Мягкий, вибрирующий свет факела, отражаясь от почерневших, съеденных грибком, стен, рассеивается в узком коридоре. В подземелье холодно и сыро – чувствуется близость моря: спертый воздух, насыщенный запахом соленой воды и протухшей рыбы. Угнетающая тишина сливается с монотонным шумом прибоя и лишь изредка нарушается далеким хохотом пьяных пиратов, что беснуются где-то наверху опьяненные победой.
Чарльз проводит рукой по стене, снимая капли влаги, и останавливается. Впереди, всего в нескольких шагах, замирает Элеонор. Вейн смотрит ей в спину. Белокурые локоны, цвета песка, подняты вверх, лишь несколько выбившихся прядей спадают на плечи, едва прикрывая тонкую шею. Ему ничего не стоит подойти и одним сильным движением повернуть гордо поднятую голову до хруста, переступить уже безвольное остывающее тело. Освободить себя от ненавистной сучки Гатри, которая явилась сюда посреди ночи, своим появлением разрушая все планы. Чарльз пытается подавить в себе злость, что начинает заводить его, бурля десятками источников, вынуждает поддаться, раствориться в ней. Словно тело – не плоть и кровь, а хлипкая незакаленная глина. Но женщина продолжает путь, а пират молча следует за ней, скованный невидимой цепью. Леди Гатри проскальзывает в комнату, легко отворив массивную дверь. Проходит вглубь. Ее движения лишены неуверенности и продуманы. Оборачивается. Холодный взгляд, кажется, может разрезать кожу острыми гранями льда. Но мужчину он не пугает, Вейн хорошо знает тёмную бездну, в которой прячутся смертоносные пики скал – сам налетал на них не раз. И шел ко дну. Бывалого морского волка не так просто сжить со свету.
Чарльз смотрит в ответ снисходительно, с высоты огромного роста. Ленор выглядит меньше, чем обычно, а в стенах его спальни - непривычно беспомощно.
Ненависть к этой женщине накрывает с головой, проникает в глаза, уши, в рот, запутывается в волосах, погребает заживо, как песок в могиле. Капитану хочется выбраться наружу. Но - нужно выждать подходящий момент. И он ждёт.
Гатри отняла у него все: уважение, экипаж, непотопляемого «Скитальца», власть. Пустила по миру, как побитую псину. Забрала его жизнь.
Капитан Вейн, легендарный капитан Вейн, оказался сильнее этого. Он восстал из холодного песка и морского ветра. Восстал из могилы, победив смерть. И вернулся в проклятые земли Нассау, сильнее, чем когда либо, с одной лишь мыслью – отомстить Элеонор Гатри. Захватив форт, он отрубил первую голову гидры, только начал свой кровавый путь, который, так не вовремя, ему перегородил выскочка Нэд Лоу – бродячий паршивый кот, с ценным грузом на борту и полными трюмами самоуверенности. Лоу плюнул в лицо королеве пиратов, стал костью в горле, в то время, как Чарльз впервые ударил по ней. Гатри осталась без поддержки, без форта, без защиты. Чужак, зашедший в порт, здорово помог Вейну в его намерениях раздавить Элеонор, да только кто просил эту падаль о помощи? Леди Гатри – его трофей и только его. У безглазого выродка не было права причинять ей боль. Это привилегия Вейна.
- Я сделал это не ради тебя, - привычно уверенный и грубый голос отражается от стен, эхом разлетаясь по комнате.
Он на самом деле убил Лоу не из-за белокурой стервы. Пускай бы они перегрызли друг дружке глотки, облегчая жизнь всему острову. Просто Лоу… У него был корабль и команда головорезов, в которых нуждался Чарльз. По крайней мере, верить в корыстные цели этого поступка было легко.
Женщина быстро приближается, отчего тело капитана каменеет.
В висках шумит кровь, а красная пелена заволакивает глаза. Но все это проходит в момент, когда мягкие губы накрывают его собственные, вовлекая в поцелуй. Чужое тепло жжет лицо, как соленый ветер на корме корабля, а запах сандала вытесняет собой морскую вонь.
И легендарный капитан Вейн поддается. В который раз. Целует в ответ, выдыхая в губы воздух. Мышцы покалывают, расслабляются, и он прижимает хрупкое тело к себе, отбрасывая, ставшим ненужным, факел в сторону.
Он вновь идет ко дну.
Чарльз отстраняет Ленор, рассматривая лицо. В синих глазах отражается свет, как солнце на морской глади. Взор ясный и дерзкий. Так она смотрела на него десять лет назад, когда впервые пришла в его шатер совсем юной девочкой, бежавшей от обязательств и деспотичного отца, что не позволял ей общаться с пиратским сбродом. Точно также ее губы растянулись в похотливой усмешке и свели с ума грозу морей. Подумать только, жалкая белокожая девица, с ненавистной ему английской кровью и необузданным, еще детским, нравом. Что в ней такого? Пират перетрахал за жизнь больше женщин, чем есть песка на морской глубине, и она не отличалась от них, а может даже уступала в чем-то. Но ее глаза… Он не смог устоять перед ней тогда. Не смог устоять и сейчас.
Подхватывая девушку на руки, Вейн прижимает ее к деревянной колонне, впиваясь в мягкие уста требовательным, настойчивым поцелуем, осторожно стягивает блузу через голову – совсем не свойственно для привыкшего к грубым утехам капитана. Следом помогает Ленор снять свою рубаху, изо всех сил пытаясь совладать с нарастающий желанием. Высокая, полная грудь, прикасаясь к холодной коже, вызывает болезненно-тянущее чувство необходимой близости. Освободившись от крепких пиратских объятий, Ленор опускается на колени, умелым движением расстегивая и стаскивая штаны. Вызывающий, пылкий взгляд скользит по мускулистому торсу, опускаясь ниже…
Чарльз знает, что она явилась сюда не по собственной воле. Ее привели чувство долга и благодарности за то, что Вейн избавил Нассау от бродячего капитана. Эта женщина просто не умеет оставаться в долгу. Также он знает, что Гатри бросит его поутру, а на следующий день предаст, стоит сойти на берег залива рыжему псу – капитану Флинту, или променяет на пиратскую подстилку, которая лучше всех в борделе орудует языком. Но сейчас, когда она так близко и так чувственно отвечает на его прикосновения, все это кажется незначительным и мелким.
Чувства что тугой констриктор, который легко затянуть и невозможно развязать. Боль – как разменная монета, отплачивая друг другу которой никто не скупится. Пытки любви или проявление ненависти - неважно. Все границы уже давно размыты водой и нет черного и белого. Лишь сереющая бесконечность Карибского моря.
Пускай она и дальше презирает его, пускай кувыркается на широкой кровати хоть со всеми шлюхами мира, пускай наивно внимает каждому слову лжеца Флинта, пускай навеки отдаст свое сердце Нассау, она может даже вновь прогнать его, натравить своих убийц, молить богов о шторме во время его плаванья. Это ничего не изменит. Чарльз скорее угодит в пасть морскому дьяволу или повиснет на рее, чем позволит кому-то сделать ей больно. И ему не нужны ее объятья, временное покровительство или мешки с золотом. Причинять боль Элеонор - это его привилегия. И его страх.
Ведь даже под покровом ночи, выпив не одну бутылку рома, Чарльз Вейн никому не расскажет, что его прославленное бесстрашие подобно отпечатку на песке во время отлива. Зыбкое, несуществующее. Он на самом деле боится. Боится, как дети, которых пугают его именем, как мальчишка, в первый раз вышедший на волны, как птица, запутавшаяся в вантах, как мореходцы, увидевшие на горизонте черный парус. Боится потерять Элеонор Гатри.

- У неё был сообщник… Да… Судя по… Его не нашли, но он точно был…
Кэролайн с трудом различает человеческую речь. Звуки пропадают, едва уловимые, но потом она понимает, что вообще не должна была их слышать.
«Все так переменилось».
Кэролайн поворачивает голову, смотрит в окно. Дневной свет отступил на время, но он вернется, а с ним вернется и боль.
Она знает, кем, вернее, чем стала. Сложно врать себе, когда приходишь в сознание, давясь чужой кровью...
Кэролайн со стоном тянется к игле, торчащей из руки. Тело болит просто адски. Кто-то сказал, что это пройдет. Потом… позже. Она должна переродиться окончательно. Кэролайн всхлипывает, рывком поднимается, выдергивает из ноющей вены катетер. Не может сдержаться — плачет, как маленькая девочка.
Она чувствует себя бесконечно уставшей. И грязной. Рассматривает свои аккуратные ладони, пальчики — чистая белая кожа. Но она-то помнит…
Дверь открывается, в палату заходит Елена, позади неё чуть менее уверенно переступает порог Стефан. Кэролайн дрожит, глядя на них. Она действительно боится.
- Пож… жалуйс-та. Не надо, - шепчет. Готова умолять, если потребуется. Умолять всех и каждого. Такое у неё сейчас состояние — просить пощады у всего мира.
- Просто… не надо, - она трясет головой, закрывается руками.
Придя в себя через несколько минут, ощущает приятное тепло. Обнимает в ответ — это Елена. Её самый хороший… добрый… теплый…
- Стой! - Стефан отстраняет Елену от Кэролайн. - Еще рано. - И добавляет тихо: - Она еще далека от того, чтобы контролировать себя.
Кэролайн поднимает взор и случайно замечает свое отражение в дверном стекле.
- Нет! - вырывается у неё возглас. Осторожно притрагивается к лицу, словно неродному, изуродованному венозными узлами; издает стон, полный отчаянья и ненависти.
- Ох, Кэр, - Елена тоже плачет. Стейфан притягивает её к себе, не сводя настороженного и печального взгляда с Кэролайн.
- Не п-лачь, дорогая, - бормочет та, будто повторяя чьи-то слова. - Я здесь.
Они наблюдают за ней не без опаски. Кэролайн Форбс теперь уже больше, чем жертва, и это стоит учитывать. Она и не совсем человек. Вот уже несколько часов — с тех пор, как умерла.


Ей приходится пить. Потому что она обнаруживает, что еще может… может вернуться к жизни, если продолжит насыщение. А голод станет чуть выносимее.
Почти ясным взором Кэролайн обводит присутствующих, а те не скрывают радости, видя свою любимую голубоглазую девочку в сознании.
Стефан обнимает Елену за плечи — они словно супружеская пара, и Кэролайн чувствует, что готова улыбаться — часть её по-прежнему хочет жить.
Капля крови бежит по подбородку, и Кэролайн торопливо снимает её пальцем, облизывает его… Не поднимает глаз, зная, что встретится с их потрясением, которое они, конечно же, попытаются скрыть. Но она все равно увидит.
- Это ужасно, - жалобно стонет, показывая им полупустой пакет с кровью.
- Я знаю, вкус не очень, - откликается Стефан, - но это лучше, чем…
- Я про то, что мне мало, - тихо произносит Кэролайн, склонив голову. Вновь приникает к пакету, жадно высасывая остатки.
- Это продлится недолго, - говорит Стефан, в его голосе звучит облегчение и вина. - Если ты переживаешь, что…
- Где она? - перебивает Кэролайн. Миг и она уже не выглядит подавленной — готова рвать и метать.
- Мы не знаем, - вмешивается Елена. Кэр переводит взор на неё, и Елена смущенно отворачивается.
«Удивительно, как вы с ней похожи», - читается на лице Кэролайн.
- Ты разглядела второго? - спрашивает Стефан. - Мы выяснили, что Кэтрин действовала не в одиночку.
Кэролайн молча смотрит на него несколько секунд, и они снова ощущают беспокойство. За неё? Из-за неё?
- Я вряд ли смогу забыть тех, кто пытал меня, - наконец, произносит Кэролайн. - Более того, сейчас ко мне вернулись в с е воспоминания. Я ничего не могу забыть, даже если постараюсь.
- Нужно найти их, - говорит Елена, обращаясь больше к Стефану. Дрожащий голос выдает потрясение и гнев. - Я никогда не видела такого…
- Зверства? - Стефан оборачивается, встречая её взгляд. Он понимает — вампиры пугают её, они ей отвратительны, - и не пытается возражать. - Мы найдем виновных.
Кэролайн слышит их, но не слушает.
«Они не думают о тебе так, как я. Никто не думает… Я думаю о тебе», - чудится ей вкрадчивый шепот. Невозможно стряхнуть с себя настойчивые воспоминания, добравшиеся не только до её рассудка. Кажется, они обрели плоть. Это их она до сих пор чувствует — о, очень явственно — на своем лице, щеках, лбу: прохладные ладони, длинные пальцы. Все прошло, боль утихла, а ОН и не думает никуда исчезать.
«Не плачь, дорогая. Я здесь...».


Кэролайн вспоминает то, что приводит её в недоумение: он ведь даже не был вампиром. Он что-то иное… Она никогда не встречала таких.
Лучше б её убила Кэтрин. Придушить подушкой, хладнокровно и грубо — в стиле злобной циничной сучки. Но что-то в жизни после смерти для Кэролайн пошло не так, потому что Кэтрин явилась не одна. Она привела с собой того отморозка.
Был ли он вообще?
Может, все померещилось? Его фантомный силуэт навязчиво маячит в слепом пятне сознания, Кэролайн чувствует, что он поселился внутри неё.
Она перебирает эти тревожные мысли осторожно, боясь спровоцировать панику. Друзья ушли, оставив её отдыхать и поправляться. А может, просто не знают, как принять такую Кэролайн.
Она не скажет им. Нет, ни за что не скажет.
Кэр вскидывает руки и прижимает их к глазами. Она ни за что не признается в том, что натворила. Думала — так её страдания закончатся. Или она умрет, или станет недосягаема для боли.
Он лишь предложил…
«Нет! Не ври себе, Кэролайн! Ты умоляла его, ты попросила его дать тебе вампирской крови. Ты пошла на это, чтобы сбежать от своих мучителей. И за преступную слабость придется расплачиваться вечностью».


После сытного приема пищи соображается с трудом. Кэролайн вяло обдумывает все, что с ней произошло за последнее время. Разум, наделенный сверхсилой, с легкостью снимает ограничения.
Она вспоминает то, как поступал с ней Деймон, мерзкий женоненавистник, насиловавший её под вампирским гипнозом в течение нескольких дней. Кэролайн не испытывает гнева. Все это так мелко и незначительно по сравнению с тем, что с ней случилось потом. Она просто дает себе зарок разобраться с ним позже.
Тяжело вздохнув, Кэролайн поворачивается на другой бок. Гонит от себя «деймонов» и демонов из прошлой человеческой жизни. Удастся ли ей теперь заснуть? Вампиры вообще спят?
На самом деле, она боится закрыть глаза и, открыв их, увидеть стены подвала, где её держали древняя вампирша и сумасшедший сталкер.
Джеферсон — неожиданно всплывает его имя.
У него были ножницы. Длинные острые лезвия. Он шил шляпы. Кажется, этим он занимался. Если она не сошла с ума.
Кэролайн поднимается, опираясь на локоть. Сердце колотится так, что она морщится от боли. Повторяет, пытаясь отдышаться: «Джеферсон, Джеферсон».
Ей почему-то кажется очень важным не забывать его имя. Чтобы он не ускользал, не превращался в кошмар, который будет преследовать её по ночам.

