Люблю фандом и эту пару, потому не удержалась от перевода. Оригинал лежит тут
Краткое содержание:Что-то произошло в тот день, когда она выплакала свои горести на обочине автострады. В стене, которую он воздвиг между ними, когда они впервые встретились, а затем старательно поддерживал более двух лет, появилась трещина; и слова, жесты и правда начали просачиваться сквозь нее.
Внимание! Копирование информации из данного поста без разрешения запрещено. По всем вопросам обращайтесь непосредственно к автору
Несмотря на то, что Робин была всего лишь гостем на Октавиа-стрит, именно она проводила Страйка до дверей после вечера, проведенного в отличной компании, с вкусной едой и хорошим пивом, пока хозяева занимались уборкой. Может быть, это вышло случайно, а может эту «случайность» искусно подстроила Илса — Корморан понял, что при любом раскладе его это не особо волнует. Результат вполне соответствовал его цели. Цель возникла в прошлое воскресенье, когда он заказывал кое-что в Интернете. Тогда ему в голову пришла одна идея и почему-то крепко засела в голове. В последующие дни он обдумывал ее, изменяя свое мнение по меньшей мере дюжину раз, по очереди считая это то глупым, то вдохновенным, то непрофессиональным, то великолепным и опасным. Теперь, в узком коридоре гостеприимного дома Ника и Илсы, он знал, что обратной дороги нет. Когда он наблюдал за Робин за ужином, непринужденно улыбавшейся и шутившей с его самыми близкими друзьями, казалось, что решение было принято само собой. Итак, Страйк обнаружил, что спрашивает: — Есть какие-нибудь интересные планы на завтра? Робин улыбнулась. — Думаю, собрать кое-какие вещи. Не очень хочется откладывать это до последнего момента. А у тебя? — Я еду с Джеком в однодневную поездку, которую обещал ему. Помнишь, Имперский военный музей? — ответил он, и Робин кивнула, давая ему понять, что помнила. — Звучит действительно интересно. Корморан знал, что она по натуре добрая и вежливая, и хорошая актриса, но все же предпочел поверить её словам. — Думаешь? — Конечно. Пушки и танки, кому это не понравится? — Там не только пушки и танки, Робин, — ответил он с притворным страданием, и она нахально улыбнулась в ответ. Эта ухмылка стала для него открытием. Страйк, никогда не бывший пассивным человеком в профессиональной жизни, знал, что последний раз, когда он по-настоящему взял судьбу отношений в свои руки случился тогда, когда он оставил Шарлотту. С тех пор он позволял романтическим связям (и он использовал слово «романтический» только из-за отсутствия более подходящего слова) начинаться и заканчиваться, не проявляя особого участия в первом случае и не переживая во втором. Робин, конечно, была птицей совсем другого полета. И с ней он был не просто пассивен — его впечатляющая блокада, возведённая между ними, сослужила бы хорошую службу во время наполеоновских войн. Какие чудесные результаты принесла ему эта стратегия. Но время не стоит на месте, а возможности не остаются вечно открытыми. Страйк взглянул через плечо Робин. Ник и Илса, казалось, держались на безопасном расстоянии. Его глаза переместились к ее лицу. — Ты могла бы убедиться в этом сама, — он запнулся всего на секунду. — Хочешь к нам присоединиться? Он сказал это — попытался сказать так, как будто это было обычным делом, как будто они проводили время вместе каждый второй уик-энд. Просто как друзья. Но на деле всё было не так. И ничего не подозревающая Робин замерла. Дело в том, что ты можешь быть детективом и по-прежнему упускать подсказки и намеки в своей личной жизни — никто не знал этого лучше, чем Робин, которая скоро станет Эллакотт. Но она не могла не заметить, что за последний месяц между ней и Страйком кое-что изменилось. Они вернулись к тем отношениям, которые были до ее медового месяца: они говорили, по-настоящему говорили; и работали вместе, а не только рядом друг с другом. Это было похоже на глоток свежего воздуха после года, проведенного взаперти в душной комнате. Но и добавилось нечто новое. Что-то произошло в тот день, когда она выплакала свои горести на обочине автострады. В стене, которую он воздвиг между ними, когда они впервые встретились, а затем старательно поддерживал более двух лет, появилась трещина; и слова, жесты и правда начали просачиваться сквозь нее. Он откровенно разговаривал с ней. Открыто критиковал Мэттью. Даже в этот прекрасный пятничный вечер в кругу друзей. Все это было немыслимо для прежнего Корморана Страйка, человека, который управлял их дружбой так, словно участвовал в программе защиты свидетелей. Это было ново. Прекрасно, но по-другому. И если добавить к этому тяжесть ее давно похороненных надежд и фантазий, иногда Робин просто не совсем понимала, как ориентироваться в этих старых-новых отношениях. — Присоединиться к вам? — переспросила она. — Ага. Ты сказала, что никогда не была там. И ты сможешь присмотреть за Джеком, когда я выйду покурить. — Я бы посмеялась, но если я пойду, мы оба знаем, что именно так и произойдет, — сухо сказала Робин, и он развел руками, признавая свою вину. — Но разве Джек не будет разочарован, если не получит тебя полностью в свое распоряжение? — Пожалуйста. Он будет счастлив встретить еще одного свидетеля его больничного героизма. И я заказал детский путеводитель и организовал доставку его к Люси, так что думаю, он захочет похвастаться знаниями и поговорить с нами. — Это мило с твоей стороны, — произнесла Робин, но это был не тот ответ, уж точно не тот, на который Страйк надеялся. Забавно, он никогда не думал, что она откажется. Его собственная сдержанность всегда казалась самым большим препятствием, которое нужно было преодолеть. Что ж, незнакомое покалывание в кончиках пальцев подсказало ему, что сейчас он определенно обдумывает это. — Так что ты скажешь? — снова рискнул Страйк. — Мы осмотрим музей, съедим пиццу в кафе, и, надеюсь, никто не будет кричать, блевать или включать охранную сигнализацию. Теперь она смотрела вниз, и он даже не мог попытаться прочитать ее взгляд. Робин всегда была той, кто хотел сократить расстояние, отмечавшее границу их дружбы. Но это было очень давно. Неужели она этого больше не хотела? Или она думала, что он ожидал от нее большего, чем она готова дать сейчас или, может быть, когда-либо? Он думал, что компания ребенка, чей рот, казалось, никогда не закрывался, будет достаточно ясным показателем того, чем не будет эта поездка, но, возможно, он ошибался. Ее молчание длилось слишком долго. Он не подготовил план отступления. Теперь его разум лихорадочно пытался придумать его. Он открыл рот, чтобы заговорить... Но в этот момент Робин подняла глаза и улыбнулась. *** — «Пошел ты!» или «Катись к черту!»