянув, Фригг увидела своих мальчишек, увлечённо бегающих друг за дружкой. Тор отчего-то был очень рассержен на брата:

– Отдай! Дай сюда! Кому сказал! – поминутно вскрикивал он, пытаясь схватить изворотливого младшего, который со смехом уворачивался, но начинал уже заметно подуставать.

– Тор… Оно же… Да слушай!.. Оно не … Оно не настоящее! – Локки резко остановился, озорно посвёркивая глазами. – Не настоящее! Вот, смотри! – И на ладони Локи оказалось огромное сочное яблоко. Фригг так и ахнула – не хватало её одной, «ненормальной»! Но тут же прыснула со смеху – Тор, ни мало не смутившись тем, что яблоко появилось не из кармана, не из-за пазухи, а прямо-таки из ниоткуда, попытался схватить нехитрую иллюзию брата. Естественно, пальцы скользнули по воздуху, а плод раздора зеленовато мигнул и пропал. – Сам сделал! – Торжествующе тянул ладонь младший. И тут же по ней и получил увесистый удар раздосадованного Тора.

Фригг вскрикнула, поспешив к сыновьям, но нашла только уставившегося в пространство Локи. Тогда она начала учить его владеть силой магии, создавать иллюзии, врачевать себя, а заодно получше все эти умения прятать.

- В Асгарде такое не в чести.
- Это плохо? Почему тогда ты...?
- Нет, это не плохо. Только странно. Иногда, правда, бывает нужно.

Да. Бывает нужно. Ей вот оказалось нужно, чтобы обманывать его.
И однажды, позабыв об этом обмане, потаённую, убивающую горечь она простила, протянув в знак прощения руку. И, мягко переливаясь, с надеждой и верой в глазах, растаяла в воздухе.

Иллюзия. Мираж. Ложь.
То, что она не имела права делать.
То, что он заслужил.
Она не могла не прийти, пусть даже так.
Теперь не придёт никогда.

***
Солдат с несуществующим лицом долго мялся. А сказать надо было так немного, в сущности. Только то, что её больше нет.
Как? Убита при недавнем нападении.
Похороны? Прошли.

Это была страшная глупость, но, отправляя аса или асинью в последний путь, родные, близкие и друзья собирали самые светлые, самые чистые воспоминания об умершем, и отпускали их в небо, провожать ладью малыми светящимися звёздочками. Для асов, почитавших себя за богов в мире людей, это было что-то вроде молитвы.

За всю свою жизнь Локи бывал на похоронах не единожды. И всякий раз его раздражала необходимость этого нелепого обряда – отыскать в себе доброе воспоминание о каком-нибудь заносчивом вояке, измывавшимся (по-доброму, конечно) над ним, было сложно, а отпускать их было ещё и больно – словно вырываешь частицу себя и бросаешь на волю волн.

Теперь же, стоя спиной к ненавистному, тёмному, совсем теперь забытому коридору, плохо соображая, где он и что делает, принц Асгарда сложил руки у груди, не мешая улыбке матери, её голосу, её слезам, рукам, их играм, спорам и ссорам проходить чередой в сознании. Он не выбирал светлые воспоминания о погибшей, он думал о матери, и между охладевшими вмиг до ётунской синевы ладонями медленно загорался светящийся, необыкновенно плотный шар, вытягивающий понемногу силы жить и дышать. Но как его отпустить? Он не пройдёт сквозь потолок темницы, а, только коснувшись решётки, тотчас погибнет. Как отправить к звёздам, в которые обратилась мама, всё, что он помнит и знает о ней, всю любовь к ней?

«Ты жив благодаря Фригг. Больше ты её не увидишь!»

Осколки пленённых звёзд разлетелись в стороны, бессильно исчезнув. Некуда лететь.