Но это все равно происходит: кошмар ей снится.
Часть её помнит, что видит сон, часть верит в обратное. Она видит себя спящую на больничной койке, но в подвале. Тревога переполняет измученную душу. Нужно проснуться! Скорее! И все же…
Она переводит взгляд на дверь. Через мгновенье та послушно отворяется. В проеме никого нет. Кэролайн вызывает призрака из теней и тумана. И хотя это трудно — рассудок сопротивляется изо всех сил — клубы фантомного дыма постепенно обретают форму.
«Посчитай овец, дорогая, если не можешь уснуть», - шепчет нечто в глубинах разума. Она уже не уверена — чьим голосом.
Кэр смотрит на спящую и чувствует себя в безопасности. Пока она не на её месте, все хорошо.
Но мозг не может не играть в подлые игры. Внезапно она обнаруживает себя в постели смотрящей на подвальную дверь, и сон ужасающим образом обретает реальность.
- НЕ-Е-ЕТ!
Её крик разрывает невидимые путы. И как же прекрасно кричать во всю мощь легких. Словно второе рождение.
В палате появляются люди. Пытаются успокоить — знакомые или чужие — она не видит их. Кричит и кричит. Бьет по матрасу кулаками.
- НЕТ, - снам.
- Нет, - цепям и порогам.
- Нет, нет, нет!
Её обнимает и баюкает Стефан, и она рыдает у него на груди, и это тоже хорошо.
Часть её, та, что остается в стороне наблюдая, одобряет такой жест. Все правильно. Нужно освободиться, начать бороться.
А другая часть счастлива просто оттого, что жива. Снова.
«Черная овечка. - Та, что стоит у окна, улыбается и, подняв руку, показывает «рожки». - Черная овечка в стаде — сон вдребезги».
Кэролайн вздрагивает, трясет головой, утыкается Стефану в плечо.
- Больше никаких снов, - бормочет она.


- Но как же так? - говорит Елена спустя некоторое время.
Они со Стефаном сидят на скамье у пруда. Водоем на территории больницы в окружении цветущего сада благотворно действуют на посетителей. Здесь хочется забыть о всех проблемах и наслаждаться покоем.
- Надо будет попросить Бонни о кольце для Кэр. - Стефан щурится от яркого света. - Ей бы лучше поскорее начать выбираться на солнце. Это напомнит о том, что она все еще человек… отчасти.
Елена смотрит на него, и он понимает, что она его не слушала.
-Как же так, Стефан? Все эти… воспоминания — не могли быть ни о чем. Она даже имя его нам сказала.
Стефан пожимает плечами. Он не спешит выносить приговор. Кэролайн его друг, и он хочет рассмотреть все возможные варианты… А потом забыть о них. Кэролайн пережила достаточно, ни к чему истязать её сомненьями.
- Надо сказать ей, - решает Елена и тут же поднимается. Стефан успевает перехватить её за руки и тянет к себе.
- Погоди, - увещевает он. - Не спеши.
- Но она же мучается! - восклицает Елена. - Он ей снится! Если мы скажем правду…
- Он ей нужен, - спокойно возражает Стефан. Елена отвечает недоумевающим взглядом.
- Пока он существует, причиненное ей зло можно похоронить.
Елена начинает понимать. Медленно садится обратно. Смотрит вдаль, хмурясь, но остается на месте. Стефан берет её руки и гладит горячие ладони.
Наконец, она приникает к нему, и он обнимает в ответ.
- Это оттого, что я… что мы с Кэтрин так ненормально похожи? — Голос девушки дрожит и срывается. - Кэролайн не может ненавидеть меня, поэтому появился он...
- Вы ничуть не похожи, - говорит Стефан. Рот его превращается в узкую полоску, а скулы леденеют, когда он думает о произошедшем.
- Я просто не могу поверить, - слабо произносит Елена.
- Да… - откликается он. - Пожалуй, я тоже…
Стефан хочет сжечь книжку, которую нашел на полу холодной подвальной комнаты, откуда они вызволили Кэролайн. Вернее, её тело. Сама Кэролайн вернулась к ним уже в больнице. Раны её, жуткие порезы и синяки, исчезли прямо на глазах. Придя в сознание, она тут же напала на медбрата. Она больше не была человеком. Стефан испытывал острую горечь, думая об этом.
Книжка показалась ему странной. Пыльная, выцветшая, большая, как альбом с фотографиями, пропитанная влагой и вонью нечистот. Вздувшиеся от сырости страницы и рисунки на них производили жутковатое впечатление. Стефан долго рассматривал иллюстрации, чуть завороженный их нелепой притягательностью.
Чеширский кот скалился из темных пятен, размазанных по бумаге. Вид Алисы внушал страх за судьбу потерявшихся детей, а Шляпник и Мартовский заяц… И там было это имя — Джеферсон. Да, конечно же...
Стефан решает сжечь книжку в камине. Ни к чему, если Кэролайн однажды, по глупой случайности, найдет её и что-то вспомнит.
Бедная, бедная Кэролайн. Те порезы на её руках… Ножницы, заляпанные кровью, Стефан обнаружил в углу темницы воткнутыми в стену. Трудно представить, что Кэр могла сотворить такое…
Стефан вздрагивает и крепче обнимает Елену.
«Странно, что Пирс все-таки напоила её своей кровью, прежде чем сбежать, но оставила в подвале. Хотела она обратить её или просто продлить мучения? - размышляет он. - Пытки вообще-то не в стиле Кэтрин. Вряд ли она принимала участие в истязании пленницы».
Стефан понимает, что все еще не готов отвергнуть версию о втором участнике. Не может. Все, что угодно, только не безумие, изуродовавшее душу их любимой подруги.

Кэролайн наблюдает за ними из окна. Она не слышит их, но видит очень хорошо. Стефан и Елена горюют - о ней, и Кэролайн тоже хочется плакать.
Она пытается справиться с подступающими слезами и с силой проводит ладонью по щеке.
- Тш-ш-ш. - Обхватывает себя руками и тихонько покачивается.
- Не плачь, дорогая. Я здесь, - вторит голос над её плечом. Но она уже не может определить, кому он принадлежит.
Все призраки стали её собственными, и что бы она не почувствовала и не вспомнила, она и лишь она одна в ответе за их деяния.

Айзек смутно помнит, как это началось. Он тогда долго бродил по лесу, не осознавая, что давно принял волчье обличье. По-другому воспринимаемые запахи и звуки, ровный стук волчьего сердца - все это облегчало боль на то малое, но жизненно необходимое значение, чтобы продолжать двигаться куда-то без цели и смысла.
А потом он допустил ошибку. Вспомнил, как увидел ее впервые, и этого оказалось достаточно, чтобы внутри разгорелся невыносимый жар. Легкий прищур темных глаз, стрела метит в незащищенную грудь… Ее лицо сосредоточено и так опасно красиво в этот момент. Он никогда не видел таких красивых лиц прежде. Даже в своих мечтах, в том, что он называл мечтами, лишь бы не сойти с ума от безысходности и удушливой темноты.
Воспоминания сливаются, закручиваются в спираль, и он уже не уверен, что верит им. Тело сотрясает крупная дрожь, она волнами проходит по телу, по шерсти, а земля начинает плавиться. Толчок, другой, третий… Он несется через кусты, напрямик, не разбирая дороги. А затем останавливается как вкопанный, словно врезаясь в невидимую стену, и приседает на задних лапах.
Она смотрит на него без тени улыбки, спокойно, серьезно, и лишь в глазах легкий намек на интерес. А затем исчезает.
Потрясенный до глубины души, он падает на землю и обращается. Скорчившись, задыхается и стонет сквозь стиснутые зубы, едва не желая вновь оказаться в проклятом ящике. Лишь бы больше не видеть, не помнить, не чувствовать. Потому что не может… не должно быть так.
Его находит Скотт. Страдающий комплексом героя, долбанный Скотт МакКолл, который имеет гораздо больше прав на эту боль, чем он сам. Глаза Скотта лихорадочно блестят, даже после того как он обращается в человека, лицо бледное, с плотно сжатыми губами. Айзек думает, что если бы МакКолл не поджимал их, они бы дрожали.
Скотт протягивает ему руку и помогает подняться. Они молча идут к дому Айзека, куда он перебрался сразу после… случившегося, и он понимает, что потеря Эллисон роднит и разделяет их сильнее, чем что-либо. Даже чем чувства к ней. Они могли бы сейчас обняться и похлопать друг друга по плечу или не сказать больше друг другу ни слова, и не имеет ни малейшего значения, что они выберут.
Когда Скотт протягивает ему руку и смотрит так понимающе, без капли злости или отчужденности, Айзек чувствует себя мошенником – словно пытается украсть кусочек чужого горя. Но дело в том, что кусочка ему бесконечно мало. Оно пропитало его насквозь, и он медленно тонет в нем, опускаясь все глубже, на самое дно. Отношения с девушкой, умершей на руках Скотта МакКола, были единственным светлым пятном в его недолгой, полной жестокости и унижения жизни, и поэтому Айзек не находит в себе сил для ответного благородства. Сухо кивает и молча уходит в пустой, холодный дом.
Крышка снова захлопывается.

Айзек и сам не знает, зачем снова начинает ходить в школу. Он просто приходит, садится за парту и не слышит ни единого слова. Вязкий туман скрадывает детали, размывает лица и приглушает звуки, а затем его будто вспарывают скальпелем. У Айзека перехватывает дыхание, и он поворачивается к парню, имя которого даже не помнит.
- Видишь ее? – кивает на расположившуюся за партой девушку.
- Кого? – недоуменно переспрашивает одноклассник. – Там никого нет, - и торопится отойти от него подальше.
Айзек круто разворачивается и, проталкиваясь сквозь толпу учеников, выходит из класса. Он возвращается домой, ложится на кровать, не раздеваясь, и больше не запрещает себе вспоминать. Недавнее потрясение служит ему анестезией на некоторое время. Он вспоминает ее волосы, в которых однажды путались его пальцы, ее губы, которые она позволила ему целовать, глаза, в которых всегда таилось так много: что-то можно было прочитать в них без труда, о чем-то оставалось только догадываться… Например, значил ли он для нее хоть что-то, или до самого конца был только Скотт?
Айзек резко поднимается, но это не помогает. Ему начинает казаться, что стены и потолок сжимаются, и он точно знает, когда это прекратится – когда до его тела останутся считанные сантиметры.
Не раздумывая, Айзек выходит в темноту позднего вечера и снова идет куда-то, не разбирая дороги. Ему просто нужно двигаться, нужно потеряться в темных закоулках и забыть себя в одном из них. Оставить на обочине, как оставляют никому не нужные вещи. Когда Айзек поднимает голову, то понимает, что стоит перед дверью особняка Арджентов. Он толкает дверь без сомнений и стука.
Криса он находит в гостиной – тот просто сидит на диване, не шевелится и едва ли замечает появление Айзека, скользнув по нему отсутствующим взглядом. Айзек садится рядом. Так, бок о бок, они встречают рассвет. А потом Айзек поднимается в спальню Эллисон и ложится на аккуратно убранную кровать, не в силах надышаться ее запахом.
Когда Крис заходит в комнату, лицо Айзека мокрое от слез. Охотник приближается, садится рядом, обхватывает его затылок и ненадолго прижимается лбом к его лбу. Время превращается в ничто, боль не ослабевает, но приобретает какой-то новый, едва ли уловимый оттенок.
- Оставайся, если хочешь, - глухо произносит Крис и уходит, прикрыв за собой дверь.
Айзек хочет. Еще он хочет больше никогда не видеть стен собственного дома. Он закрывает глаза и быстро проваливается в сон.
Во сне она снова рядом, он касается ее руки, они ловят ртом прохладный воздух, мчась на мотоцикле, она смеется и болтает с ним как ни в чем не бывало… Но каждую чертову долю секунды какая-то часть его помнит, что это ложь. Стоит ему осознать ее до конца, как их обступает тьма, она заставляет краски поблекнуть и выкачивает воздух из легких. Теперь они бегут, ускользая от невидимой погони, где-то слышится звук выстрелов, и Айзек точно знает, что это Крис. Воспоминания мешаются с вымыслом, сон с реальностью, и только теплая рука Эллисон имеет значение. Заброшенное здание сменяется школьным коридором, а он в свою очередь лесом. Под ногами хрустят ветки, а она все еще рядом, ведет его куда-то и улыбается. Он пытается заставить ее остановиться, хочет спросить о чем-то, хотя в голове ни одной ясной мысли. Просто ему так нужны ее глаза сейчас. Она наконец останавливается. Они встречаются взглядами, и он вздрагивает. В ее бескровном лице нет и следа улыбки, лишь немая мольба, губы шевелятся, и он наклоняется ближе, чтобы расслышать.
«Помоги мне», - шепчет она.
«Как, Эллисон, как?» - он хватает ее за плечи и сжимает их.
Но она молчит, и он просто притягивает ее к себе, обнимая как можно крепче и не ощущая объятий. Эллисон ускользает от него, тает в его руках, словно истончается какая-то невидимая, связавшая их нить, слабое звено не выдерживает и рвется… Айзек судорожно вздыхает, пытается удержать ее, но тщетно. Давление в груди становится невыносимым.
«Помоги мне», - снова шепчет она и исчезает.

Когда Айзек открывает глаза, Эллисон смотрит на него в упор, а он даже не вздрагивает, словно только этого и ждал. Поманив его, она нетерпеливо указывает на дверь, и он, не задумываясь, идет за ней до кабинета Криса, не имея ни малейшего представления сон это или реальность. Прежде чем снова исчезнуть, Эллисон указывает ему на потемневший корешок одной из массивных книг на верхней полке.
Немного постояв посреди комнаты, Айзек разворачивается и уходит. Наверное, какая-то часть него все еще хочет сохранить ускользающий рассудок.
Но на следующий день он начинает видеть ее повсюду – в школе, в лесу, дома, и в какой-то момент перестает различать воспоминания и видения. Не хочет различать. Он все еще тешит себя слабой надеждой, что это пройдет, и в то же время отчаянно желает обратного, а тоска, по временам проскальзывающая в лице Эллисон, заставляет его мучительно сомневаться.
«Я не могу, пойми же…» - бормочет он и отворачивается.
Ему кажется, она понимает, но от этого грусти в ее глазах только прибавляется.
Все меняется, когда Крис предлагает ему уехать во Францию. Продолжить эту муку и окончательно свихнуться, или попытаться начать с чистого листа – вот о чем на самом деле спрашивает охотник, хоть и не знает об этом. Но никакого чистого листа для Айзека быть не может. Никто не придумал чистого листа для таких, как он.
И тогда Айзен принимает решение. Между смертью и безумием он выбирает ее. Он выбирает Эллисон. Днем он говорит «да», а ночью возвращается в кабинет Криса, чтобы закончить начатое.
Эллисон ласково улыбается, и если есть хотя бы маленький шанс… Он не хочет заканчивать эту мысль, все еще боится принять ее и поверить. Да и потом, если бы это было возможно, разве Эллисон пришла бы к нему, а не к Скотту? Айзек стискивает зубы, чувствуя полыхнувший в жилах огонь, но разъедающая смесь ревности и злости придает сил, и он протягивает руку.
Черный кожаный переплет пахнет пылью и опасностью. Айзек открывает книгу и сглатывает, но уже точно знает, что не отступит. На первой странице крупными готическими буквами выведено всего два слова: «Демоны перекрестков».