? — спрашивает Робин, показывая на две кружки в сувенирном магазине музея, куда они втроем зашли после долгой прогулки и такой пиццы, которую едва смогли осилить. Страйк, который обсуждает с Джеком достоинства конструктора «Спитфайр», поднимает взгляд и задумчиво сужает глаза. — Ни то, ни другое, — решает он. — Но если у них есть «Мудак», ну, я бы заплатил за неё хорошие деньги. Она бросает на него взгляд, еще больше смущенная его северным произношением этого грубого слова, но внимание Страйка снова возвращается к игрушке. Он улыбается, улыбка достаточно широкая, чтобы прищурить глаза, и во вспышке понимания сердце Робин замирает. Китайская еда на вынос простояла на кухонном столе добрых двадцать минут, испуская самые соблазнительные запахи и, к сожалению, становясь все холоднее с каждой секундой, когда Робин, сидевшая за своим столом, наконец, вздохнула, признавая поражение. — Думаю, твоя диета закалила тебя, — обратилась она к Страйку, который занимал диван. — Но сейчас семь часов, я не ела с полудня и хотя знаю, — добавила она печально, — что именно я предложила закончить с этим файлом, прежде чем мы поедим, думаю, что сейчас упаду в обморок. Поняв, что это был сигнал, Страйк поднялся на ноги. — Ты предложила это, потому что ожидала, что я отвечу «нет». Ты просто хотела, чтобы на твоём фоне прилежной Робин я выглядел лентяем. Не думай, что я тебя не раскусил. Он бросил на нее строгий взгляд, направляясь в пристройку на кухню, и она рассмеялась. Поздний ужин, который им скоро предстояло разделить, к тайной радости Робин не был единичным случаем. Это случалось все чаще и чаще, если они оказывались вместе в офисе в пять часов, оставались после работы, чтобы обменяться теориями, разобраться с бумагами или просто закончить дела. Ей казалось, что они наверстывают упущенное время, хотя она не могла представить, чтобы кто-то из них высказал бы такую мысль вслух. И в любом случае, чем бы это ни было, ей это нравилось. Робин с нетерпением ждала этих моментов — только она и Страйк в том же старом офисе, без клиентов, без субподрядчиков... Все было как раньше, только, честно говоря, лучше. В эти моменты она никогда не думала о том, как по-детски вел себя Мэтью во время развода, или о том, как трудно иногда было разговаривать с матерью в эти дни. — Ты не мог бы поставить чайник, пожалуйста? — попросила она, пытаясь освободить немного места на своем столе. — Конечно. Но у меня наверху есть пиво, — ответил Страйк и нахмурился. Он собирался сказать, что поднимется к себе и сразу вернется с их напитками. В этом не было ничего необычного. Робин не моргнула бы и глазом. Но что-то заставило его передумать. Что-то! Наверняка то же самое, что побудило его пригласить ее в их с Джеком поездку в музей. Страйк так много раз ловил себя на мысли, что проводит детальное вскрытие трупа своих отношений с Шарлоттой, что почти слышал: «Берегись зомби!», произнесённое, что неудивительно, голосом Дейва Полворта. Он всегда был готов поразмыслить над очередной ссорой и новой ложью, тем словом и тем взглядом, проанализировать чувства — классифицировать их, дать им имена. И все же с Робин он не хотел делать ничего подобного. Он знал, что это что-то жило в нём... это безымянное чувство, которое он так долго отгонял и пытался держать в узде. Он старался не потревожить его, не разбудить. Любая попытка выпустить его за пределы своих границ заканчивалась катастрофой. Но оно росло. Смещалось. Медленно обретало самостоятельность. Как сейчас. — Знаешь, — сказал Страйк, надеясь, что произнес это совершенно небрежным тоном, — почему бы нам просто не подняться наверх. Хватай папки, а я возьму еду. — И, как и обещал, быстро взял со стойки пластиковый пакет с едой на вынос и повернулся к Робин. Это было четкое указание, если она расслышала его. И все же Робин осталась на месте, не делая ни малейшей попытки подняться со стула. — Ты имеешь в виду пойти к тебе домой? — спросила она, заправив прядь волос за ухо. — Нет, в голубятню. Она примирительно подняла руки. — Я просто удивлена. Ты понимаешь, что в первый и единственный раз, когда ты отвел меня туда, я должна была сначала получить по почте настоящую ногу? — Посмотри на себя, ты шутишь об отрубленных частях тела, — заметил Страйк. — Я горжусь. Но Робин было не так легко отвлечь. — Я имею в виду, что это твоя хижина отшельника. Убежище. Потайная нора. Это, как говорят на улицах, святилище Корморана Страйка, — сказала она, смакуя каждое глупое слово. Ему потребовалось некоторое усилие, чтобы не закатить глаза. — Это не убежище, Робин. Оно просто чертовски маленькое. Слова про голубятню были не совсем шуткой. К тому же, откуда ты знаешь, я, быть может, все это время устраивал там отвязные вечеринки по выходным. Он хотел пошутить, возможно, не очень удачно, но, безусловно, невинно. Но как только эти слова сорвались с его губ, он понял, что сказал что-то не то. Робин моргнула. Она искоса взглянула на него и немного криво улыбнулась. — Ты прав. Я не могла бы этого знать. Меня ты бы все равно не пригласил. Это было сказано по-доброму — Робин не хотела, чтобы слова звучали как упрек, потому что на самом деле это было не так. Страйк был — всегда — боссом, наставником. Как таковой, он всегда имел право устанавливать правила. Ее неспособность придерживаться их, желание распутать множество нитей, которые связывали ее с ним и с этой работой, на самом деле не были его проблемой, не так ли? Так что нет, она не пыталась задеть его. Но, безусловно, своим ответом дала понять какими были их отношения. И если это показалось ей смелым и немного бунтарским, если ее сердце забилось чуть быстрее, когда она это сказала, то так тому и быть. Страйк не слышал сердцебиения Робин, но видел легкий румянец, окрасивший щеки, и слышал решительную, фальшивую жизнерадостность в голосе. Это чувство, которое он так не спешил называть... и, конечно же, нынешнее стеснение в груди было как-то связано с ним… Он знал, что к этому нужно привыкнуть. Это чувство уже вынесли на свет и наконец рассмотрели. Так почему бы не начать прямо сейчас? Почему бы не признать, что, хотя он сохранял дистанцию между ними, чтобы защитить себя, он одновременно причинял ей боль — девушке, которая была настолько открытой и щедрой, насколько не мог он. — Хорошо... — Страйк положил пакет с едой ей на стол. «Я сказала слишком много», — подумала Робин. Он, вероятно, собирался дипломатично намекнуть, что ей сейчас лучше пойти домой. Но Страйк протянул руку, как будто хотел помочь подняться, и когда она взяла ее, обхватил ладонь и нежно сжал. — Хорошо, — повторил он. — Идём. Теперь ты приглашена. Страйк осторожно погладил большим пальцем её ладонь. Это было похоже на извинение, которое Робин приняла, сжав его пальцы в ответ. *** К тому времени, когда Робин встает, чтобы уйти, от еды, пива и подробностей дела остаются только воспоминания. Страйк не спрашивает, хочет ли она, чтобы он проводил ее до станции, просто подходит, чтобы надеть пальто. Ее инстинктивное желание — сказать ему, что в этом нет необходимости, — с ней все будет в полном порядке. Но он на середине истории о двенадцатилетнем Корморане, его дяде Теде и легендарной игре «Арсенала», и поэтому только в этот раз она хранит молчание. Робин улыбается ему, когда он открывает дверь чердака, и спускается за ним по лестнице. Утро началось достаточно невинно. Робин пришла в офис без пяти девять. Он был разочаровывающе пуст, но к ее клавиатуре была приклеена записка, а рядом стояла кружка чая. В записке говорилось: «Вызван проклятым Джастином Кейсом, панический звонок в 8.30. Вернусь до 11». Чай был не слишком крепким, не слишком слабыми и все еще приятно теплым. Удовлетворенно вздохнув, она поудобнее устроилась в кресле и принялась за работу. Только гораздо позже, когда от ее чая осталось всего несколько скудных капель, Робин сдвинулась со своего места. Потянулась, поставила чайник и направилась в кабинет Страйка — у нее была встреча