Нью-Йорк, 1970-е
Если она чему и научилась за триста пятьдесят лет жизни, так это не размениваться по мелочам. Единственная назойливая муха, не вписывающаяся в устоявшуюся картину мира, – Деймон Сальваторе. Появляется, когда не ждешь, и навязывает свои правила игры. Наглый, самоуверенный – видимо, этим и притягательный. Лекси давно не гадает, почему рядом с ним не может себя контролировать. Вслед за влечением просыпается ярость, настолько же непреодолимая и всепоглощающая, насколько необъяснимая. Хорошие девочки любят плохих мальчиков, вот только она не претендует даже на приличную. У Лекси свои принципы, сложившиеся за века, а Деймон их разносит по кирпичикам. Шаг за шагом, взгляд за взглядом, ухмылка за ухмылкой. Располагает к себе, наступает и покоряет. Всегда получает желаемое любыми средствами.
Всегда. Получает. Любую.
Лекси отказывается стоять в одном ряду с прочими. Она играет только на главных ролях, никак иначе.
- Расскажи мне о ней, - требует она, едва не скрипя зубами.
Заставлять его говорить о Кэтрин раздражает почти так же, как слушать, но она обещала Стефану.
- Сколько можно об одном и том же. – Он лежит на барной стойке и тянется к бутылке. – Пойми уже, я не хочу включать эмоции, да и воспоминания о Кэтрин далеко не лучший стимул.
- Ты любил ее, а любовь…
- Самое сильное чувство, ага. Ты уже говорила, - бесцеремонно перебивает ее Деймон. – Вот только ненависти было едва ли не больше любви. А еще ревность, - глоток, - похоть, - еще один, - и боль, и отчаяние, и беспомощность, - допивает оставшееся залпом. – На черта мне этот убойный коктейль с примесью жалости к себе. Хватит.
- А Стефан? – Лекси садится на табурет рядом, опирается руками о стойку и смотрит. Не в глаза – в них бездна, в которой легко утонуть, – на опустившиеся уголки губ, обозначившиеся морщины на лбу, нахмуренные брови Деймона.
- Мы слишком разные братья, чтобы быть друзьями.
- Но ведь когда-то были, – она не намерена сдаваться. – До Кэтрин, – бьет по больному, в сердце, иначе эмоции не вытащить наружу.
- Ты ведь не успокоишься, да? – вздергивает бровь и садится. – Сколько еще раз нужно пересказать эту слезливую историю, чтобы ты отстала? – Он наклоняется и дотрагивается до ее подбородка. – Лекси, я не мой брат, манипулировать не получится, не стоит и пытаться.
- Но и не Потрошитель, так что в этом проще. – Она усмехается и скидывает его руки. – Я старше, а значит мудрее. Это мое преимущество.
Деймон спрыгивает на пол и идет к бару, чтобы открыть еще одну бутылку текилы.
- Значит, Стеф до сих пор уверен, что где-то глубоко внутри меня еще живет прежний Деймон, который пускает слюни от одной мысли о Кэтрин? По себе не судят.
Лекси хмыкает и подставляет рюмку.
- Так расскажи, как изменился. Расскажи, как перерос любовь. Расскажи, зачем отключил чувства.
- Так проще, - пожимает плечами он, - и никаких угрызений совести. А главное, - оказывается рядом и дергает Лекси так резко, что она влетает в его объятия, - ограничений не существует. – Глаза в глаза, пальцы сильнее впиваются в кожу. – Делаешь, что хочешь, с кем заблагорассудится и как пожелаешь, - выдыхает в губы.
- Малыш, я тебе не по зубам. – Она прикусывает его нижнюю губу и отталкивает.
- Или слишком мало выпила. - Деймон проводит языком по зубам и хищно скалится. – Поговорим о Кэтрин?
Лекси смеется и подмигивает.
- Хороший мальчик, - теперь она подходит вплотную, выводит пальцем узор на шее. – Ты, я, текила и история несчастной любви – чем не романтика?
- Ты слушатель, а не часть истории.
Она забирает бутылку из его рук.
- Опустим детали, - усаживается обратно на табурет. – Итак, все началось в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом…
- И закончилось тогда же. - Деймон раздевает ее глазами, Лекси чувствует. – Все умерли.
- Но не до конца, - усмехается она.
- С какой стороны посмотреть.
Он наслаждается игрой в гляделки, она не сопротивляется. Надо же как-то развлекаться.
- С твоей. Со стороны Стефана я и так все знаю.
На секунду в глазах мелькает неприкрытая злость, прежде чем Деймон снова натягивает маску скучающего безразличия. Больше не ерничает и говорит. Лекси не уверена, что он понимает, насколько это эмоционально – желание не быть похожим на брата. Он все еще блокирует чувства, но делает микроскопические шаги к ним. Замечает ли? А может, снова притворяется? Деймон непредсказуем, Лекси хочет его разгадать, и он этим нагло пользуется.

Мистик Фоллс, 2009 год
- О, Стефану снова нужна группа психологической помощи? – Не узнать этот язвительный голос невозможно даже спустя несколько десятилетий. – За сто шестьдесят, а все к тебе бегает. Ужас. 
Деймон плюхается на кровать рядом с ней, поворачивается, опираясь на одну руку, и ехидно ухмыляется: 
- Уже успел на меня нажаловаться? 
- Нарываешься? – она открывает глаза и смотрит в серые напротив. 
Все те же колючий взгляд и якобы расслабленная поза. Охотник перед прыжком. 
- Разве? – потягивается и облизывает губы. Медленно, с ленцой, игриво. 
Лекси выгибает бровь и не отвечает. Провокация на провокацию плохо заканчивается. Увлекательно, жарко, но секс с Деймоном не бывает без последствий. Да и наступать на одни и те же грабли не в ее стиле. Не так уж он и хорош… 
- Брось, нам же было так весело вместе.
Он придвигается, но она опережает его: оказывается сверху и придавливает всем весом к кровати. Одной рукой перехватывает запястья, второй – почти ласково сжимает шею. 
- Посмеешь испортить праздник – задушу. Еще раз заикнешься о Нью-Йорке, оторву кольцо вместе с рукой и выкину на солнце, - шипит Лекси ему в ухо – так, чтобы ощутил серьезность угроз. – Я старше на двести лет, не забывай об этом. 
Усиливает хватку, но через несколько секунд отпускает.
- Будем считать это жестом доброй воли.
Она обходит кровать и идет к столу, на котором стоит бутылка виски. 
- Или намерением повторить прошлое. – Лекси спиной чувствует, как он хищно скалится. Сарказм сочится из каждого звука, переливается через край. – Тем более насколько вижу, ты не меняешь своих привычек, – Деймон оказывается рядом и буквально выхватывает бутылку из рук, – как и я. 
- По-прежнему самоуверен до неприличия. 
- Могу себе позволить. 
- А вот это вряд ли. – Лекси окидывает его придирчивым оценивающим взглядом. Цепляется за мелочи, ищет недостатки. – Ничего выдающегося. 
Нагло врет, но ему об этом знать необязательно. 
- Ты не жаловалась. 
- А ты слушал? 
Теперь ее очередь ухмыляться и ехидничать. Лекси была уверена, что напасть по имени Деймон Сальваторе осталась в семидесятых. Оказалось, переоценила себя, но это не имеет значения. Справится, давно не маленькая. 
Она просто напьется, чтобы не вспоминать, как этот самонадеянный вампиреныш обвел ее вокруг пальца и едва не поджарил на крыше, или чтобы наконец отомстить. 
Следующие несколько часов уходят на размышления, насколько Деймон омерзителен.

Нью-Йорк, 1970-е
Она только делает вид, что слушает. Смысл терапии в его переживаниях, не в ее. Лекси лишь инструмент, пинок вселенной в нужном направлении. На ее месте может быть кто угодно, на месте Деймона – только он. Аксиома. Помогать другим входит в привычку так давно, что она и не помнит, когда именно.
Лекси достает пачку сигарет. Дым обжигает легкие. Сколько уже она не балуется этим? Вытягивание эмоций из Деймона вытаскивает старых демонов и из нее. Будь она чуть младше, подумала бы о связи и прочей сентиментальной ерунде. Просто он слишком упрямый, а она нетерпелива – вся проблема только в этом.
- Довольна? – он садится напротив и сверлит взглядом.
- А ты включил чувства? – Лекси выдыхает дым ему в лицо.
Деймон щурится и склоняет голову к плечу.
- Нет, - приподнимает уголок губ, - но разговоры о Кэтрин их точно не разбудят.
- Ты каждый вечер так говоришь, - она снова затягивается.
Он забирает сигарету из рук и тушит ее. Лекси даже не морщится, тянется к следующей.
- Но не говорю почему. – Деймон заслоняет собой алкоголь и табак, приближается, не отрывая взгляда. – В моем сердце нет Кэтрин, – заправляет за ухо локон ее волос. – Там совсем другая женщина.
- Тогда расскажи о ней, - пожимает плечами она.
- К чему слова, если она рядом, - и он впивается в ее губы.
Лекси отказывается анализировать его поступки, не хочет отбрасывать свои чувства. Он слишком желанный, чтобы отказываться, даже если завтра она скажет, что это ошибка. А она скажет, потому что Деймон Сальваторе не может быть правильным решением. Безжалостный, эгоистичный, дерзкий – идеальный секс на одну ночь. А эмоции всегда можно отключить. Ирония, которая сейчас ее совсем не пугает. Сию секунду она хочет удовольствия, а Деймон как никто умеет его дарить.

Мистик Фоллс, 2009 год
Она приехала к Стефану, но исподтишка наблюдает за Деймоном. Он нервничает, дергается, оглядывается по сторонам. То и дело шипит на миловидную блондинку. Он чего-то от нее хочет, чего-то определенного, чего-то, что она не может ему дать.
- По-прежнему используешь девушек в своих целях, - Лекси неприкрыто насмехается и пододвигает к нему две рюмки текилы.
- Следишь за мной? – жестко ухмыляется он и опрокидывает свою.
- Издеваюсь.
Она выпивает вслед за ним и достает сигареты.
- Так и не бросила?
- Ты активизируешь мои старые вредные привычки.
- Вампиры могут себе это позволить.
Не меняет позы, но взгляд всегда выдает его с головой.
- Деймон? – в голосе блондинки звучат истеричные нотки.
- Не смею больше отвлекать, - Лекси поднимает ладони в примирительном жесте. – Развлекайтесь, детки.
Она уходит, но спиной чувствует его взгляд. Насмешливый, но обещающий скорую расправу. В этом весь Деймон: играет до последнего, припоминает все обиды. Его соперники всегда платят по счетам, а Лекси никогда не отказывается от игры, даже если ей это невыгодно.



Нью-Йорк, 1970-е
Пытаясь выломать дверь на крыше «У Билла» и то и дело обжигаясь лучами полуденного нью-йоркского солнца, она усмехается. Деймон смог найти ее уязвимое место, воспользоваться им и выйти победителем. Исчез, ни разу не обернувшись. Немногие могут этим похвастаться. Лекси наконец находит равного себе по силе и изобретательности.
Деймон не хочет ставить точку, иначе не оставил бы ей пути к отступлению. Не от жалости или недосмотра, все просчитано на несколько ходов вперед. Он мастерски освоил многоходовку «Надави на чувства, но оставь возможность для реванша».
Он знает: Лекси не будет его преследовать. Она закроет эту главу, перевернет лист жизни и обязательно вернется, но только тогда, когда посчитает нужным. Как и любой комбинатор, она сознает: у каждой истории есть свое логическое завершение, но оно необязательно означает конец, ведь любой конец – это всегда начало. Другой жизни, иных эмоций, следующего этапа игры.
В этой партии главная роль достаётся Деймону. А через несколько десятилетий Лекси найдет, чем ему достойно ответить.

Весь день Касл маялся от скуки. Они расследовали заурядное убийство мелкой сошки, работающей на Алекса Фуллера – главаря банды, которая промышляла продажей наркотиков в Восточном Гарлеме. Тело обнаружили в небольшом сквере близ пересечения Мэдиссон-авеню и 124ой с двумя дырками в спине от пуль девяти миллиметрового калибра. Стреляли из пистолета, которым ранее пользовался некто Хьюго Гелендикт, за что отсидел десять лет и благополучно вышел на свободу три месяца назад. Разумеется, он принадлежал конкурирующей группировке, которая давно хотела выгнать Фуллера с насиженного и хлебного местечка.
Единственная надежда была на то, что Гелендикта подставили, но увидев фотографию вышибалы-охранника и почитав личное дело, пока Беккет докладывала новости о расследовании капитану, Касл понял, насколько она ничтожна. Он даже стал подумывать оставить Беккет и Ко, а самому посидеть над новой главой… или поиграть.
Совсем недавно вышел новый четырехканальный микро квадрокоптер*, который еще утром доставили ему домой. Он так и остался сиротливо стоять в коробке на кухне. Когда позвонила Беккет насчет очередного убийства, рука уже тянулась распаковать это чудо техники, но рефлекс сработал против него, и он ответил, о чем успел неоднократно пожалеть.
Сложив документы в том порядке, в каком они и лежали, чтобы не дай бог Беккет не заметила, Касл отправился на кухню сварить уже третью по счету кружку кофе своей строптивой музе и убить еще десять минут пустого времяпрепровождения.
От рисования листочка на пенке латте его отвлек радостный вопль Райана. Вздохнув с облегчением, Касл ринулся к столу Кевина, где уже стояла Беккет и внимательно слушала.
- Что я пропустил? – воодушевленно поинтересовался он, протягивая кружку Беккет и делая вид, что не замечает её недовольного «вечно ты не вовремя» взгляда.
- Райан узнал по своим каналам в отделе по борьбе с организованной преступностью, что сегодня ночью в «Double kiss»** на 97ой, будут играть Джимми Хендрикс со своими ребятами, и скорее всего наш главный подозреваемый будет там.
- Хорошо бы послушать, о чем они будут болтать, а еще лучше взять его с оружием, - заметил Хави.
- Думаешь он настолько глуп, что притащится туда с пушкой, из которой стрелял? – уточнил Кевин, явно сомневаясь в этом.
- Йоу, парень не выбросил ствол после первой мокрухи. И вообще, посмотри на эту рожу, у него извилин столько же, сколько у Ллойда Кристмаса и Гарри Данна***, - парировал Эспо.
- Нам нужно пойти туда и разведать обстановку, - в нетерпении потирая руки, предложил Касл. – Кто из вас, ребята, умеет играть в бильярд, ну или, на худой конец, в пул?
Парни стушевались: Райан начал перебирать бумаги на своем столе, делая вид будто что-то ищет, а Хавьер, не придумав ничего лучше, прикинулся, что не услышал вопрос Касла.
- Что, серьезно? – с иронией в голосе поинтересовалась Беккет, смутив детективов еще сильнее, хотя, казалось бы, куда уж.
- Ну, судя по твоему щенячьему восторгу, ты в бильярд играть умеешь, – без особого энтузиазма спросила она у Касла.
- Эх, давненько мы не развлекались, - наплевав на явную издевку, воодушевился писатель.
Беккет тяжело вздохнула, а потом в её голове промелькнула шальная мыслишка. Целый день она терпела его нытье по поводу того, что это скучно, и почему нет шпионского заговора, или, на худой конец, настоящих кровавых разборок между группировками. Двенадцать часов она либо слушала его занудство, либо терпела кислую физиономию, поэтому сегодня вечером Беккет решила отыграться на нем за это.
- Встретимся там в одиннадцать, Касл. Я заеду за тобой, так что будь готов, и пожалуйста, не надевай свой Ролекс - нам надо слиться с толпой, а не привлекать излишнее внимание.
- А что до этого времени будешь делать ты? – искренне удивился Касл.
- Тебя это не касается, но если так интересно, то меня ожидает целая гора отчетов, не считая возврата бумаг из архива, в которых ты, как я заметила, успел покопаться, - голосом ментора отчитывала она его.
- Ну, подумаешь, полистал, там ведь нет ничего сверхсекретного, - Рик сделал вид, что обиделся, а сам то и дело посматривал на дверь, внутренне ликуя, ведь до одиннадцати было еще пять часов, а это значит, что он успеет испытать вертолет.
- Ладно, иди уже, - ворчливо отозвалась Беккет.
Просить дважды его не пришлось, Касл пулей пронесся к лифту, совершенно не заметив лукавой улыбочки на губах напарницы.
***
Когда раздался звонок домофона, Касл делал уже седьмую по счету мертвую петлю, совершенно позабыв о времени. Поэтому протяжный гудок заставил его вздрогнуть, палец соскочил с пульта управления, и вертолет влетел в шкаф. Рик хотел посмотреть все ли с ним в порядке, но глянув на часы, лихорадочно принялся поправлять рубашку. Галстук он стянул и зашвырнул куда-то, поэтому надел первый, попавшийся под руку. Засунув часы поглубже за манжет рубашки, он одернул полы пиджака и ответил, что спускается.
- Касл, я же сказала, что заеду в одиннадцать! – возмущенно воскликнула Беккет и как-то резко замолчала, взглянув на его шею. – Нет, ты издеваешься? Желтый галстук?
Только тут Рик заметил ярко-желтого цвета шелковый галстук, который изрядно выделялся на фоне лиловой рубашки.
- Мне кажется, мы опаздываем, а галстук всегда можно снять, - игриво ответил Касл, чем заставил Беккет гневно фыркнуть.
На дальнейшую дискуссию действительно не было времени, поэтому Кейт нырнула в машину и, едва за Каслом захлопнулась дверь, рванула к месту назначения.
Они припарковались неподалеку от бара. Эспозито и Райан уже сидели в полицейском фургоне, готовые вызвать подкрепление в любую минуту.
- Ты что, пойдешь туда в плаще? Как ты играть-то будешь? – поинтересовался Рик.
- Ну что ты, разве девушки ходят в бар в таком виде? – начала развязывать пояс Беккет.
Тут-то Касл и почуял неладное. Черная ткань плаща соскользнула вниз, оголяя алебастровую кожу плеч, и Кэтрин Беккет предстала во всем своем великолепии. Красное короткое платье обтягивало её соблазнительную фигуру, как латексный костюм Черной вдовы.
- Что, Касл, дар речи потерял? – поддела его Беккет.
Рик нервно вздохнул, ослабил галстук и, взяв напарницу под руку, направился в бар. Беккет рассказала, что Хендрикс предпочитал тусоваться среди офисного планктона - толкая легкие наркотики он нарабатывал себе клиентуру, многие из которых потом переходили на что-то потяжелее. Но в занюханных пабах такие не появлялись. Именно поэтому он последние пару недель обитал в «Double kiss», сумев договориться с владельцем.
Бар точно нельзя было назвать забегаловкой или притоном: модный интерьер, неплохая музыка и около десяти столов для разных видов бильярда в основном зале. Еще два стола были огорожены решетчатыми ширмами, намекая на вип-зону.
Касл оплатил стол с русским бильярдом и, прихватив коробку с шарами, направился к свободному столу, откуда открывался лучший обзор на вип-зону. Там играли директор бара и несколько человек из команды Хендриксона, самого дилера и его охранника пока видно не было.
- Ну что, приступим? – без всякой задней мысли спросил Рик, выкладывая шары в треугольник.
- Приступим, - ответила Беккет и, откинув волосы назад, медленно скользнула рукой по кию вниз, - мой удар первый, - она протерла наконечник мелом и сдула лишние песчинки в сторону Касла.
Взяв биток, Кейт нагнулась над столом, устанавливая шар для удара, провокационно демонстрируя грудь, затянутую в ткань платья. Рик едва не поперхнулся, рука не произвольно потянулась к вороту рубашки, расстегнуть верхнюю пуговицу.
- Ты ведь обещал снять его... – томно напомнила Кейт.
Отставив кий в сторону, она подошла почти в плотную, так близко, что Касл почувствовал тепло её тела. Все мысли вылетели из головы, ладони вспотели, и, чтобы не покачнуться, Рик крепче сжал свой кий, используя его скорее как трость. Беккет присела на край стола и в упор посмотрела на вконец обалдевшего Касла. Бросив очередной игривый взгляд, она прикусила нижнюю губу, а затем неторопливо облизала кончиком языка верхнюю, с довольной улыбкой наблюдая за тяжелым дыханием Касла и его расширившимися зрачками. Уверенным движением Кейт потянула за шелковый конец галстука, сдергивая дизайнерскую удавку с шеи.
- Я тебя сделаю, Касл, - уверенно выдохнула она и вновь склонилась над столом для удара.
Она забила подряд еще пять, томно кружа вокруг стола. Замирая время от времени для выбора лучшей позиции, принимая одну соблазнительную позу за другой, она делала вид, что не замечает реакции Касла на происходящее.
Беккет ударила по битку и промахнулась, когда Рик прошептал ей на ухо:
- Они пришли.
Краем глаза Касл заметил движение за ширмой и титаническим усилием воли заставил себя отвлечься от этого умопомрачительного зрелища. Такой Беккет он еще не видел: она и раньше играла с ним, но так далеко не заходила никогда…
Кейт продолжала призывно улыбаться, но отошла на противоположный край стола, откуда было лучше видно Гелендикта и Хэндриксона, словно уступала место у стола для Касла.
- Я не могу рассмотреть, есть ли у него оружие, - вновь приблизившись и задевая его бедром, она делала вид, что полностью поглощена игрой.
Рик не выдержал, чертыхнулся сквозь сжатые зубы и тут заметил её довольную улыбку, слишком довольную.
- Я возьму нам выпить. Когда буду проходить мимо их стола, постараюсь рассмотреть, но, судя по всему, у него точно есть оружие, - сказал он.
Вальяжной походкой направившись к бару, он остановился на полпути, прямо напротив Геллендикта, и послал Беккет воздушный поцелуй. Вернулся он с двумя бокалами вина.
- Я видел, у него семнадцатый глок за поясом, - спокойно отрапортовал он.
- Надо выходить отсюда, вызывать подкрепление и брать их, - уверенно сказала Беккет.
- Мы не доиграли, а эти ребята похоже обратили внимание, что я пялился на них. Уйдем слишком быстро, они заметят и сбегут, - возразил Рик.
- Нет смысла вызывать ребят сейчас сюда, трое против семерых не вариант, и они могут открыть стрельбу, а здесь слишком много людей, - зашипела Беккет, - ты мог не пялиться на них так открыто?
- Я знаю способ, как нам отсюда выбраться, не привлекая внимания, - ответил Касл. – Но тебе это не понравится… - он многозначительно замолчал.
- Они могут уйти в любой момент, - начиная нервничать, ответила она.
- Ну тогда у нас нет выбора, - самодовольно изрек Касл и хозяйским жестом привлек опешившую Беккет к себе. - Сделаем вид, что хотим уединиться, здесь как раз есть отель через дорогу, - выдохнул он.
- Если твоя рука опустится еще хоть на сантиметр ниже, Касл, то тебя никто уже не спасет, - угрожающе прошипела Беккет.
- Прости, но они смотрят прямо на нас, - прошептал Касл и впился в её губы поцелуем.
***
Губы Беккет оказались такими податливыми, теплыми, сладкими и… волосатыми?!
- Касл, вот уж не думала, что ты настолько любишь себя, что готов поставить засос собственной руке, - раздался над ухом насмешливый голос Беккет.
Рик дернулся и чуть не свалился со стула, на котором задремал. На собственной руке, которую он и принял за губы Беккет, виднелся мокрый след. Оглянувшись он заметил злорадно хихикающих Эспо и Райана.
В другой ситуации он может и обиделся бы, но воспоминания от сна были такими реалистичными, что его до сих пор бросало в дрожь. Поэтому он просто отвернулся и поинтересовался у Беккет, как продвигается расследование.
- Ну, пока ты спал, мы нашли их место встречи, - все еще со смешинками в голосе сказала Кейт.
- Дай угадаю, бильярдный бар? – пошел ва-банк Рик.
- Как ты догадался? – искренне удивилась она.
- А парни, разумеется, не умеют играть, - скорее утвердительно, нежели вопросительно сказал Касл, не без удовольствия наблюдая, как вытягиваются и мрачнеют их лица. – Так уж и быть, я пойду туда с тобой, но только при одном условии, - добавил он, вновь глядя за Кейт.
Беккет недовольно нахмурилась, но ей действительно был нужен напарник для прикрытия, поэтому она едва заметно кивнула.
- Ты наденешь красное бандажное платье, - со своей коронной ухмылочкой заявил Рик.
_________________________________________________________________
* летательный аппарат с четырьмя роторами, вращающимися диагонально в противоположных направлениях
** Термин в бильярде: Дабл-кисс (англ. double kiss) (в снукере) — двойное взаимное столкновение прицельного шара и битка (из википедии).
*** персонажи фильма «Тупой и еще тупее»

Воспоминания.
Всё, что осталось у Бонни от Деймона, - лишь воспоминания. Нечёткий аромат его парфюма, кривоватая ухмылка, когда-то здорово её раздражавшая, и взгляд, в последние дни существования здесь согревающий каким-то совершенно особенным теплом. В настоящем Мистик Фоллс он никогда так на неё не смотрел. В настоящем Бонни была для него практически пустым местом.
Чудовище.
Она всегда считала им старшего Сальваторе. Жестокий, беспринципный, самоуверенный. От таких мужчин, как Деймон, необходимо держаться подальше даже если они простые смертные, а уж в качестве вампиров - тем более. В настоящем Мистик Фоллс Бонни свято в это верила. В настоящем он был для неё врагом.

Любовь.
Странно, но девушка редко размышляла над природой этого чувства. Она просто свято верила, что любовь тоже своего рода магия. Только вот признаться в подобном Бонни никому не могла, ведь все привыкли к тому, что она сильная. Все привыкли к тому, что она справится со всеми трудностями и бедами в одиночку. Только вот настолько ли в действительности Бонни сильна? Здесь, в 1994 году, девушка явственно осознаёт, что нет. Может, потому что здесь не для кого быть такой. Может, потому что Деймон за время, проведённое вместе, приучил её к тому, что он обо всём позаботится. О них двоих. Лишь о них двоих.

Бонни горько усмехается, прикладывая ладонь к горлу, - ровно к тому месту, где под кожей образовался обжигающий ком. Кажется, он вот-вот окончательно спалит дыхательные пути и, словно зажжённый фитиль, двинется ниже. Туда, где от отчаянья почти остановилось сердце.

Одиночество.
Бонни с детства знакома с ним. Пропавшая мать, вечно занятый отец и бабушка, частенько закрывавшаяся в своей комнате. Одиночество разрасталось в Бонни день ото дня всё сильнее, пока девушка не заболела самой ужасающей его формой - когда человек одинок даже в толпе. Осознание собственной уникальности лишь усугубило посеянные чужими руками семена. Но никогда до этого чудовищного 1994 года потомственной ведьме Беннет не хотелось лечь прямо посреди пыльного крыльца со скрипящими половицами и перестать бороться. Перестать вопреки всему.
Почему именно она всегда должна за что-то расплачиваться? Почему только Бонни должна чем-то или кем-то жертвовать?
Разве можно всегда играть в одни ворота? Ты им всё, они - ни капли в ответ. Во всяком случае, так, чтобы это помогло или согрело.


Бонни сгибается от рыданий. От жалости к самой себе. От осознания, что у неё опять не получилось быть счастливой. Счастливой без оглядки на кого бы то ни было. Только для себя.


Деймон.
Он никогда не был идеальным и никогда им уже не станет. Просто однажды Бонни вдруг увидела, что его недостатки при ближайшем рассмотрении могут оказаться небольшими, но всё-таки плюсами. Может, если бы он не был на публику таким упёртым самодовольным самцом, девушка никогда не рассмотрела бы в нём совсем другого Деймона. Деймона, готового, вопреки собственным колким фразам и вечно чуть презрительному выражению лица, помочь нуждающемуся в нём. Конечно, далеко не каждому, однако, оказывается, это так чертовски приятно - быть тем самым человеком.
Бонни знает, каким он может быть. Знает, как приятно нежиться с ним поутру в одной постели. Знает, каковы его поцелуи на вкус. Знает, когда вампир злится на самом деле, а когда вновь по привычке испытывает её терпение. За время, проведённое вместе в этом проклятом месте, ведьме кажется, будто Деймон вообще единственный, кого она настолько хорошо знает.

Бонни вздрагивает, почувствовав на плече чью-то широкую ладонь. Закусив губу, девушка медленно поворачивает голову и смотрит в глаза тому, кто не дал ей вернуться в настоящее вместе с Деймоном.
- Ненавижу, - цедит она сквозь зубы, вкладывая в это признание всю свою ненависть.
- Знаю, - усмехнувшись, заявляет Кай, - поэтому ты мне и нравишься.
Мгновение, и Бонни, вскрикнув от боли, опадает вниз на дощатый пол. Странно, но в этот раз не так больно. Во всяком случае, не так, как при осознании, что Деймон отправился в настоящее без неё.

Кай.
Именно ему Бонни обязана за то, что у неё всё сложилось с Деймоном. Наверное, даже такие маньяки должны приносить миру хоть какую-то пользу. Во всяком случае, если бы не одна из стычек с ним, Деймон, возможно, ещё долго не выказывал бы спутнице своего расположения. В ту ночь ведьма впервые почувствовала себя здесь защищённой. Лёжа в объятьях вампира на смятых простынях, Бонни поклялась себе, что на этот раз ни за что в очередной раз не упустит свой шанс быть счастливой.
И что теперь? Шанс упущен. Ни Деймона, ни настоящего - ничего, кроме Кая.

Бонни лежит в луже собственной крови и смотрит на потрескавшийся потолок крытого крыльца. У неё нет никаких сил и желания бороться.
Бросила бы она Деймона одного здесь?
Бонни уверена, что нет. Она сделала бы всё, что угодно, но нашла бы его, даже если бы надежды почти не осталось.
- Ты даже не попытаешься мне ответить? - несколько разочарованно интересуется Кай, склоняясь над ведьмой. - Обиделась, что я не отпустил тебя вместе с твоим дружком?
Бонни молчит. Ответ очевиден. Не хочется тратить слова на такого, как Кай. А ещё возникает желание, чтобы на этот раз удар оказался смертельным. Так, чтобы никаких воскрешений и новых тщетных попыток быть кому-то по-настоящему нужной.
- Если надеешься, что умрёшь, то это вряд ли, - глухо смеётся Кай, одним рывком поднимая её на руки. - Поверь мне, я знаю множество весьма болезненных, но вместе с тем не смертельных мест. Так что, милая, у нас с тобой вся вечность впереди.

Воспоминая.
Лишь они дают Бонни силу, чтобы не сойти с ума. Чтобы не сдаться и не дать Каю того, что он, падальщик, от неё ждёт. Он питается ею. Её страхами, неприязнью, болью. Бонни всё ещё сопротивляется, но порой кажется, что Кай действительно оторвал крепкими белоснежными зубами куски от неё старой.

Хороших воспоминаний всё меньше. Стираются лица когда-то близких людей, их голоса, смех. Не стирается лишь Деймон. Он - её персональный якорь, не позволяющий затеряться в океане бесконечности. Только вот помнит Бонни вовсе не жаркие ночи, проведённые с Сальваторе, а ту промозглую, туманную, когда не смогла его найти.
Но когда-нибудь она непременно найдёт Деймона. Ещё один плюс Кая - он научил её ждать.

Бейкон Хиллс, Калифорния

Небо было серое, как свинец, и низкое настолько, что до него, казалось, можно было дотронуться рукой. Все вокруг казалось блеклым, тусклым, тона были однообразные ‒ черная земля, светлые надгробия из мрамора, темно-коричная кора лишенных листьев деревьев.

Ярких пятен было всего два: красные, сочные розы, брошенные на могилу, и огненно-рыжие волосы одной из стоящих на кладбище девушек.

Пальцы, облитые тонкой бежевой перчаткой, коснулись длинных клубничных кудрей и убрали их с красивого, застывшего без единой эмоции лица.

‒ Ты в порядке? ‒ голоса почти не было слышно, хотя тишина вокруг стояла абсолютная.

Рыжая девушка, кивнув, прикрыла глаза, и две слезинки скатились по лицу, оставляя влажные дорожки на щеках и собираясь соленостью в уголках губ. Стоящая рядом блондинка прерывисто вздохнула, обвила руками тонкую талию рыжей и, наклонившись, коротко поцеловала в висок.

Они постояли еще несколько минут, а потом так же, обнимаясь, неторопливо пошли к воротам. Перед кладбищем их ждал голубой джип, за рулем которого сидел улыбчивый парень, тут же выпавший из салона, чтобы галантно открыть им дверь.

‒ Надолго задержишься?

Он замечал, конечно же, и переплетенные пальцы, и покровительственный взгляд, и мягкий, нежный тон, которым его старая школьная подруга разговаривала со своей спутницей. Он ничего не спрашивал. Это было не нужно после всего, что случилось.

‒ Не думаю.

Они уезжали прочь от кладбища и от могилы с алыми розами и именем на надгробии ‒ «Эллисон Арджент».

Ричмонд, Верджиния

Гулкое эхо каблуков съедали стены бетонных домов. Сердце билось в груди шумно, влажно, тревожно, дыхание прерывалось и хрипело где-то в горле. Лидия торопливо шла по узкому переулку, по перешейку между двумя высотками. Ей казалось ‒ за ее спиной кто-то есть.

Она оглядывалась и никого не находила. Не было ни теней на асфальте, ни звуков чужих шагов, ни оклика, ни дыхания. Чувство тревоги, смутное, холодящее, заставляло идти быстрее и быстрее.

А потом ей почудился запах ‒ знакомый, до тошноты отвратительный, этот запах сопровождал множество кошмарных снов. Резко, остро и солено запахло кровью. И тогда Лидия побежала. Она бежала, не чувствуя тянущую боль в сведенных судорогой щиколотках, бежала, сдирая лакированное покрытие с дорогих туфель на тонких высоких каблуках.