в первой половине дня, и ей нужно было забрать файл, который он, по-видимому, присвоил. И вот тогда она увидела это, как только открыла дверь. Костюм на вешалке у стены. Страйк не был человеком, который носит костюмы. Он шел на жертву, если так требовалось для дела, и время от времени надевал его (всегда один и тот же, видимо) на свидания. Не то чтобы он когда-либо заявлял об этом Робин, но для чего ей нужны хорошо задокументированные следственные навыки? Конечно, был еще один случай, но… Но... Она не думала, что он планировал сорвать свадьбу в ближайшем будущем. И костюм также не был нужен для работы. Она знала. На самом деле, в работе было очень мало такого, чем бы они сейчас не делились друг с другом, и, конечно, никаких важных мероприятий. Значит, свидание? Робин осторожно коснулась края одного рукава. Потерла ткань между пальцами. Она ненавидела чувство ревности, презирала ледяной холод, который теперь распространялся за грудиной. Это было такое недостойное, унизительное чувство. По крайней мере с Мэтью, даже до того, как она узнала всю правду, ее неприязнь к Саре была оправдана ее статусом второй половинки. Но какое право она имела ревновать к Элинам, Лорелеям, безымянным подвыпившим девушкам? Сравнивать себя с ними, представлять их с ним, чувствовать, как желчь подступает к горлу каждое утро, когда она понимала, что его квартира простояла пустой прошлой ночью? Никакого. Кто будет на этот раз? Робин резко подошла к окну. Уже стоял ноябрь, но сегодня в офисе было неприятно душно. Она открыла окно, позволяя холодному воздуху обдувать ее, и глубоко вздохнула. Каким-то извращенным образом ревность послужила цели. Это был первый признак — или, по крайней мере, должен был быть им. Она почувствовала её ядовитые уколы задолго до того, как чувства к Страйку вышли за рамки уважения и дружбы, задолго до того, как она позволила себе думать о нем в романтическом или сексуальном плане. Она должна была позволить этому пониманию испариться ещё тогда. И, конечно, не сделала этого — одно из ее многочисленных упущений. Ее желудок болезненно сжался. Проклятый костюм висел на проклятой вешалке у проклятой стены. Какой же глупой девчонкой она была. Может быть, ее неопытность, наивность внушили ей ложное чувство безопасности за последние несколько месяцев? Каким-то образом она забыла, что это вообще возможно. Но почему бы и нет? Как бы это не было чудесно, дружба есть дружба, но другие вещи, о которых она иногда задумывалась, глядя на его руки или губы, были отданы другим... — Робин? При звуке его голоса из приемной она чуть не подпрыгнула на месте. — Здесь! — ответила, надеясь, что ее голос прозвучал лишь вполовину так неуверенно, как она себя чувствовала. — Этот парень — псих. Мы берем с него двойную плату, — сказал Страйк, входя в кабинет. Он оценил обстановку: Робин стояла перед открытым окном, напряженная, бледная и выглядела более чем испуганной. — Все в порядке? — Просто ищу досье Уилсона. Она прочистила горло, смущенно коснулся шеи. Да, решил Страйк, что-то было не так. — Забыл вернуть его? Извини. Должно быть, запихнул в стола, когда вчера влетела миссис Аллен. Подожди секунду. Страйк подошел к столу. Папка, вероятно, была там — и, скорее всего, в верхнем ящике. Но он предпочел открыть средний и начал излишне тщательный — и молчаливый — поиск. Он все еще наполовину ожидал, что она бросит уклончивый комментарий об их назойливом клиенте — в конце концов, это была Робин. Но сегодня она казалась странной, не в своей тарелке, так почему бы не попробовать старый и испытанный метод? И действительно, как маленькое любопытное животное, она попала в ловушку, расставленную его молчанием. — Собираешься куда-нибудь сегодня вечером? — спросила Робин через некоторое время, и когда он, нахмурившись, посмотрел на нее, она склонила голову в сторону его костюма. Он совсем забыл о нём. Неужели она узнала?.. — Ах, нет, мне нужно отдать его в химчистку. Робин кивнула и опустила глаза. Он, однако, продолжал смотреть на нее. — Но он мне понадобится на следующей неделе, — пояснил Страйк. — Приезжают мои тетя и дядя. Мы собираемся посмотреть спектакль, а повседневная одежда для театра просто недопустима в мире моей тети. Страйк сразу же заметил в Робин перемену. Странное напряжение покинуло ее тело, но сменилось румянцем, который теперь разлился по щекам и шее. И именно тогда, как если бы это был момент просветления в расследовании, головоломка перестроилась, образуя целостную картину. — А для чего, по-твоему, мне он был нужен? — Страйк хотел, чтобы вопрос прозвучал нейтрально, в разговорной манере, но, несмотря на все попытки, все равно думал, что в интонациях слышалась нежность. Робин пожала плечами. — Ничего особенного. Страйк не был полным придурком, чтобы радоваться ее переживаниям, какими бы временными они не были. Но сами по себе они означали надежду, а надежда была драгоценна, поэтому он обрадовался — совсем чуть-чуть. С трепетом он понял, что сейчас мог бы поцеловать ее. Он мог бы поцеловать ее, и, скорее всего, она не дала бы ему пощечину. На мгновение он позволил себе обдумать такую возможность. Нет. Если что-то и должно было когда-нибудь произойти между ними, то не тогда, когда Робин ещё была официально замужем. Ему было бы трудно объяснить, почему это убеждение укоренилось в сознании — не то чтобы он никогда не встречался с женщиной, которая находилась в стадии развода. Лучшая причина, которую он мог придумать, была также и самой простой — речь шла о Робин. Она заслужила время, возможно, много времени, шанса начать с чистого листа... и ещё многого чего, но, по крайней мере, он думал, что может дать ей хотя бы часть из этого. С другой стороны, осторожная радость, которая наполнила его сейчас, была так приятна, что ему захотелось поделиться ею с ней. Он подождал, пока ее блуждающий взгляд не встретился с его, и сказал: — Знаешь, это не могло быть свиданием. Я ни с кем не встречаюсь. Я ни с кем не встречался с тех пор, как мы с Лорелеей расстались. Робин вздрогнула, застигнутая на месте. Она открыла рот, словно собираясь что-то сказать. Заверить его, что это не ее дело? Сказать ему, что она тоже ни с кем не встречается? Слова так и не прозвучали. Это не имело значения. Страйк только надеялся, что она поняла его верно. И в любом случае, он уже пару дней размышлял, как затронуть определенную тему… — Забавно, что ты все же заговорила о костюме. — Он почесал в затылке — видимо, теперь была его очередь проявлять общеизвестные признаки нервозности. — Я давно хотел поговорить с тобой об этом. — О твоём костюме? — ошеломленно спросила Робин. — О театре. — Страйк улыбнулся. — Тетя и дядя спрашивали могу ли я взять тебя с собой. — В ответ на ее удивленное выражение лица он добавил: — Они хотели бы познакомиться с тобой. Они так много слышали о единственной и неповторимой Робин Эллакотт. Он не стал говорить, что они в основном слышали о ней от Люси и, как он сильно подозревал, от матери Илсы. Это было неважно. Все, что они узнали, скорее всего, было правдой. — О. Робин, стоявшая перед ним сейчас, сильно отличался от той потерянной Робин, которую он увидел пятнадцать минут назад. — Это так мило с их стороны. Я... это последнее, чего я ожидала. Конечно, я бы с удовольствием познакомилась с ними. — И с озорной улыбкой она добавила: — Ты встречался с моими родителями, так что, я полагаю, это будет справедливо. — Хмпф, — был его единственный ответ. Учитывая, как ее родители, вероятно, все еще относились к нему, Страйк не был уверен, что к подобному стоит стремиться. Робин быстро отвернулась, чтобы закрыть окно, затем снова посмотрела на него. — Так что это будет за пьеса? *** Вчетвером они направляются в театральный буфет во время антракта. Робин увлечена разговором с Джоан, но не настолько, чтобы пропустить, как Страйк кладет руку ей на поясницу, чтобы помочь ориентироваться в толпе. Вес его ладони посылает яркие горячие искры по всему телу: вниз по рукам до кончиков пальцев, вниз по бедрам до кончиков пальцев ног, вверх по обнаженной шее до кончиков тщательно уложенных волос. Вернувшись домой, она достает со дна шкафа картонную коробку и кладет в нее корешок билета рядом с одинокой пробкой от шампанского. Каким бы большим не было его эго, Страйк не верил, что люди, которые работали на него, должны были безоговорочно уважать его или, что еще хуже, унижаться перед ним. «Просто, — мрачно подумал он, услышав, как за Сэмом Барклаем закрылась дверь кабинета, — выслушивать от подчиненных подколы из-за легкого приступа плохого настроения, не соответствует представлениям о приятно проведенном обеденном перерыве». Во всем виноват был Ник. Вчера вечером они пошли выпить по пинте пива. Поговорили о футболе и выборах, коснулись преимуществ сыроедения (к счастью, речь шла о кошке), а затем Ник откинулся на спинку стула, оглядел Страйка с ног до головы и сказал: — Итак, Робин, да? Ты ещё не застолбил территорию? Ник был не из тех, кто стесняется в выражениях. Всегда таким был. Но на этот раз Страйк почувствовал лёгкую обиду — не за себя, а за Робин. Застолбил территорию, серьезно? Он послал своему другу мрачный взгляд, но Ник бесстрашно продолжил: — Приму это как нет. Полагаю, ты ожидаешь, что она поймет все только по твоему ворчанию и тоскливым взглядам? — Нет никаких тоскливых взглядов, — поморщился Страйк, не питая никакой надежды, что Ник не заметил, что он решил отрицать только эту часть. — И от этого ей намного легче, — сказал тот с ухмылкой. Его друзьям лучше бы было обучить своих сыроедных животных относительному послушанию, чем вмешиваться в его личные дела. Страйк никогда не ценил подобного, из каких бы лучших побуждений они не действовали, и этот раз не стал исключением. Но позже, медленно поднимаясь по лестнице в свою квартиру, он задумался о природе своего раздражения. Раньше было необходимо пресекать любые предположения относительно него и его несвободного партнера. Он все еще верил, что поступал правильно. Однако теперь… В глубине души Страйк знал, что причина его скрытности изменилась. Это звучало не очень достойно, но правда заключалась в том, что из-за того, что происходило между ним и Робин, он не хотел… сглазить. На данный момент было безопаснее оставить всё только между ними, отринув ожидания или советы других людей. За исключением того, что даже позже, когда он лежал в постели и не мог уснуть, он думал действительно ли Ник прав? Разве его терпение и сдержанность подводили его до сих пор? Неужели Робин не понимала?.. Он думал — надеялся — что всё наоборот. Границы между рабочим партнерством, дружбой и многим другим становились размытыми — он намеренно делал их такими. Но, конечно, личное общение никогда не было их сильной стороной. Наблюдала ли она за ним, ожидая знаков? Неужели он снова потерпел неудачу? Страйк никогда не проходил через это раньше, в этом и состояла проблема, или, по крайней мере, ее часть. Он никогда не ждал женщину, никогда не тосковал, никогда не взвешивал и не оценивал свои шансы в течение нескольких месяцев… лет, на самом деле. Отношения во всех их формах всегда начинались быстро: встреча, признание взаимного влечения, быстрое решение действовать. Сейчас же… ну, откровенно говоря, это было довольно мучительно. Вот так, отягощенный этими неприятными мыслями, он обнаружил, что его собственный субподрядчик подкалывает его из-за сварливости. Страйк снова услышал звук открываемой двери — на этот раз, взглянув на часы, он понял, что это, должно быть, сама Робин, которая пришла так поздно, проведя утро за слежкой. Она не позвала его, не поздоровалась, но он почти видел каждый ее шаг, каждое движение, так как много раз был свидетелем ее ежедневного ритуала. Вскоре, совершенно не подозревая, что мысли о ней занимали его разум большую часть последних восемнадцати часов, она появилась в его дверях во плоти. И снова ему пришлось задуматься, на этот раз над тем, знала ли она, как сильно он жаждал её в минуты слабости? Ее волосы развевались на ветру, щеки порозовели от холода. Теперь он чувствовал себя совсем обезоруженным. Возможно, именно поэтому не заметил, что что-то не так. — Предполагаю, ты уже знаешь, — сказала Робин без предисловий, и в этот момент он понял, что она не улыбается в знак приветствия. На самом деле она выглядела обеспокоенной, и беспокойство, казалось, было направлено на него. — Я так не думаю. — Он в замешательстве нахмурился. Робин поморщилась. — Встретила Сэма по дороге сюда. Он упомянул, что ты, э-э, не в лучшем настроении. — Очевидно, она не стала цитировать Барклая дословно. — Поэтому я предположила, что ты это видел, — она достала телефон и протянула ему, прикусив губу. Он взглянул на статью, появившуюся на экране. Около тридцати надгробий подверглись вандализму…
...Кладбище Тауэр-Хамлетс…
...окрашены распылителем…
...включая причудливое надгробие общеизвестной группис семидесятых Леды Страйк…Рука, которая не держала телефон, сжалась в кулак. — Черт. — Я подумала, может быть, Люси или... Он с наигранным спокойствием вернул ей телефон, вытащив собственный. На экране не было ни новых сообщений, ни пропущенных звонков. — Нет. — Не все тратили долгие часы на слежку, которая часто оставляла достаточно времени для чтения новостей средней важности. Он поднялся на ноги. — Мне нужно взять ключи от машины, — пробормотал, не глядя на нее. Робин смотрела, как Страйк выходит из кабинета. Только когда за ним закрылась дверь и она услышала его тяжелые шаги на лестнице, ведущей в квартиру, она позволила себе глубоко вздохнуть. Робин могла бы сказать ему, что организация, которая ухаживает за кладбищем, вероятно, рано или поздно позаботится об этом. Она могла бы утешить его тем, что, по крайней мере, это были просто невзрачные пятна краски. И все же говорить такие вещи никогда не казалось удачным решением. Страйк слишком оберегал память о Леде, чтобы так легко успокоиться. На самом деле было только две вещи, которые Робин могла сделать: выбрать легкий выход — тактично отступить и позволить ему справиться с этим самостоятельно или помочь. Если быть точной: заставить его позволить себе помочь. Робин вернулась в приемную. Она посмотрела на свой стол — экран компьютера все еще был темным. Её ждали заметки, которые нужно было напечатать, звонки, которые нужно было сделать. Сегодня ничего из этого не получится, поняла она. Не существовало никакой возможности, чтобы она не пошла с ним, учитывая все наклоны и стояние на коленях, которые потребовались бы для мытья надгробия. Робин прислонилась к краю стола, скрестила руки на груди и представила предстоящую конфронтацию. Пожалуйста, позвольте мне помочь.