Споткнувшись и уже падая, Лидия успела уловить смазанное, быстрое движение слева от себя. Запах крови тут же стал ощутимее, к нему прибавились ароматы горьковатых духов и сладкого кофе. Сочетание было знакомым и настолько родным, что страх непроизвольно ослаб.

Упасть Лидии не дали сильные тонкие руки. Первым, что она увидела, было тонкое колечко на пальце, с капелькой лазурита в серебряной окантовке. Лидия отшатнулась.

Перед ней стояла Кэролайн. В груди жгло, и хотелось одновременно и оказаться как можно дальше от этого места, и притянуть к себе изящное тело, коснуться пальцами выпирающих ключиц и почувствовать снова...

‒ Что ты здесь делаешь? ‒ прозвучало совсем не зло, скорее ‒ облегченно и немного устало.

‒ Ищу тебя.

Лидия нервным жестом поправила разметавшиеся от бега по плечам волосы. Кэролайн не улыбалась. Ее лицу чертовски не хватало привычной, яркой, открытой улыбки ‒ с ямочками на щеках и тонкими, совсем незаметными морщинками в уголках глаз. Лидия закрыла на секунду глаза, представляя, но вместо этого вспомнила ‒ страшные темные вены под глазами, клыки, выпирающие из уголков губ, стекающую по подбородку кровь.

Вдруг стало холоднее.

‒ Зачем?

Кэролайн подошла ближе. Лидия хотела отстраниться, сделать спасительный шаг назад, но почему-то только замерла, позволяя обхватить свое лицо руками.

‒ Я не стану извиняться за то, что сделала с тобой.

Воспоминания хлестанули, как удар. Удавка, стянутая на шее, невозможность сделать вздох, длинный, тонкий шрам, оставшийся на молочной коже. Слезы на глазах, болезненно ноющие от недостатка кислорода легкие, умоляющий взгляд и холодный, бессердечный смех.

‒ Нельзя простить то, что я сделала.

Острая боль в шее, горячая, стекающая по телу кровь и накатывающая слабость с каждой потерянной каплей.
Голос, грубый, хриплый, чужой, обвиняющий Лидию в том, что она не сумела спасти, не сумела предупредить. Размашистый удар ладонью, алый след на щеке и звон в ушах.

‒ Но, прошу тебя, пожалуйста, позволь мне хотя бы попробовать...

Содрогающееся в рыданиях тело, дрожащие руки, гладящие светлые волосы. Поцелуи, быстрые, жадные, последние. И прощание ‒ скупое, торопливое. Ни объяснений, ни номера телефона, ни адреса. Просто казалось невозможным быть вместе после всего, что случилось, после всех кошмарных снов.

‒ Я так соскучилась по тебе, ‒ горячий шепот и прикосновение сухих губ к скуле.

Лидия снова хотела бы отстраниться. Вместо этого она притиснулась всем телом ближе, подалась навстречу теплу и рукам, беспорядочным прикосновениям.

‒ Я тоже... ‒ всхлипнула она, утыкаясь губами в шею. ‒ И я простила тебя давно. Простила, слышишь?..

И Кэролайн, обнимая ее, улыбнулась той самой улыбкой, в которую Лидия когда-то влюбилась.

Мистик-Фоллс, Вирджиния

Дым горько пах и был очень горячим. Он пропитывал своим запахом и теплом волосы, одежду и оседал на коже. Он даже ощущался пепельным привкусом во рту, смешиваясь с кисловатым вкусом пива.

Лидия чувствовала себя неуютно. Она стояла у костра с бутылкой дешевого пойла в руке и изо всех сил пыталась найти внутри себя ту радость, которую излучала орущая, танцующая и движущаяся вокруг толпа. Уличная вечеринка с костром и маленьким моря алкоголя в честь начала нового учебного года. Для Лидии ‒ в новом городе. Без друзей, вдали от семьи, с глубокой тоской в душе.

Она покинула несколько недель назад Бейкон Хиллс, оставив там оборотней, охотников, постоянные смерти и могилу Эллисон. Эллисон, которая погибла из-за нее.

‒ Привет, ‒ громкий голос раздался совсем рядом.

Красивая блондинка в форме команды поддержки улыбалась ей ‒ широко и немного пьяно.

‒ Ты новенькая?

‒ Ага, ‒ Лидия постаралась так же приветливо улыбнуться в ответ.

‒ А я Кэролайн. Почему ты стоишь здесь совсем одна? Пойдем танцевать.

И она потащила Лидию вглубь толпы. Они двигались в такт громкой музыке, танцевали, пили и смеялись, Кэролайн болтала, не умолкая ни на мгновение, рассказывала что-то о своих друзьях, знакомила Лидию с десятками людей сразу.

Веселая, смешливая Кэролайн, пожалевшая одинокую и печальную новенькую на школьной тусовке.

Кэролайн, которая постепенно станет близкой, единственной подругой и заполнит собой огромную, холодную брешь в душе. Кэролайн, которая скоропостижно потеряет мать, а после отключит чувства и причин Лидии много-много боли.

Они еще не знали этого.

Лидия коснулась руки Кэролайн и не поняла, почему почувствовала смерть.

Кэролайн смотрела на Лидию и не знала, что перед ней ‒ Банши.

— Каково это — охотиться, Питер?
Руманчек усмехнулся, притушил брошенный окурок ботинком и, поежившись, буркнул:
— Да ты и сам, наверное, знаешь.
Роман насупился. Сдавленно произнес:
— Да я не нарочно…
— Когда я волк, это нормально. То есть естественно, понимаешь?
Роман молчал с минуту.
— Я видел, ты ел сырой бифштекс.
— Уфф! — Питер встряхнулся, точь-в-точь как пёс. — Ладно. Смотри, сырое мясо… лучше усваивается. Я теряю много сил, перекидываясь. В красном мясе больше всего полезных веществ. Капиш?
Питер рассматривал друга с улыбкой.
— И крови, — задумчиво промолвил тот.
— Маньяк, — фыркнул Питер.
Они тихо рассмеялись. Роман вновь наградил его долгим обожающим взглядом, что Питеру не сказать чтобы было неприятно — мало кто на этом свете любит Руманчеков.
— В следующий раз принесу тебе кусочек, — ухмыльнулся он. Сказал в шутку, но оглянувшись, заметил выражение лица приятеля. Питер понял — ему это выйдет боком.


Роман выловил его после занятий и прижал к стенке.
— Нет, парень, знаешь… плохая идея, — Питер избегал встречаться с Романом взором, и не только потому, что Годфри умел посылать гипнотические флюиды. Просто так легче отказывать людям. — Я уже показал тебе слишком много…
— Ты про свой член? Ну да, я все видел.
— Заткнись!
— Слушай, это просто следующий шаг. Я видел тебя голым, видел твое превращение. Я хочу поохотиться вместе, — от возбуждения Роман выпучивал глаза, становясь похожим на лемура.
— И что ты предлагаешь, а? — Питер оттолкнул его. — Что, мать твою, загоним кладбищенского сторожа или, может, какого-нибудь бродягу? Или нам повезет и залетная цыпочка решить срезать дорогу через парк поздним вечером? Сейчас в Хемлок Гроув как раз нужна еще одна растерзанная жертва.
— Да я не… я не про людей говорю. — Роман чуть спокойнее продолжил: — Животные. Ты же находишь их… когда убегаешь в лес.
— Да тут крупнее зайца ничего не отыщешь. Я уже обегал все окрестности. Кошки — и те кожа да кости.
— Ты ел кошек? — поморщился Роман.
— Я про то… — Питер вздохнул, отодвинул его и сделал шаг в сторону. Остановился и глянул на Романа. Как выходит, что он все время соглашается с придурошным богатеньким мальчишкой, хотя клялся себе, что не будет заходить слишком далеко? Может, он не очень-то и старается выпутаться из этих отношений?
— Я к тому, что если хочешь поохотиться по-настоящему, с гонкой, преследованием и борьбой… нужно что-то покруче унылых, пропахших человеческим духом угодий Хемлок Гроув.
Роман оживился. С блестящими глазами потянулся к Питеру.
— Так что забудь, — Руманчек махнул рукой и полез в карман за очередной порцией курева.
— Нет, это мысль, — закивал Годфри, — это дельная мысль. И я знаю, куда мы отправимся.
— Хм? — Питер старательно изображал безразличие. — Я не говорил, что согласен…
— Синяя гора! — издал ликующий вопль упырь-переросток. Питер чуть не подавился сигаретой.


— Нельзя, это охраняемая территория, — Питер нудел не переставая, сев в машину. Но ведь сел, а значит, поддержал затею, решил Роман.
Они проехали почти сто миль, дважды поругались, один раз Питер потребовал выпустить его из машины, но Роман не послушался.
И оно того стоило. Когда Питер утихомиривается, он просто душка, размышлял Роман, поглядывая на задремавшего спутника.
В заповедник «Синяя гора» прибыли на закате. Оно и к лучшему, рассудил Роман, ждать не придется.
Он не стал сразу будить друга, объехал несколько стоянок, прежде чем остановиться. С плато на лесные кущи открывался потрясающий вид. Роман был счастлив разделить его с кем-то особенным. Он подумал, что волку здесь понравится.
Роман не чувствовал в себе перемен с тех пор, как ночные прогулки превратились в необходимость, в поход за пропитанием. Он не считал это охотой: волосы не поднимались на загривке, мускулы не покалывало, сердце не билось быстрее. Может, он слишком хладнокровный? Может, он психопат?
Роман научился следить за пульсом жертвы, чтобы остановиться вовремя, и единственная причина, по которой он держался за свою человечность, строго говоря, и человеческой-то не является. Питер ведь волк наполовину? Или больше?
Роман крепко задумался, стоя у обрыва, — его высокая тонкая фигура напоминала одинокое деревце. Питер проснулся и несколько минут, напрягая зрение, пытался разглядеть окружающую местность. Выбираясь из машины, присвистнул.
— Вот это картинка!
— Нравится?
Питер рассеянно кивнул. Как Роман и надеялся, место привело его в полную боевую готовность. Он даже двигаться стал иначе, словно не терпелось сбросить тесную человеческую кожу.
— Тут наверняка водится что-то покрупнее кошки. — Роман указал на чернеющие верхушки деревьев.
— Думаю, даже оленя можно встретить, — тихо проговорил Питер, с какой-то надломленностью в голосе.
— Они красивые. Жалко. — Роман почесал нос, поежился. — Ну, что?
Питер принюхался. Определенно, уезжать он не собирался. Потянулся к верхней пуговице на рубашке, помедлил, расстегнул.
— Подожди! — Роман сбегал к автомобилю, достал сумку из багажника и вернулся к Питеру. — Нам кое-что понадобится.
Питер едва ли слушал. Неуверенно кивнув в ответ, вновь обратил взор в сторону леса.
— Пойдем, — Роман взял его под локоть и широким шагом стал спускаться по склону. Питер позволял вести себя, сила луны ослабила знаменитое упрямство Руманчеков.
Они отошли недалеко, когда Питер начал трансформироваться. Выпустив руку друга, упал и, еще не достигнув земли, с хрустом переломил несколько косточек в своем теле. Роман возвратился, помог ему избавиться от одежды, которую сложил в сумку, а сумку повесил на сук ближайшего дерева. Сам же приготовился ждать.
Питер в последний раз взглянул на него человеческими глазами, с благодарностью, и в следующее мгновенье перекинулся. Роман надеялся, что зверь помнит о нем и не станет убегать слишком стремительно. Волк Питер был одиночкой и не нуждался в компании.
Животное подошло к юноше. Роман растроганно положил ладонь ему на морду. Волк встряхнулся и, мягко оттолкнувшись, совершил первый из прекрасных пружинистых прыжков, вытягиваясь в упругую невесомую струну. Роман помчался следом. Он не обладал сверхъестественным слухом и зрением, но все же не терял волка из виду благодаря одной присущей им обоим способности.
Он чувствовал Питера.
Это было необъяснимо, как их общие сны, и не являлось частью их мистической природы. Роману достаточно было прикрыть веки и сосредоточиться. Особенно здорово выходило, когда Питер принимал животную форму — Роман разделял с ним свободу бега.
На сей раз у него получилось бежать с волком по-настоящему.
— Подожди, не торопись, — шептал Роман, бесстрашно мчась навстречу когтистым зарослям. Краем глаза он замечал быстрое движение сбоку — Питер не бросил его.
Преодолев полосу препятствий, друзья остановились. Роман прислушался к сознанию Питера — тот подавал ему слабый сигнал.
— Что там? — Роман всматривался в живописные оттенки черноты по другую сторону оврага.
Он не сразу понял, на что смотрит. Среди деревьев это выглядело как отделившаяся от одного из стволов раскидистая ветвь, которая предпочла попутешествовать. По плавности движений и мягкому покачиванию Роман определил, кто несет на голове царственную корону.
Юноша оглянулся на Питера, и волк ответил ему своим загадочным сосредоточенным взором. Роман ощутил, как на спине, под густым мехом переливаются мышцы, переступил с лапы на лапу — связь работала безукоризненно: он стал охотником.
Волк приготовился к нападению. Роман доверился опыту хищника, собираясь следовать за ним по пятам, но когда они кинулись вдогонку за испуганным оленем, обнаружил, что Питер отвел ему активную роль. Вдвоем они контролировали перемещение оленя, лишая его возможности скрыться. Когда все трое оказались на открытом пространстве, Роман, наконец, смог разглядеть животное.
Крупный самец, около сорока дюймов в холке, весом, наверное, фунтов в четыреста. Отскочив от них на пять метров, олень замер, глядя на преследователей сверху вниз. Луна поместилась на его рогах, будто нимб. Роман с трепетом представил, какое богохульство он совершают, загоняя лесного владыку.
— Почему оно не убегает? — бормотал он, подкрадываясь к животному сбоку. Питер, завороженный гарцующим танцором, не ответил другу. Роман ощутил укол ревности — в этой охоте волк и олень ближе, чем он сам когда-нибудь будет с другим человеческим существом.
Благодаря преимуществу в размерах, оборотень атакует иначе. Раскинув лапы, он бросился на жертву. Олень, казалось, и не пытался спастись. Чуть согнув ноги, начал приседать, когда тяжелое тело волка обрушилась на него подобно метательному снаряду.
Роман подобрался к ним несколькими секундами позже. Волк встретил его взглядом в упор, клыки погрузились в шею оленя. Волк ждал Романа, и едва тот появился, сомкнул челюсти. Что-то хрустнуло.
Роман сглотнул.
Дрожащей рукой притронулся к великолепным рогам — король лишился своей короны. Потом увидел кровь. Сладкий запах, вскрытое горло — Роман вспомнил, как пил из людей. Разве есть отличия?
«Ты знаешь, что разницы почти нет?» — мысленно обратился он к Питеру.
Сегодня кто-то умрет, чтобы кто-то другой продолжил жить.
Роман протянул руку, но положил её не на оленя, а на шею волку. Тот кратко взглянул на него и приступил к трапезе. Ел быстро, но аккуратно.
Роман не мог оторваться от них, возбуждение переполняло его; мех источал мускус, и Роман жадно вдыхал запах. Отважившись прикоснуться, Роман едва сдержал крик. Ему показалось, что олень еще жив. Плоть пульсировала, исчезая по кускам в пасти волка.
Роман больше не мог ждать. Застонав, опустил голову и прижался ртом к ране. Волк под его рукой дышал и глотал, а он сам пил теплую кровь, ощущая полное слияние с жертвой и охотником, словно был тем, кого пожирают, и тем, кто ест.