Почему бы тебе для разнообразия не попросить о помощи, пока не случилось что-то плохое?
Ты можешь не быть смешным хотя бы на этот раз?
Просто подожди, пока я расскажу твоей тете Джоан.Да. Их отношения могут испортиться после последнего, даже если это заставило ее улыбнуться при воспоминании о Джоан. Она была такой милой, и у Робин потеплело на сердце, когда она увидела, как сильно она заботится о своем племяннике. И Робин, похоже, ей тоже понравилась. Понравилась бы она Леде? Никто не мог услышать этот вопрос, который внезапно возник у нее в голове, в комнате даже никого не было, и все равно Робин покраснела. Почему-то казалось чересчур смелым размышлять о невероятной фигуре его матери, чем об его спокойной и приземленной тете. Что ж, ее собственная мать не испытывала угрызений совести по поводу смелых предположений, криво усмехнулась Робин. Обладая материнским шестым чувством, она была неумолима в своем любопытстве ко всему, что касалось Страйка. Совсем неудобные вопросы Робин игнорировала, когда могла, и отклоняла, когда получалось. Она не собиралась давать никаких ответов, основанных на нескольких мимолетных прикосновениях и долгих взглядах. На другие, на первый взгляд невинные, она должна была ответить, даже если чувствовала в них нотки скептицизма или осуждения. («А сколько ему, собственно, лет?» Он не молод, был истинный ответ. Но дело в том, что возраст Страйка был ни при чем, потому что он пережил за эти годы столько, что хватит на две жизни. Чего ее мать, вероятно, не поняла бы, пока не узнала бы его лучше.) Шаги Страйка снова послышались на лестнице. Робин выпрямилась и приготовилась к противостоянию. Она подумывала о том, чтобы упереть руки в бока в довольно театральном, но, несомненно, достаточно прозрачном жесте, когда он вернулся в офис, позвякивая ключами от машины в руке. Он выглядел усталым, хотя только что собрался в путь. Она ожидала кратких инструкций, но Страйк просто спокойно смотрел на нее. Едва сдерживаясь, чтобы не заговорить первой, Робин замерла. — Послушай, я знаю, что у тебя есть дела, — сказал он в конце концов. Она затаила дыхание. — Но если бы ты могла пойти со мной, это было бы здорово. Я был бы очень признателен тебе за помощь. Боевой настрой лопнул и испарился. В этот момент ей так сильно захотелось обнять его, что у нее буквально зачесались руки. Но вместо этого Робин ответила: — Ты найди какие-нибудь тряпки, а я сбегаю на Чаринг-Кросс-роуд. Там есть магазин художественных принадлежностей… Полагаю, нам понадобится надежный растворитель для краски. Страйк на долю секунды прикрыл глаза, и глубокие морщины вокруг его глаз и рта разгладились. И это зрелище было почти — почти — таким же хорошим, как объятие. *** Страйк настаивает, чтобы они вернулись окольным путем, так он, по крайней мере, подвезёт Робин домой — в благодарность на ее помощь. Робин просит позволить ей вести первый отрезок пути. Оба желания исполняются. По дороге домой они почти не разговаривают. Когда они выходят из машины, и Страйк обходит ее, чтобы сесть за руль, он смотрит Робин в глаза и говорит: — Спасибо. — Потом смотрит в сторону, будто подыскивая слова. — Спасибо, — повторяет он снова, наклоняется к ней и прежде чем она успевает понять, что происходит, целует в щеку. А потом еще два раза, за исключением того, что это так близко к губам и уху, что по спине пробегает дрожь. Робин хочет большего, и ее руки взлетают, руки, которые все еще кажутся грязными даже после щедрого использования влажных салфеток. Но она опоздала. Он уже в двух шагах, мягко улыбается, слегка машет на прощание, прежде чем вернуться в машину. Дела идут на лад. — Разве не забавно, как ты привыкаешь к ожиданию, — сказала Робин. — Ты можешь потерпеть неудачу почти во всем остальном в этой работе, но одна вещь, которой ты обязательно научишься — это терпение. — Не думаю, что раньше ты была очень нетерпеливым человеком, — возразил Страйк. Они сидели в его машине и занимались тем, что ждали. Поздний воскресный день медленно переходил в вечер, но это была работа, и, по крайней мере, им обещали хорошо заплатить. Робин пыталась убить время, поедая чипсы из маленького пакета; Страйк просто сидел, скрестив руки на груди, откинувшись на спинку кресла и немного отодвинув его для удобства. Тихо играло радио. — Это так, — продолжила Робин. — Тем не менее, часами напролет просто сидеть ничего не делая, кроме как ждать, когда парень, которого не назовешь иначе, чем Рипичип(1), выйдет из случайного здания. Это выводит терпение на совершенно новый уровень. — Не самая веселая часть работы, — согласился он. «Веселее, когда ты рядом», — прозвучал тихий голос в голове Робин, но она оставила свое мнение при себе. Люди говорят, что весна, обновляющийся мир, — это время романтики. Но в последнее время, по мере того как год все ближе и ближе подходил к концу, Робин обнаружила, что склонна не согласиться с этим. Зима с её ранними сумерками окутали их со Страйком, сжала пространство, в котором они находились. Их головы теперь склонялись над столом, заваленным фотографиями, и только настольная лампа мягко освещала комнату. Они дольше задерживались в пабе по пятницам, пока холодный дождь моросил на улице и возникал удобный повод выпить еще одну пинту, прежде чем отправиться в декабрьскую ночь. И здесь, в машине, уличные фонари были единственным источником света, а обрывки бессвязного разговора заполняли тишину. Если бы она только могла положить голову ему на плечо, подумала Робин, то была бы готова остаться здесь навсегда, и это не имело никакого отношения к терпению детектива. Робин украдкой взглянула на него. Страйк смотрел на улицу, черты его лица смягчал полумрак. Она давно перестала воспринимать его с точки зрения обычных представлений о красоте или ее отсутствия. Он был привлекательным или... обладал магнетизмом. (Да, было ещё одно слово, но, возможно, слишком весомое для такого замкнутого пространства). Ладно, вероятно, провести вечность, положив голову ему на плечо, — это еще не все, чего она хотела. У нее вырвался тихий вздох. Чтобы скрыть это, Робин наклонилась вперед и стала возиться с радио. Включилась другая станция. Нора Джонс просила какого-то парня избавиться от своей сдержанности. Робин откинулась на спинку сиденья, заглянула в пачку с чипсами и снова вздохнула. Она вытащила один хрустящий чипс. — Последний, — объявила она, протягивая его Страйку. — Если ты его съешь, тебя больше ничего не будет искушать. Он бросил на нее странный взгляд, но расцепил руки, взял чипс и съел одним укусом. Затем забрал упаковку, поднял и высыпал крошки прямо в рот. — Крошки не в счет, — объяснил он, как только закончил. Она рассмеялась. — Конечно, нет. Страйк скомкал синий пакет в шар и бросил на нее веселый взгляд. — С тобой не пропадёшь. Только два слова: имбирное печенье. — Оно было от моей матери, — чопорно ответила она, и Страйк подавил улыбку. Когда Робин вернулась после короткого рождественского визита к родителям, она вручила ему домашнее печенье, завернутое в целлофан и перевязанное красной лентой. Она смутилась и покраснела, когда объясняла от кого подарок, и хотя у него были лишь смутные представления о причинах её волнения, он подумал, что такая Робин невероятно мила. — И большое ей спасибо. Они были вкусными, — искренне произнес он, потому что действительно оценил печенье, как и жест Линды. Робин слегка кивнула, как будто сама себе. Она смотрела вперед, на темную улицу, но вскоре заговорила снова. — Завтра я принесу банку печенья к Нику и Илсе. Может быть, мы просто заранее договоримся, что канун Нового года для твоей диеты тоже не в счёт? — Я даже представить себе такого не мог, Робин, — сказал он, и она мягко улыбнулась. — Значит, ты идешь? Последовала пауза, прежде чем она ответила: — Да. Именно Илса сказала ему, что Робин приглашена и «раздумывает». Сама Робин никогда не упоминала об этом до сих пор. Если бы она не пришла, он бы притворился, что не знал о приглашении. Но похоже, что на самом деле они собирались притвориться, будто он знал все это время. Страйк задумался… довольно часто за последние дни. Он смотрел в календарь, посчитал месяцы. Робин вот-вот станет свободной. И теперь он с абсолютной уверенностью осознавал, что одних «может быть» для него уже недостаточно: то, что было размытым и неопределенным, становилось все четче и острее, все яснее и осознанней. Но все равно потребуется мужество, чтобы сделать шаг, когда придет время. К тому же Илса не просто сказала ему, что пригласила Робин. Она также добавила, что велела Робин привести кого-нибудь, если она захочет. Илса выглядела весьма решительной, хоть и не совсем довольной, рассказывая ему об этом. Честно говоря, Страйку после этой беседы она стала немного меньше нравиться. К слову, в его приглашении не значилось плюс один. Похоже, тактичность Илсы не распространялась так далеко. Он вдруг понял, что чертовски устал от всего. — Приводишь кого-нибудь с собой? Робин все еще не смотрела на него. — Нет. Страйк перебросил самодельный шарик от пачки чипсов из одной руки в другую. Конечно, на полпути из него просыпались остатки соли и вкусовых добавок, оседая на его джинсах. Но сейчас ему было плевать. — Хорошая мысль. Нужно оставаться свободной для Спаннера,(2), — подшутил он. Наконец Робин повернулась к нему и закатила глаза. — Конечно. — Ник и Илса были бы рады, если бы ты стала частью их семьи, — продолжил Страйк, ничуть не смутившись, и, вздрогнув, понял, что это правда. Конечно, они были бы рады. Кто бы не был? А что, если… Но нет. Может быть, в нем говорило эго, а может быть, чистый оптимизм, но Страйк не мог поверить, что его друзья могли так поступить… На самом деле, он с нетерпением ждал, когда Илса обнаружит, что пригрела гадюку в собственном доме. — Держу пари, им бы это понравилось, — пробормотала Робин, словно прочитав его мысли, но ее голос звучал странно подавленно, и он, наконец, замолчал. Робин действительно чувствовала себя опустошенной. Ей не совсем нравились поддразнивания на тему Спаннера, но, честно говоря, не дружеские насмешки по-настоящему выбили ее из колеи. Приглашение Ника и Илсы было не единственным вариантом для нее. Друзья Ванессы устраивали большую вечеринку, и та пригласила Робин пойти с ней и ее парнем. «Частные детективы более чем приветствуются», — сказала она, и Робин была готова согласиться. До телефонного звонка Илсы. Она чувствовала себя наивным подростком. Ее решение, безусловно, казалось глупым. И она все равно приняла его. Ванесса не была слишком удивлена этой новостью, но восприняла ее довольно прохладно. Поэтому Робин проглотила свою гордость и по дружбе выложила ей историю о Страйке и Эллакотт, почти ничего не упустив. Ванессе Страйк в общем нравился, но она не испытывала к нему привязанности. Она также знала Уордлов, и разве Лорелея не была их подругой? Робин, которая никогда не спрашивала, но предполагала, что их со Страйком отношения не закончились дружеским рукопожатием, подумала, что Ванесса могла знать об этом больше, чем она. Все это, несомненно, делало ее хорошим собеседником. Она могла объективно оценить ситуацию. Она могла быть прямолинейной в своих суждениях. Она могла (и должна была) спросить, думала ли Робин, что Страйк когда-нибудь совершит еще одну поездку в Шарлоттбери, и если думала, хотела ли она попытаться, несмотря ни на что? Шарлотта всегда очаровывала Робин своей крепкой хваткой, которой держала Страйка, но теперь жгучее любопытство приобрело другой, более темный оттенок. Робин могла бы сказать себе, что не стоит забегать вперед, но правда заключалась в том, что Шарлотта уже воспринималась прямой угрозой. «Она замужем», — сказал Страйк. В этих словах было очень мало утешения. И в любом случае, в глубине души Робин подозревала, что нынешнее семейное положение Шарлотты пугающе мало влияет на её будущее. И вообще, если ты уже проиграла треске, как ты можешь выиграть у сирены? Этот вопрос должен был остаться без ответа, но призрак Шарлотты внезапно был милосердно рассеян в момент, когда Страйк заговорил. — Послушай, — начал он и, очевидно, имел в виду это буквально, потому что не продолжил, пока она не посмотрела на него. — Прости. Я знаю, что ты не находишь эти шутки смешными. — Все в порядке. Правда. — Все равно извини. Я знаю, что тебе это неинтересно. — Он сделал паузу. — И я рад. — Правда? — переспросила она, молясь, чтобы голос не звучал слишком жалко. Ей не хотелось, чтобы девочка-подросток вернулась. — Да. И я рад, что ты идешь. И что ты придешь одна. Страйк выглядел таким спокойным, и его голос был таким ровным, что это было удивительно, потому что у нее самой создалось ощущение, будто кровь закипает в венах. — Какой ты хороший друг. Хочешь, чтобы я встретила Новый год в одиночестве? Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он встретился с ней взглядом. — Нет. Робин сглотнула и попыталась небрежно улыбнуться. — Ты споешь мне Auld Lang Syne? — Нет, но я займу твоё внимание менее неприятными способами. Так что будь готова провести вечер в компании меня и печенья твоей матери. — Корморан, я... — Робин хотела продолжить, но краем глаза увидела силуэт невысокой фигуры и поняла, что с этим придется подождать. Она выпрямилась на сиденье. — Похоже, ожидание закончилось. Рипичип выбрался из своей норы. *** Полночь застает их в самом тихом уголке бурлящей жизнью комнаты. Он чокается своей пинтой о ее стакан. — С Новым годом, Корморан, — говорит Робин. — Давай сделаем его хорошим, — говорит Страйк в ответ, и независимо от того, его пожелание или вино делает ее сентиментальной, но Робин чувствует опасное пощипывание в глазах. Она моргает. Решение принято. Робин наклоняется вперед, поднимается на мысках и целует его. Поцелуй не страстный и не длительный, но и не случайный, вежливый или дружеский. Можно сказать, что он почти похож на поцелуй влюбленной девушки. Страйк кладет руку ей на талию. Она тяжелая и теплая. Робин прерывает поцелуй; его рука скользит вниз. Их взгляды встречаются, но через несколько секунд веселая праздная толпа зовет их. Илса, на этот раз ничего не замечая, разворачивает Робин и заключает ее в объятия, и Робин обнимает ее в ответ так крепко, что надежда и невысказанное обещание угрожают разорвать ее сердце. (1) Храбрый Мыш, персонаж серии книг «Хроники Нарнии». (2) Младший брат Ника. Робин когда-то читала, что январь с его новогодними обещаниями был не только месяцем, когда люди толпами приходили в спортзал, но и началом «сезона разводов», когда подавалось рекордное количество заявлений. Этот маленький факт всплыл у нее в голове, когда она нажала кнопку отключения на офисном телефоне: женщина стремилась получить доказательство супружеской измены, и это уже второе обращение, а на календаре только третье января. Робин подумала, что некоторые люди, жаждущие перемен, могут быть довольно агрессивными в своем стремлении к ним. Она взглянула на закрытую дверь кабинета, где, как она сильно подозревала, Страйк дремал после ночи, проведенной в бесплодном наблюдении, и вздохнула. Никаких драматических изменений не произошло после того, как она поцеловала его в Новый год на вечеринке Ника и Илсы. Никто ни в чем не признался, никто никого не потащил в темный угол, чтобы зацеловать до смерти. Никакие секреты не были раскрыты. Вместо этого, как и планировалось с самого начала, Робин осталась ночевать на Октавиа-стрит, а Страйк поехал домой на такси. Он пожал Нику руку на прощание и поцеловал Илсу в щеку, а когда повернулся к Робин, она почувствовала, что краснеет. Но он только взял ее за руку и крепко сжал пальцы. И она рассмеялась. Да. Глупый смешок восторга и облегчения, который принес ей кривую улыбку от Страйка и весьма недоуменный взгляд Ника. И, наверное, она не ждала, что Страйк появится на ее пороге первого января или соблазнит в офисе второго, но она также не ожидала, что поцелуй останется незамеченным, будет воспринят как поздравительный. И теперь, спустя дни после вечеринки, она находилась в неловком состоянии эмоционального ожидания. Робин встала и направилась в пристройку на кухню. Чай вряд ли излечивал от всех болезней, но он действительно приносил некоторое утешение. Она поставила чайник и, ожидая, пока закипит вода, открыла кран, чтобы вымыть посуду, скопившуюся за день — пару кружек и несколько столовых приборов, которые она использовала для обеда в офисе. Проблема, думала она, заключалась в том, что перемены — по крайней мере, хорошие — не всегда происходили сами собой. Иногда нужно прилагать усилия. Нужно подталкивать события. И правда заключалась в том, что она очень хорошо знала, что ей сейчас следует сделать. Боже, как она хотела сделать этот шаг, как хотела Страйка. Желание росло и росло, пока она с трудом смогла сдерживать его, а потом стало еще сильнее. И все же Робин продолжала чувствовать себя странно напуганной при мысли о пересечении этой последней черты, о том, чтобы сделать уязвимым чувство, которое она только недавно позволила себе осознать. Все узнают и будут осуждать. Каждая маленькая ревность будет жечь сильнее, каждое резкое слово будет резать вдвое глубже. Все ли люди так себя чувствовали, прежде чем с головой окунуться в новые отношения? Или это только она такая, или она такая, когда дело касалось его? Робин не знала. Как она могла, когда... — Там достаточно на две кружки? Робин взвизгнула. Мокрая кружка упала на пол и разбилась, вилки со звоном полетели в крошечную раковину. Страйк замер у нее за спиной. Он молча ждал, пока в течение долгой минуты, держась за стойку, она сделала несколько глубоких вдохов под аккомпанемент воды, текущей из крана. Только когда она наконец повернулась к нему, он спросил: — Ты в порядке? — В порядке, это не... — Робин посмотрела на себя — маленькое пятно чайного цвета теперь украшало ее блузку. Она подняла руку с раскрытой ладонью в успокаивающем жесте. — Ты просто напугал меня. Я думала, ты спишь. У него хватило такта не отрицать этого. Он коротко коснулся ее плеча, ровно настолько, чтобы вывести ее из пристройки. — Почему бы тебе не присесть ненадолго, а я закончу здесь. Послушно, все еще в некотором оцепенении, Робин вернулась к своему столу. Она сидела в кресле и слушала успокаивающие звуки его быстрой уборки и мытья посуды, открывания и закрывания шкафчиков, щелчка чайника, наливания воды в две кружки. И снова она подумала о переменах. Подумала о том первом дне, который был так давно, когда она была убеждена, что ее жизнь только что приняла самый чудесный оборот, и о том, как она вошла в незнакомый, грязный офис, как она испугалась тогда, и каким неприступным незнакомцем был тогда Страйк, который даже не хотел, чтобы она осталась. Этот незнакомец подошел к ней сейчас, рукава его простой темной рубашки были закатаны после мытья. Он принес кружку чая и маленькое блюдце, которые Робин принесла из дома, и когда поставил их на стол, она увидела, что на блюдце лежит одинокое печенье, которое, как она знала, было последним. И Робин поняла, что не может покинуть офис сегодня в пять часов, все еще пребывая в подвешенном состоянии из улыбок и вежливости. Она