Роману приснился дурной сон. Но плохим он его счел, лишь когда пришел в сознание. Во сне же… во сне он парил на небесах.
Роману приснился Питер. Перемазанный кровью, грязный, голый, пахнущий лесом. Таким он возвращался после полнолуния. Во сне Роман каким-то образом смог одолеть оборотня, хотя в реальности это ему не по силам. По крайней мере, пока.
Он видел Питера так близко, что не мог воспринять целиком. Испачканные землей розовые части тела мелькали перед глазами. Питер лежал не шевелясь, и Роман знал, чего хочет…
«Каков ты на вкус, Питер?».
Давно ли он начал думать об этом? Едва мысль пробила брешь в тонкой мембране сновидения, Роман очнулся — захлебываясь слюной. Несколько минут не мог прийти в себя, не мог поверить, что способен грезить о подобном. Начав соображать ясно, решил, что фантазии не обязательно должны быть праведными, но забыть ту картину не получалось.
Питер зашел к нему вечером, через неделю после охоты. Роман повел его в бильярдную. Там, на стене красовалась горделиво вскинутая голова оленя и осуждающе игнорировала своих убийц. Роману казалось — животное не умерло, просто сковано некими силами и не может пошевелиться. Но непременно сбежит, если позволят.
— Это мерзко, — сказал Питер. Он залпом осушил бутылку пива, которую дал ему Роман. Глаза Питера заблестели, Роман знал, что это значит — Питер расстроен.
— Я заплатил немалые деньги, чтоб он выглядел как живой, — озадаченно проговорил Роман. — Но я могу снять его, если хочешь…
— Его надо было похоронить… но теперь уже ничего не поделаешь, — Питер пожал плечами и отвернулся.
— Ты каждый раз хоронишь то, что осталось после твоего ужина? — недоверчиво воззрился на него Роман.
— Если мы извлекаем дикое животное из естественной среды, то и отношение к нему меняется, — пояснил Питер приглушенным голосом. Ему явно было не по себе в обществе мертвой головы. Роман еще до конца не понимал, в чем причина, но и огорчать друга не входило в его планы. Именно из-за того, что Питер оставался для него загадкой, Роман находил их отношения столь интересными.
— Я прикажу отнести его на чердак.
— Нет, не надо. — Питер махнул рукой, но поворачиваться к чучелу не спешил. — Твое право. Это ведь и твоя добыча тоже.
Роман усадил его на диван и загородил собой неприятный вид.
— Как тебе охота? — помолчав, спросил Питер. Роман вспомнил «дурной сон», но, конечно, говорить об этом не стоило.
— Охренительно круто, — поделился он. — Это было… Вау.
Питер слабо улыбнулся.
— Правда, меня вывернуло наизнанку от крови, но не суть.
— Я рад, — чуть менее, чем равнодушно ответил Питер.
Роман почувствовал, что не хочет отпускать его. Эта мысль, простая и не совсем здравая, не нуждалась в разъяснениях. Ему необходим Питер, чтобы жить. Был мир до Питера и есть мир после. И то, что после — нельзя даже сравнить с тем, что было до.
Питер никогда не собирался обживаться в мире Романа. Заглянув в него однажды своими мудрыми волчьими глазами, развернулся и выбежал вон. Роману не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Но освоиться во вселенной Питера он вряд ли сумеет.
Роман запрещал себе думать о том, чтобы каким-нибудь образом заманить Питера обратно, и не мог не думать об этом. Поступить так с Питером все равно что поместить его на стену рядом с рогатым. И все же…
— Знаешь, наверное, я все-таки не буду возражать, если она переедет на чердак, — сказал Питер.
Роман очнулся от грез и заметил, что Питер вновь смотрит на чучело головы.
— Конечно. Я уберу, — тотчас согласился Годфри. Питер хочет немного задержаться, раз на то пошло, он, может быть, тоже нуждается в друге.
Роман тут же перестал считать охотничий трофей чем-то важным. По правде говоря, в глубине души он даже признавал это: ЕГО охота только начинается, и самое сложное — взять зверя живьем.

«И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя».
Темное полотно беззвездного неба сливается с непроглядно-черными волнами в бесконечный мрак вселенной. Альфа и омега бытия.
Океан измучено воет и тоскливо стонет, устав от вечности.
В лицо стоящему на пирсе мужчине бьет колючий ветер. Воздух резко пахнет озоном, близится гроза. Тревожную темноту разрывает молния, украдкой проползшая от воды ввысь. Вторая. И еще. Мгновение - и яркие вспышки света змеятся повсюду, расчерчивая небо химерными узорами.
Он видит, как волны налетают на старую деревянную постройку, пытаясь слизать ее с лица земли. Мужчина наслаждается монотонным нарастающим гулом океанских вод. Пугающе-убаюкивающая колыбельная стихии. Кроме нее Уилл не слышит ничего. Песня волн успокаивает и в одночасье вселяет страх, манит и отталкивает, зовет к себе. Тревожит душу, которая синхронизирует с бесконечно старым океаном, звучит с ним в унисон. Леденящий ужас и завораживающая красота. Хаос и гармония. В глубинах океана, в глубинах души.
Холодная тяжелая рука легла на плечо, задевая оголенную кожу шеи. Хлёсткий штормовой ветер показался легким дуновением спокойного бриза в сравнении с этим прикосновением. Оно вывело мужчину из полусознательного состояния, открывая дверь во внешний мир: громкая примитивная музыка, испуганные крики, восторженные вопли посетителей, писклявые голоса зазывал, смех детей, вой и лай бродячих псов. Дьявольский балаган звуков, плотный и липкий, как смола, погребает под собой.
- Ты знаешь, почему они кричат? - Ровный и спокойный голос за спиной, так сильно отличающийся от здешних звуков, приятно ласкает измученный слух.
Уилл молчит. Но не потому, что не знает ответа; ему кажется, его собственный голос накалит воздух до предела, и тот воспламенится, сжигая дотла все вокруг.
- Они боятся смерти, Уилл. - Холодный тембр, размеренный, величественный, как голос океана. - Боятся, потому что не понимают ее. Наивно полагают, что дешевые аттракционы приблизит их к ее тайне. Позволят познать, вкусить смерть, уловить ее послевкусие. Они думают, что страх уйдет.
- Это чушь, - Уилл морщится и закрывает глаза. Ветер принес с собой песок.
- Стоя на краю пропасти, человек испытывает желание переступить черту и шагнуть вниз. Неосознанно, на периферии сознания, в темных коридорах разума каждый стремится к этому. Испытать смерть. Но все они, те, кто считают себя здравомыслящими, напуганы ее образом настолько, что отступают назад. Безумцы, слабые и опьяненные ею, делая заветный шаг, уступают смерти. Они не знают, что с ней нужно вести себя на равных. Это как танец, где ведомый и ведущий одинаково важны. - Доктор Лектер убирает руку, от чего становится слишком пусто.
- Или битва, – шелестят бесцветные губы.
- Победитель или побежденный. Тот, кто проигрывает - уходит. А победитель…
- Станет смертью.
Ганнибал улыбается. Уилл чувствует это, даже не видя его лица. Эта улыбка вселяет страх больше, чем темнота или бушующий океан.
- Ты чувствуешь это, Уилл? – Ганнибал наклоняется. Терпкий аромат парфюма бьет в нос. Уилл бездумно кивает в ответ, пытаясь понять природу огромной зияющей воронки, возникшей в душе от этой беседы.
Чувствует ли он смерть? Он идет с ней рядом, дышит ей, живет ею.
- Пойдем, - зовет Лектер, и Грэм, не сопротивляясь, идет за ним.
Разноцветные огни: красные, синие, зеленые, желтые. Они как звезды в карнавальных костюмах, переливаются, моргают, приплясывают в такт музыке.
Мимо них проносится шумная стайка детей. Все до одного наряжены чудовищами из ночных кошмаров. Дети думают, что темные силы, вышедшие из глубин ада в эту ночь, примут их за своих и не тронут. Как будто дешевые маски смогут уберечь их. Дети не знают, что настоящие монстры появляются не из мифичных подземных врат, они выходят из океанских волн и пены в кроваво-лунную ночь.
Девочка, судя по всему, ведьмочка, останавливается, с любопытством разглядывая Грэма. В ее глазах неподдельный восторг и отвращение.
- У вас очень страшный шрам, мистер. Вы смогли бы напугать даже моих родителей. - Она протягивает мужчине угощение из своего мешка, словно выказывая почтение. Уилл, не желая обидеть малышку, берет и прячет конфету в карман. Девочка машет рукой и убегает прочь. Губы его трогает невольная улыбка, но быстро исчезает. Рана на щеке, оставленная Драконом, все еще болит.
Впереди громадным цербером вырастает колесо обозрения, качели-лодки в форме скандинавских дракаров, дальше сонная, засыпающая на ходу, карусель – лошади белые и гнедые с золотыми гривами и безжизненными, вечно открытыми глазами. На самой окраине праздничного карнавала, в блеклом свете фонарей лишь один киоск с тусклыми буквами на ржавом боку «Зеркальный лабиринт».
Доктор Лектер сворачивает туда. Десятки отражений прячут его за занавесом иллюзии. Ганнибал тотчас превращается во всемогущее божество, исчезая в зеркалах.
Уилл медлит. Ему совсем не хочется видеть свое отражение. Он на самом деле не уверен, что выглядит как прежде. С полицейских ориентировок, которыми усеяно все побережье, на него несомненно смотрел Уилл Грэм. Тогда почему же до сих пор никто не узнал его? Узнает ли Уилл себя в тысячах зеркал?
Страх заполняет душу, проползая змеей по позвоночнику, но отступать некуда, и он входит в королевство стекла и иллюзий. Сотни измученных стальных глаз смотрят на него, сотни уродливых шрамов на бледной коже жгут огнем, сотни кривых улыбок насмехаются над ним, но все это лишь дым и ложь кривых зеркал. Грэм закрывает глаза.
Его истинный облик совсем другой. Багровая от высохшей крови кожа в лунном свете выглядит угольно черной, лишь глаза, как жемчужины, резко контрастируют на фоне темноты, но в них нет больше жизни. Лишь боль. Его голову украшает обугленный терновый венок, шипами впиваясь в чело. Из ран вытекает смола. В разорванной грудной клетке, в центре страшной дыры, рубиновым бриллиантом горит сердце.
Позади возникает высокая фигура божества. Черный, как он сам, человек с горящими глазами и увесистыми оленьими рогами. Каждое ответвление – забранная им жизнь. Он подходит ближе, скаля белые зубы. Длинной рукой обнимает за грудь. Костлявые пальцы нежно, почти любовно, достают пульсирующее сердце и сжимают в кулаке. Уилл наблюдает за тем, как черная рука поглощает остатки света.
- Ты все еще боишься? – удивленно спрашивает оленечеловек. – Поверь, я смогу защитить тебя. Здесь, - он указывает на пустую клетку ребер, - отныне больше не будет страха. Только сила.
В словах лишь подлинное величие. Глас божий. И Уиллу хочется верить ему. Как человечество верит лжепророкам. Слепо, преданно, не задавая вопросов и не требуя ответов. Падая в бездну, ухватиться за руку, что вознесет над землей.
Уилл открывает глаза, глядя на отражение доктора Лектера. Неизменно-прекрасное, успокаивающее, волнующее. Грэму кажется, что он вновь видит океан. Но не черный и стонущий, а тихий и лазурный, бескрайний.
И вся боль, что он испытывает каждую минуту, со времени их падения с обрыва, все жертвы, на которые пошел Уилл, кажутся совершенно оправданными.
Грэм разворачивается, утыкаясь лицом в грудь Ганнибала, который проводит рукой по вьющимся волосам и прижимает Уилла к себе. Тот шумно выдыхает, стараясь сдержать стон – рана на боку затягивается медленно и неохотно.
«И дал ему дракон силу свою, и престол свой, и великую власть. И видел я, что одна из голов его как бы смертельно была ранена, но эта смертельная рана исцелилась”.
Они вдвоем против всего мира. Окрещенные кровью, победившие смерть. У мира нет шансов.
- Я защищу тебя, - повторяет уже Ганнибал, касаясь губами волос. - Просто позволь мне.
- Да, - шепчет Уилл чувствуя, как слезы обжигают глаза. - Прошу тебя…
«И когда они кончат свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними и победит их, и убьет их»
Ганнибал сделает все, чтобы уберечь Уилла. Не позволит больше пролиться и капле священной чистой крови агнца. Крови, которой был свержен великий Дракон. Крови, искупавшись в которой, зверь отведает всемогущество. Он сбережет его для себя.