посмотрела на него снизу вверх. Теперь было удивительно легко не думать об угрожающих бывших и неизбежных ссорах. — Я разведена, — выпалила она. Страйк пристально посмотрел на нее и обнаружил, что она серьезно смотрит на него. Он только что поздравил себя с тем, что хорошо замаскировал свое беспокойство, но что говорить — Робин всегда выведет его из равновесия. Хорошо, что чай и печенье уже стояли на ее столе, иначе ему пришлось бы снова браться за совок. — Я имею в виду, что пришло окончательное решение суда. Так что я одинока. — И добавила, как будто он мог ошибиться в значении: — Свободна, как птица. — Она слегка взмахнула рукой, и он издал неловкий смешок. Однажды Страйк расскажет ей — или лучше покажет — до какой степени эта новость взволновала его. Но, конечно, даже сейчас ему было позволено выразить свою радость. — Это хорошая новость. — Да, — Робин наконец выдавила улыбку. — Действительно хорошая, — повторил Страйк. — Хорошее начало года, не так ли? — Это было почти банально, и все же... Очевидно, она считала иначе, потому что слегка поморщилась. — На самом деле, хорошее окончание прошлого года. Я узнала об этом за день до Рождества. В тот день, когда уехала в Машем. Страйк невольно сделал шаг назад и тут же отругал себя за это. Не стоило так делать. Все эти месяцы ожидания он говорил себе, что даст ей столько времени, сколько понадобится. На самом деле, он зашел так далеко, что не стал отвечать на ее поцелуй три дня назад, хотя очень сомневался в своем решении. И все же в тот момент, когда его благородные намерения были по-настоящему оценены, его подсознание, опасавшееся игр и предательства, проявило себя, готовое все испортить. Чтобы скрыть промах, Страйк понимающе кивнул, стараясь придать лицу нейтральное выражение. Но его реакция не ускользнула от внимания Робин. — Подожди. — Её рука метнулась к нему. Она схватила его за предплечье, как будто вообразила, что он действительно может захотеть уйти сейчас и быть где-то в другом месте. — Прости, я говорю тебе только сейчас. Я... я хотела сделать это раньше, но... — она замолчала на секунду, и он воспользовался возможностью остановить ее. — Тебе не нужно объяснять, Робин, ни мне, ни кому-либо еще, — мягко сказал он. — Это твоя жизнь, твой развод, твоя информация, которую ты можешь раскрывать, когда и как пожелаешь. — Страйк надеялся, что она поняла, что его слова предназначались для того, чтобы успокоить ее, а не создать дистанцию. — Не за что извиняться. Затем ее крепкая хватка на его предплечье ослабла, и рука скользнула ниже, мимо его запястья, пока ее тонкие пальцы не переплелись с его грубыми. Он посмотрел на их соединенные руки. — Робин... Она поднялась на ноги: высокая, прямая и решительная. Страйк почувствовал, как знакомая тяжесть в груди исчезла. Он шагнул к ней, обхватил ее щеку свободной рукой и поцеловал. Ее губы были мягкими и теплыми, и поначалу он был нежен. Но они раскрылись под ним, отвечали ему, и поцелуй быстро становился страстным. Страйк притянул Робин ближе; его рука запуталась в ее волосах, а ее пальцы впились в его бок. Он знал, что это будет хорошо. Он никогда в этом не сомневался. Они в конце концов оторвались друг от друга только из-за прискорбной потребности в воздухе. Робин положила голову ему на грудь; ее рука поползла вверх, чтобы поиграть с пуговицами его рубашки. — Я знаю, что не обязана тебе ничего объяснять, — сказала она. — Но я все равно хотела, чтобы ты знал. Я действительно хотела сказать тебе раньше. Но я ехала домой и думала, что хочу сказать тебе лично, — добавила она, и он поцеловал ее за ухом, чтобы показать, насколько она была права — ему понравилось узнавать это лично. — А потом, когда я вернулась… Я чуть не сказала тебе пару раз, но я... нервничала. Глупо, знаю, но... — Не глупо. — Его сердце колотилось — ее билось, как у колибри — он чувствовал это, они стояли так близко. — Я понимаю. Но все будет хорошо, — сказал он ей в волосы, и как только слова сорвались с его губ, он понял — с облегчением, но не без удивления, — что он имел в виду именно это. И если эта уверенность, какой бы мимолетной она ни оказалась, и эта потребность обнимать ее и защитить от печали… Если это не любовь, то что же тогда? — Ты хочешь куда-нибудь пойти? Сегодня? Сегодня вечером? Ты, я, умеренное количество еды и алкоголя. Я, вероятно, буду настаивать на оплате. — Ты действительно этого хочешь, — сказала она, теперь ее голос стал легче. — Я почти уверена, что у меня пятно на блузке после того маленького инцидента. Его руки крепче обняли ее. — Мы можем просто поехать в «Тоттенхэм». Они уже видели тебя в самом худшем состоянии. Не отстраняясь, Робин мягко хлопнула его по плечу; ее рука осталась на месте, а большой палец рисовал круги на предплечье. — На самом деле нам не обязательно идти куда-то сегодня вечером, — сказал он. — Мы будем делать это так медленно, как ты хочешь. Но пока мы откровенны, я должен сказать, что на самом деле больше не хочу ждать. А ты? Робин подняла голову от его груди и посмотрела в глаза. Она усмехнулась. — «Тоттенхэм» идеален. — Значит, «Тоттенхэм». — Страйк тоже усмехнулся и, наверное, выглядел как идиот. — В пять часов. Я встречу тебя у двери. Это прозвучало как призыв отстраниться и разойтись, но Робин только прижалась к нему сильнее. Ни один из них не пошевелился, и он еще долго молча держал ее в объятиях. *** Они сидят за своим обычным столиком, едят то, что всегда, пьют те же напитки, и, конечно, даже сейчас не могут удержаться, чтобы время от времени не затронуть в разговоре текущие расследования. Но они сидят рядом друг с другом, а не напротив, и он ласкает ее пальцы, излагая свою новую теорию; и они целуются время от времени. Бармен, который знал их довольно давно, слегка ухмыляется, и Робин уверена, что это не из-за пятна на её блузке. Ее это не так уж и волнует. Она занята тем, что впитывает каждое слово, каждый взгляд, каждое прикосновение; пытается запомнить все те вещи, которые никогда не поместятся в картонную коробку. А потом, по старой традиции влюбленных поклонников, он провожает ее домой. Они садятся в метро рядом и смотрят на собственные отражения в стекле. Он сжимает ее руку в своей и кладет их туда, где соприкасаются их бедра. Она кладет голову ему на плечо и устраивается поудобнее, чтобы насладиться видом с другой стороны их разрушенной стены. |