Фрэнк не подпускает к телу, пока Лорел не узнает его ближе, но и не рассказывает ничего о себе.
- Мне правда интересно, - в который раз повторяет она, закусив нижнюю губу.
- Только хорошее, - качает он головой и заводит машину.
- Между прочим, узнать друг друга поближе – твоя идея.
Лорел приводит самый сильный, как ей кажется, аргумент, но это же Фрэнк, с него все как с гуся вода. Его логика не поддается здравому смыслу, и Лорел приходится приспосабливаться, потому что только с ним она может расслабиться, отдышаться и не притворяться.
- Брось, ты знаешь мою самую грязную тайну. Неужели в твоем прошлом было что-то хуже?
Он приподнимает брови и усмехается уголком губ:
- Ты действительно ждешь ответ?
Она толкает его в плечо, прищуривается и окидывает оценивающим взглядом:
- В самом деле не понимаю, ради чего ты это все затеял.
- Для твоей же пользы. Вдруг я насильник или серийный маньяк, - он округляет глаза в притворном ужасе и выставляет руки перед собой.
Лорел, смеясь, откидывается на спинку кресла.
- Слишком поздно, я уже спала с тобой.
- Правда? – он наклоняется и смотрит в глаза не отрываясь. – И все еще не сбежала?
- Ты не похож на насильника.
Лорел не отводит взгляда и подается навстречу…
- Ты плохо меня знаешь.
…Его дыхание касается ее лица…
- Вот и прошу рассказать.
…И он очерчивает языком её губы. Когда Фрэнк обводит их кончиком большого пальца, Лорел шумно выдыхает.
- Лиса.
Он целует ее в нос и поворачивается к рулю.
- Олень, - недовольно хмурится она и складывает руки на груди.
Пока они едут, Лорел упрямо смотрит в окно, игнорируя до неприличия довольного Фрэнка.
***
Лорел не спит, пялится в потолок, пытаясь не думать о нем. Может, именно этого Фрэнк и добивается? Никакого секса, минимум информации, максимум тайны, и что ей в итоге остается? Собирать воедино взгляды, слова, жесты и анализировать. Вот только она уверена, что ни на йоту не продвинулась. Он говорит, но неохотно. Улыбается, но криво. Лорел кажется, что он хочет открыться, но останавливает себя. Боится неодобрения, отрицания, отторжения? Это совсем не вяжется с тем Фрэнком, которого она знает.
Лорел вымученно вздыхает и переворачивается на другой бок. На часах далеко за полночь, на сон остается всего несколько часов, а она не смыкает глаз. Яркий свет режет глаза. На дисплее телефона высвечиваются его фотография и имя. Фрэнк звонит в три часа ночи. Ответить или не стоит? Хочет ее увидеть или по работе? Ирония в том, что второй вариант куда вероятнее.
- Да? – отвечает она после нескольких звонков.
- Спишь?
По его голосу не понять, чего ждать. Вроде и спокойный, но что-то Лорел настораживает.
- Ты для этого позвонил?
Она ничего не может поделать с накатывающей злостью. Еще более глупый вопрос придумать не мог?!
- Хотел услышать твой голос…
- Зачем? – жестко обрывает она.
Она тут, понимаете ли, ночь не спит, думает, как к нему подступиться, а он соскучился. Трезвонит посреди ночи, чтобы поговорить. Как вообще этого мужчину понять?
- Может, я приеду?
В эту секунду из головы Лорел вылетают все мысли, раздражение моментально сходит на нет.
Он. Хочет. К Ней. Сейчас.
Она судорожно сглатывает, считает до трех и с трудом берет себя в руки.
- Скоро на работу.
- Забудь.
Тишина вместо его слов на другом конце провода давит на барабанные перепонки.
Кто это и что сделал с Фрэнком? Он же прямой, резкий, жесткий и уверенный. Фрэнк бы приехал не спрашивая. Постучал в дверь и с порога сжал в объятиях. Прижал к стене, обдав горячим дыханием, до боли прижал к своему телу и поцеловал так, что подогнулись бы колени. Фрэнк, с которым она спала, именно такой, а этот… тоже Фрэнк?
Это он считает узнаванием друг друга?
***
Позвать Бонни выпить – спонтанное решение. Лорел просто видит, как она говорит с Фрэнком, и ее осеняет. Они понимают друг друга с полуслова, работают слаженно, если не сказать синхронно: они команда. Бонни определенно хорошо знает Фрэнка. Не зря же настаивала, чтобы Лорел оставила его в покое. Не доверяла ей, оберегала его, ревновала? Сейчас уже неважно. У Бонни Эшер, а Лорел зависима от Фрэнка.
Она даже не успевает удивиться, так быстро Бонни соглашается вместе сходить в бар. Просто, обыденно, как будто не понимает, чего хочет Лорел. Или ей самой нужно поговорить?
- Я запрещала тебе встречаться с Фрэнком, а сама закрутила с этим придурком, - смеется она после третьего стакана бренди.
Так и есть, она хотела поговорить, а лучшего собеседника, чем Лорел, видимо, нет. Аннализ своих проблем не разгрести, а кто еще… Никого. Не с Фрэнком же ей Эшера обсуждать.
- И ладно бы просто спала, я еще в него и влюбилась, - Бонни наклоняется ближе к ней и машет рукой, чтобы заказать еще выпивки.
Лорел кусает соломинку и смеется. Недалеко она ушла от Бонни, совсем недалеко. Она даже на пару секунд забывает, зачем вообще ее позвала, когда та снова вторгается в ее мысли:
- Никому не говори, но секс был потрясающий.
Лорел залпом добивает спиртное, чтобы не закашляться. Уж что-что, а обсуждение прелестей Эшера в ее планы точно не входит.
- Давай сменим тему.
Бонни прищуривается и смотрит тем пронзительным взглядом, от которого хочется съежиться и залезть под стол. Благо у Лорел было время научиться его выдерживать, да и рядом с Фрэнком еще и не такое вытерпишь.
- Брось, я знаю предпочтения Фрэнка. Если ты смогла его заинтересовать, то ты далеко не пуританка.
Ей даже не нужно ничего делать, нужная тема сама плывет в руки. А не слишком ли просто?.. Какая разница, отмахивается Лорел от назойливых мыслей. Она пьяна и поэтому чересчур подозрительна. Не стоит везде искать подвох.
- А ты знаешь его предпочтения? – и замирает, буквально превращаясь в слух.
Вот сейчас, еще секунду, и она приблизится к его разгадке на пару маленьких шагов.
- А ты хитра. Понимаю, чем Фрэнка цепляешь. - Бонни пьяно хихикает и хлопает по стойке. Бармен совсем не торопится повторять заказ. – За этим пригласила меня выпить? – она склоняет голову набок, и на мгновение Лорел кажется, что Бонни вовсе не пьяна, а только прикидывается.
- Нет, я… - Да к черту! – Ну да, он мне нравится, - пожимает плечами и опирается лбом о ладонь. – Что плохого в том, что я хочу узнать его получше?
- Ничего, - Бонни улыбается краем губ. – Эй, еще выпивку девушке! – уже кричит, потому что стаканы пусты у обеих, а промочить горло нужно срочно, иначе у Лорел кончится весь запал храбрости.
Кто знал, что говорить с кем-то о Фрэнке так сложно?
- Он действительно тебе нравится, - Бонни помешивает трубочкой полурастаявший лед в стакане. – Но у нас с ним есть правило: не рассказывать вам ничего друг о друге. Без исключений. Даже для тебя.
Бармен наконец приносит выпивку, и Бонни делает внушительный глоток.
Ничего. Снова ничего. Как о нем вообще можно что-то узнать, если он закрывает жизнь со всех сторон? Не ходить же по пятам, прячась и записывая каждое слово. Хотя… Нет, у нее нет на это времени.
- Не парься, - чуть толкает Бонни. – Придет время, и он откроется. – Лорел неуверенно улыбается и передергивает плечами. – Чересчур мелодраматично, да?
Она кивает, и какое-то время обе молчат.
- Ладно, исключительно потому, что я пьяная и потребую от тебя подробности из жизни Эшера, которых не знаю, скажу.
Лорел выпрямляется и тут же подается всем телом к Бонни, почти ложится на стойку, лишь бы не пропустить ни звука. Кажется, даже не дышит.
«Ну что? Что? Не тяни, Бон!» - кричит все ее естество, но та все понимает и, Лорел готова поклясться, намеренно тянет.
- Есть у Фрэнка комната, которая закрыта для всех. Только несколько человек о ней знают.
- Что там? – непроизвольно вырывается у Лорел.
Дыхание перехватывает. Еще чуть-чуть…
- Рога. Много рогов.
- Чего?
Наверняка у Лорел совершенно идиотское ошарашенное выражение лица, именно поэтому Бонни смеется.
- Фрэнк охотник и коллекционер. У него много рогов, - добавляет она.
Лорел тянется к выпивке и делает пару щедрых глотков.
Она ожидала много, но это… Хотя что такого? Не человеческие же головы у него висят на стенах. Вот это было бы страшно, а так... Ну охотник. Ну коллекционер. У всех свое хобби.
Они сидят в баре еще пару часов и о чем-то разговаривают. О Фрэнке больше не говорят: Бонни держит обещание, а Лорел и не спрашивает. Она не всегда успевает за нитью повествования, но послушно хватается за нее снова и снова. Странно это все, нелогично.
Табу на разговоры. Они не просто так возникли.
Одна раскрытая тайна. Почему именно эта? Лорел уверена, что неспроста.
И что означает задумчивый взгляд, которым ее провожает Бонни?
Тут что-то нечисто, Лорел чувствует, но не может нащупать зацепку, чтобы поймать ее и раскрутить. Разгадать замысел Фрэнка, или Бонни, или обоих.
Она и должна бы радоваться, вот только один раскрытый секрет тянет за собой еще больше тайн.
«И все-таки почему рога?» - последнее, о чем думает Лорел, засыпая.
***
Она идет по темному коридору, выставив перед собой руки, чтобы случайно не упасть. Слышит только собственные шаги, отдающиеся гулким эхом от стен. Лорел боится, хотя и знает, что в доме Фрэнка ей ничего не грозит. Вот только она не видела у него таких коридоров, всегда везде был свет. Что если?..
- Малышка Лорел, - мужские руки обнимают ее сзади и прижимают к себе.
- Фрэнк, - облегченно выдыхает она. – Где мы?
Он смеется и целует ее в шею. По коже бегут мурашки уже от возбуждения, а не от страха.
- Скоро узнаешь.
Ее лица касается шелковая лента, которая закрывает глаза. Он легко завязывает ее на затылке и ведет Лорел вперед.
- Что происходит?
- Т-ш-ш, еще немножко потерпи.
Лорел ему доверяет. Несмотря на весь этот антураж, она слишком привыкла верить Фрэнку на слово, он всегда и вытаскивает из передряг. Но все равно гулко сглатывает, когда они останавливаются.
Почти сразу слышит звук открывающейся двери, повязка исчезает, и ярко вспыхнувший свет на мгновение ослепляет. А когда она привыкает…
Видит стену, забитую от пола до потолка оленьими головами. Их так много, что рябит в глазах, и они наступают, наступают, наступают… Во взгляде каждого мольба.
Лорел кричит и просыпается.
Черт бы побрал ночные попойки с Бонни!
Черт бы побрал секреты Фрэнка!
Она поворачивает голову, чтобы посмотреть на часы, и стонет. Через двадцать минут зазвонит будильник.
***
Она сторонится Фрэнка, насколько это возможно. Вспоминает дурацкий сон и злится: сжимает кулаки и с удвоенным рвением вгрызается в материалы дела. Наконец с пятой попытки удается отвлечься, и она совсем не замечает, как остается в гостиной одна. Кидает короткий взгляд на часы – обед. Пожалуй, тоже стоит перехватить что-нибудь съедобное.
- Если я хоть немного понимаю женщин, ты избегаешь меня.
Лорел вздрагивает. И как ему удается всегда заставать ее врасплох?
- Тебе кажется, - передергивает плечами она, но чересчур резко пытается отшатнуться от его прикосновений, чтобы слова были хотя бы немного похожи на правду.
- А если честно?
- Плохо спала, - вздергивает подбородок она и с вызовом смотрит ему в глаза.
Лорел и сама не понимает, почему так раздражена. Градус нелепости ситуации зашкаливает.
- У тебя есть рога? – на одном дыхании выпаливает она, чувствуя себя школьницей в мужском туалете.
Фрэнк явно ошарашен: зрачки расширены, рот приоткрыт, дыхание прерывисто.
- Это ты мне скажи, - быстро находится он и берет ее руки в свои.
- Ты не понял. Я имею в виду реальные рога. Оленьи там или лосиные. – Она больше не пытается вырваться. Это глупо, с какой стороны ни посмотри.
- Да о чем ты… - На секунду он замолкает, и на его лице проступает выражение, похожее на понимание. – Бонни тебе сказала?
Лорел кивает. Ей кажется, что сейчас она узнает что-то по-настоящему важное, почти сакральное. Ее посвятят в тайну, известную только этим двоим.
Вот только вместо откровения она получает хохот Фрэнка, да такой искренний, какого от него она, пожалуй, еще и не слышала.
- Эй, - она толкает его в грудь, напоминая, что ждет объяснений.
- Извини, - он едва не утирает слезы, - с каждым разом Бонни становится все изобретательнее.
- С каждым разом? – Происходящее ей нравится все меньше. Лорел чувствует, как снова начинает закипать.
- Это что-то вроде посвящения. И, видимо, ты его прошла, раз она мне ничего не сказала, - усмехается он, наблюдая, как меняется выражение лица Лорел.
- И сколько их было? Каждая проходила? Тест на совместимость или чувство юмора? Как это понимать, черт возьми?!
- Ты даже не представляешь, насколько сексуальна, когда злишься.
Она видит страсть в его глазах. Чувствует, как и сама заводится, теперь уже не фигурально.
- Не желаю быть очередной, ясно? – Она хватает его за ремень и дергает на себя. – И раз уж далеко не первая, - пуговицы со звонким стуком летят на пол, - к черту узнавание друг друга. Мне нужно отвлечься! – и целует, будто в последний раз.
- Нас могут увидеть, - в перерывах между торопливым раздеванием шепчет он.
- Только если войдут, - выдыхает она и закидывает ноги ему на поясницу.
- Если тебе интересно, ты первая прошла проверку, - входит в нее одним толчком.
- А я уже почти свыклась с рогами в твоей квартире, - стонет Лорел, выгибаясь.
- Можем поохотиться. Не зря же ты назвала меня оленем, - пальцы до синяков впиваются в бедра.
- А ты меня лисой, - хитрая ухмылка сменяется гримасой удовольствия и протяжным криком.
Некоторые тайны остаются нераскрытыми. Некоторые со временем открываются сами.

- И вот так, детки, я встретил вашу маму, - закончил Тэд «короткий и четкий» рассказ о своих поисках идеальной девушки.
- И все? – недовольно спросила Пэнни, но потом на её лице расцвела ироничная ухмылка, словно говорившая: «Я раскусила тебя, папочка».
Практически в голос дети заявили, что на самом деле он любит Робин. Завязался спор. Тэд отпирался, как мог и, в конце концов, когда аргументы иссякли, а соглашаться он по-прежнему не собирался, Мосби выдал спасительную в таких ситуациях фразу:
- По-моему, вам давно пора спать.
Дети переглянулись и фыркнули, но подозрительно послушно встали и пошли в сторону своих спален.
- Что мы будем делать? – заговорческим шепотом спросил Люк.
- Ты же знаешь, когда папа «упирается рогом», его трудно переубедить. Но, как говорит тетя Лили, чтобы рассеять любые сомнения, нужно привести железобетонный аргумент… синий аргумент.
Дэвид с недоумением посмотрел на сестру:
- Ты о чем?
- Господи, ты вообще отца слушал? – назидательным тоном а-ля Тэд Мосби спросила Пэнни.
- Я правильно понимаю, ты хочешь достать синий пенис Смурфа? – загоготал Люк, но сразу стих, увидев гневный взгляд сестры.
- Тогда он точно поверит, что мы не против его отношений с тетей Робин.
- А мы не против? – с легким сомнением в голосе спросил брат.
- Я очень люблю маму, папа тоже будет любить её, не важно, сколько пройдет времени, он сам сказал. Но это не значит, что он должен провести оставшуюся жизнь в одиночестве.
Люк вздохнул, но все же кивнул в знак согласия.
- А как мы достанем этот рог?
- Не рог, а горн, - менторским голосом поправила сестра, - для начала надо узнать название ресторана в Бруклине, и думаю, в этом нам поможет тётя Лили…

***
Тэд тяжело поднялся из-за письменного стола и подошел к каминной полке, на которой стояли фотографии. С них на него смотрела улыбающаяся Трейси и дети. Тэд очертил пальцем лицо жены на свадебном снимке. Дети были правы, ему хотелось услышать их одобрение, и он его услышал, как и тогда, в больнице, от Трейси.
Незадолго до её смерти он как всегда с утра пришел в палату жены. Она посмотрела на него грустным и любящим взглядом и, похлопав по кровати, жестом пригласила сесть рядом. Не слушая его возражений и не позволяя увести разговор в сторону, Трейси велела ему жить дальше. Не существовать, горюя о её смерти до конца дней, а жить в полную силу и быть счастливым ради неё.
С тех пор прошло шесть лет. Боль притупилась, стала глуше, а воспоминания приносили с собой светлую грусть.
Робин часто бывала у них и поддерживала его, когда Трейси не стало. Тогда Тэд не мог думать ни о чем, кроме утраты, но со временем вернулась та особая теплота их с Щербатски отношений. Он стал чаще ловить её задумчивый взгляд на себе, а память услужливо подсовывала картинки из их общего счастливого прошлого. Тогда рядом были Лили, Маршал и Барни, которые могли подтолкнуть к решению, сейчас у всех была своя жизнь. Нет, если бы он попросил, они бы помогли, Лили так точно. Что же касается Барни… Тэд невольно чувствовал вину по отношению к другу, вину по отношению к Трейси, несмотря на то, что она не осудила бы его. Тэд не знал, как разрешить себе снова быть счастливым, но все острее испытывал потребность в этом.
Он включил телевизор, по привычке перещелкнув на канал новостей. С экрана смотрела улыбающаяся Робин. Тэд не понимал и не слушал, о чем она говорила, просто смотрел на неё и вдруг понял, что улыбается в ответ. Внутри что-то сдвинулось, и он понял - ему нужна валторна! Стало легко, а ощущение правильности происходящего придало уверенности.
Он заглянул к детям, оба спали. На лице Мосби расцвела озорная мальчишеская улыбка, которая сделала его на несколько лет моложе и не вязалась с посеребренными висками. Тэд взял ключи, спустился в гараж и отправился за «подарком», даже не заметив, что машины Трейси нет на месте.
***
Вечерний город сиял разноцветными огнями вывесок, приглашая отлично провести время на любой вкус и кошелек. Тэд не замечал этого слепящего калейдоскопа, он ехал целенаправленно в ресторанчик «Grafofoni». Каково же было его удивление, когда из ресторана выскочили Пэнни и Люк с его валторной и пустились наутек от грозного официанта, который не стеснялся в выражениях и гневно потрясал кулаком. Следом вальяжной походкой заведение покинул ни кто иной, как Барни Стинсон.
- Какого черта тут происходит? – Тэд торопливо выбрался из машины и подошел к другу.
На его громкий возглас обернулся официант, в это время дети нырнули в одну из подворотен и скрылись из виду.
- Должен заметить, Мосби, что дети у тебя гораздо веселее, чем ты, - с короной ухмылочкой произнес Барни, хлопнув Тэда по плечу.
- Ничего не понимаю, зачем им валторна?
- Думаю, затем, чтобы один упрямец и тугодум, наконец, понял, что они желают ему счастья и благословляют, - склонился в притворном поклоне Стинсон.
- Но как они это сделали? – все еще не придя в себя, пробормотал Тэд.
- О, это целиком и полностью идея Пэнни, она была мозгом операции, а я лишь помог с организационными моментами. - Не обращая внимания на недоверчивый взгляд, Барни продолжил: - Я забронировал столик, якобы для празднования дня рождения сына. Когда внесли торт, свет притушили, Пэнни схватила «пенис Смурфа», и они сбежали.
- И вы провернули это, - взглянув на часы, изумленно произнес Мосби, - за полтора часа?
- Обижаешь, братан, я ведь Барни Стинсон, - Барни вытащил монетку из-за уха Тэда.
- Значит ты не против? А как же «Кодекс братана»? – спросил Тэд.
- Ну, мы с Робин уже использовали свой шанс, и я отлично помню, как нелегко тебе было отойти в сторону. Но ты сделал это, поддержал нас и был рядом. Теперь моя очередь.
Тэд не нашелся с ответом и просто крепко обнял друга.
- Ой, вот только давай без этих нежностей, ладно? – подначил Барни. – Пойдем, отыщем твоих отпрысков. Тебе еще к Робин ехать.
- Спасибо, Барни, - с чувством поблагодарил Тэд и тепло улыбнулся.
Домой он вернулся лишь под утро. Поставил машину в гараж и какое-то время сидел, не шевелясь, глядя перед с собой с рассеянной и счастливой улыбкой. На улице светало, и вот тут-то он и заметил отсутствующую машину Трейси.
- Дети! – не предвещающий ничего хорошего крик огласил дом.

- И вот так, дети, ваш дедушка встретил тетю Робин, - произнесла Пэнни, ласково прижимая к себе двух ребятишек.

На экране пошли титры. Потянувшись, Славик щелкнул мышкой, и картинка замерла.
- Крутая вещь, - сказал он, откидываясь на диванный пуфик.
- Угу, - согласилась Тоська.
Поднявшись, она прогнулась в спине, размяла плечи, после чего снова забралась с ногами на диван и с сухим щелчком открыла банку пива.
- Говна не держим, - Славик самодовольно крякнул и покосился на Тоську.
Та хмыкнула, но спорить не стала: Славик действительно умел выбирать. Еще бы – столько времени торчать на своих фан-сайтах.
- Ну что, еще одну? – предложила она.
- Не, - Славик мотнул головой, - маленький пиво-брейк, - он тоже потянулся за банкой. – Твои-то не приедут?
- Не должны, - флегматично отозвалась Тоська. Каждый раз, когда разговор заходил о родителях ее лицо принимало это чуть туповатое, отстраненное выражение. – Отец сказал, у матери какой-то аврал, телефон из рук не выпускает – я даже по-домашнему слышала, как она распинается. У них там конец квартала или что-то вроде того…
- Дедлайн, значит? – хмыкнул Славик, делая большой глоток и закашливаясь.
- Типа того, - кивнула Тоська и от нечего делать потянулась за альбомом и карандашом. Впрочем, она никогда не выпускала их из виду. – В общем, когда они завтра приедут, мы уже свалим.
- А вы…? – взглянув на подругу, хрипловато спросил Славик – от горечи саднило горло, а особо настырные пузырьки забрались в нос.
Тоська молча мотнула головой и уткнулась в альбом. Какое-то время было слышно только тихое шуршание карандаша по бумаге, да приглушенное рыгание Славика – в конце концов, он парень интеллигентный. Да и получить блокнотом по голове совсем не хотелось. Тоська, конечно, и сама могла рыгнуть будь здоров, но не любила, когда ее отвлекают.
- Хм, как думаешь, – пробормотал Славик, скользнув взглядом по экрану ноута, когда Тоська ненадолго оторвалась от наброска и задумалась, покусывая кончик карандаша, - а почему рога?
- Чего? – не поняла Тоська.
- Ну, рога – зачем он ей рога-то к башке прикрутил, и почему именно рога?
- Так узнаем, - пожала плечами Тоська, - наверное. Если конечно это не те же мозгоебы, что Лост снимали.
- Не те же. Да и я не о том… - Славик помолчал, соображая, как бы получше объяснить. – Это ведь вообще часто встречающаяся тема, подумай. В НД вон, в Ганнибале, в этом, как его…
- Бэмби? – подколола Тоська.
- Да и в Бэмби тоже, - не повелся Славик. – А фразеологизмы? «Уперся рогом», «Наставил рога»… даже вон у Ильфа с Петровым, «Рога и копыта», помнишь?
Она кивнула. Помнит. Каждую книгу, каждого автора, каждый фильм и сериал. Будь то Солженицын или Брэдбери, Кубрик или Гайдар - прочитанные, просмотренные, они становились пищей для бесконечных обсуждений и споров с пеной у рта с самого детства. Тогда они считали себя шибко умными и в глубине души были уверены, что мир расстелется у их ног, стоит только чутка подрасти. Строили многоэтажные планы и предвосхищали свободную, полную приключений жизнь.
Сейчас Тоська работала кассиром, пытаясь скопить денег на подготовку к поступлению в художку – родители не одобрили «несерьезного увлечения», а мудаки из комиссии сказали, что «все это конечно неплохо, но надо бы подтянуть технику», и что, мол, тогда пусть и приходит. Пиздец в личной жизни был перманентным лет с тринадцати, когда она начала понимать, что что-то не так. Правда за последние полгода стало казаться, что сквозь беспросветную мглу проклюнулся лучик солнца, но Тоська чертовски боялась сглазить.
У Славика выходило наоборот – более-менее порядок с учебой и подработкой и полный швах с бабами. Тоська уже давно подозревала, что у него где-то припрятан прибор, настроенный на поиск наиболее ебанутых из них. Да одна дружба с ней уже доказывала его наличие. Но Славик все отрицал, а после очередного любовного шторма заваливался к ней с пивом и сериалами.
Тоська против не была.
- Не знаю, - она пожала плечами, - может они типа похожи на тянущиеся к тебе руки? - предположила она и изобразила, как именно эти руки тянутся и отнимают у него пиво.
- Нихрена подобного, - заявил Славик, забирая у нее банку, - в этом должен быть какой-то особый смысл, - сказал он и полез за телефоном.
Тоська только вздохнула и снова взялась за альбом. У Славика везде должен был быть «особый смысл», который он упорно искал. По мнению Тоськи, ему бы стоило почаще посылать все на хер. Смысла может и не прибавилось бы, а вот спокойствия – наверняка.
- Кстати у нас были рога, - сказала она, переворачивая страницу, - отец с охоты принес, в коридоре висели. Но, видать, не по фэн шую висели, мать велела их убрать. Так что он их, наверное, выбросил. А так был бы у тебя объект для исследования – мог бы их пощупать или, там, лизнуть…
- Так-так, - пробормотал Славик, проигнорировав ее замечание и листая страницу в интернете. – О, смотри, в первой ссылке пишут, что, мол, рога это фаллический символ, - гоготнул он.
- Ветвистый хер? – Тоська сделала вид, что задумалась. – Неа, не интересно.
- Да тебе никакой не интересно, - фыркнул Славик. – Но в целом, мне вот тоже любопытно, что такого в мужской пипиське, что весь мир помешан на фаллосах и их тайной символике…
- Ну, тебе-то лучше знать, - заметила Тоська.
- А ты не чувствуешь себя… ну, не знаю, отрешенной от мировой культуры? – самым серьезным тоном осведомился Славик.
Тоська сдавленно хихикнула.
- Ну мы это… не совсем отрешены как бы, - она поиграла бровками.
- А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, - оживился Славик, подавшись вперед.
- Перебьешься, - усмехнулась Тоська, отпихивая его обратно и невольно вспоминая свою последнюю встречу с Натой. – Но поверь мне, это куда круче той бездарной порнухи, которую вы смотрите, - томным голосом прибавила она.
- Ооо, - Славик демонстративно застонал, - ты жестокая! – укорил он. – Так чего, у вас порядок? – спросил он уже без ерничанья.
Тоська кинула на него быстрый взгляд и неуверенно кивнула.
- Вроде бы…
Славик потрепал ее по плечу.
- Расслабься, мать, будь ты натуралкой, я бы на тебе уже женился.
- И за что мне такая честь? - закатила глаза Тоська, но действительно немного расслабилась.
Какое-то время Славик исподволь наблюдал за тем, как она рисует, и думал о том, что готов перегрызть глотку каждому, кто посмеет ее обидеть. Проблема была в том, что тех, кто причинял Тоське самую сильную боль, он с детства привык уважать и называл не иначе как тетя Маша и дядя Сережа. Родители Тоськи так и не захотели узнать о том, что происходит в жизни дочери. Любая ее попытка завести разговор была обречена на провал – они переводили тему или делали вид, что не слышат ее. В какой-то момент Тоська сдалась, бросила институт по специальности, которая стояла поперек горла, собрала вещи и съехала. Общались они теперь по большим праздникам и изредка по телефону.
У Славика и у самого было не все гладко, в какой-то момент он понял, что отец в принципе не слышит того, что он говорит, а просто несет какую-то чушь без умолку, задает вопросы, сам на них отвечает и препротивнейше ржет. С матерью было проще, но они были слишком разными для настоящего понимания. С другой стороны, Слава и представить себе не мог, каково это – быть вычеркнутым из собственной семьи. Тоське тогда было очень херово, и он старался быть рядом. Правда, она быстро встала на ноги, нашла работу, наметила новые цели. Но изменилась – по временам в ней проявлялась какая-то апатичная замкнутость, она не просто уходила в себя, а словно бы выключалась. Ну и взгляды на жизнь у нее стали жестче, циничнее. Впрочем, им всем пришлось поумерить пыл, когда от набитых шишок на лбу не осталось живого места.
- Так, смотрим дальше, - сказал Славик. – Рога часто бывали атрибутом божества…
- Ой, да они ж там все друг с другом трахались, эти божества, так что не удивительно, - заметила Тоська, не отрываясь от рисунка.
Она лишь изредка поднимала глаза на Славика, прищуривалась и быстро их опускала, но он не замечал этих манипуляций.
- Какая ты все-таки приземленная, - высоким голосом упрекнул ее Слава, поправляя на носу несуществующее пенсне. - Так, что еще… во, древо жизни – вот это уже похоже на правду. «В мифологической картине мира олень нередко изображается пасущимся у ствола мирового древа; возможно, это обусловлено ассоциацией оленьих рогов с ветвями», - прочитал он. – А древо жизни это символ мудрости, красоты и обновления жизненного цикла, - закончил нравоучительно.
- Не знаю как насчет мудрости, но красивой или даже живой та баба с рогами не была, - заметила Тоська.
- Да уж, - согласился он, откидывая мобильник и прикуривая. – Прикольный конечно сериал, но как бы эта херня теперь не приснилась… - пробормотал он, прикрывая глаза. – А вообще я, кажется, знаю, что символизируют рога, - мрачно закончил он, вспомнив о том, что дома его ждет пустая кровать.
Вчера Вика окончательно порвала с ним, собрала свои вещи и съехала. Вообще говоря, Тоська давно ему говорила, чтобы он бросал эту выпендрежницу, и любому другому он бы по голове за такое настучал, но только не Тоське. К тому же в глубине души он чувствовал, что подруга права. Вика была амбициозной, целеустремленной девушкой с активной жизненной позицией, и бессердечной сукой по совместительству. Ее будущее было распланировано на годы вперед, и какая-то часть его с самого начала недоумевала, что она делает рядом с ним – парнем с непристижной профессией и работой, на которой не заработаешь кучи бабла. Должно быть, он ее забавлял… как эта ее мелкая тявкалка, которая, кажется, чихнет, и глаза выскочат. С другой стороны, он даже по-своему привязался к этой ошибке природы. К обеим, на самом деле. Иногда ему казалось, что в ней - в Вике, не в собаке – проявляется что-то настоящее, немеханическое, и он надеялся, что со временем эта искра может разгореться. К тому же, она была весьма изобретательна в кровати, справедливости ради прибавил внутренний голос. Ну да, и это тоже. Славик вздохнул – все-таки он долбанный мазохист, Тоська права.
- И что же? – поинтересовалась Тоська, возвращая его к реальности.
- Да нашу жизнь. Растишь ты эти гребаные рога, растишь, всю душу в них вкладываешь, а они потом хренак - и отвалились.
- Ну твои скорее не отвалились, а выросли… Все-все, - Таська подняла руки в знак примирения, заметив его тяжелый, укоряющий взор. – На вон тебе, философ, - сказала она, вырвала лист, на котором только что рисовала, и протянула ему. – И заметь, я совсем не то имела в виду…
Какое-то время Славик разглядывал рисунок, на котором карикатурно был изображен он сам с роскошными, ветвистыми рогами.
- Что ж, отличная линейная перспектива, - с видом знатока заявил он.
- Ты ведь понятия не имеешь, что это? – уточнила Тоська.
- Ни малейшего, - подтвердил Славик. – Но вообще мне нравится – повешу на холодильник в назидание. Иди-ка сюда, - он привлек девушку к себе и чмокнул в щеку. – Спасибо, что вырвалась.
- Ой, да без проблем, - отмахнулась от него Тоська, которая не любила «телячьих нежностей» и всегда словно «подвисала» в такие моменты, но все же улыбнулась. – Все равно мне надо было тут кое-что забрать, - сказала она. – Слушай, а сгоняй за пивом в гараж – я его в холодильник кинула, а я нам пока колбаски построгаю. А потом можно и еще серийку…
- Ок, - Славик кивнул, проводил ее взглядом, потом перевел его на рисунок и откинул голову на спинку дивана.
Затянувшись, он прикрыл глаза. Перед ними поплыли рога. Большие и маленькие, толстые и тонкие, ветвистые и не очень. Они извивались, переплетались, наливали цветом. Каким-то образом он мог ощущать их рельефность, пористую, ребристую структуру. Он вспомнил кадр из фильма, поморщился и попытался заменить его рисунком. Когда ему это удалось, центр тяжести сместился, теперь рога водрузились ему на голову. Медленно, постепенно они срастались с черепом, пускали длинные корни, пробирались внутрь. С тихим, шуршащим звуком, легким похрустыванием мягко смещаемых костей, со странным шипением они проникали все глубже, а затем с силой уперлись в правый бок…
- Эй, ты чего это?
Славик вздрогнул, медленно моргнул несколько раз и непонимающе уставился на Тоську, которая и наградила его тычком по ребрам.
- Ты так диван прожжешь, - сказала он, вытаскивая из его пальцев окурок. – За пивом-то сходил?
- Неа, сейчас… - хрипло произнес он, опираясь на руки и тяжело поднимаясь – оказывается, он задремал, и Тоська уже успела вернуться с тарелкой с детства любимой докторской.
Покачивающейся походкой он вышел в коридор. Прохладный и сыроватый воздух освежил голову, Славик встряхнулся. В гараж можно было попасть прямо из дома, но сейчас эта дверь была заперта, так что идти пришлось по холодной и влажной траве, доходящей почти до колена. Тихонько матерясь себе под нос, Славик не без труда открыл гаражную дверь и принялся нащупывать выключатель, который нащупываться не желал. Мобильник он оставил в доме, а в гараже было хоть глаз коли, но Слава отлично в нем ориентировался и знал, в какую сторону нужно идти. В конце концов, свет есть в самом холодильнике. Осторожно ступая, он двинулся в нужном направлении под ритмичный скрип половиц и ночные шорохи, и вдруг его плеча коснулось что-то прохладное. Он дернулся, слегка повернулся и протянул руку, мазнув костяшками пальцем по чему-то твердому, но уже совсем в другом месте. Сердце неприятно трепыхнулось. Слава попытался нащупать стену, но и это ему не удалось. Решив отступить, он сделал шаг назад, но нечто преградило ему путь, упершись в тот самый бок, раздалось тихое шуршание, по щеке скользнул холод, а в лицо пахнуло сыростью…
- Ты чего орешь? – поинтересовалась появившаяся после его постыдного вопля Тоська.
Вспыхнул свет, и Славик резко обернулся – прямо напротив его лица висели роскошные оленьи рога, на которых болталась рабочая куртка дяди Сережи.
- Твою мать! – выдохнул он сдавленным голосом, сердце в груди колошматилось как ненормальное. – Твою ж…
- Ага, именно ее, - хмыкнула Тоська. – Вот куда отец рога-то перевесил, я и забыла.
Славик снова посмотрел на рога, потом на нее и тряхнул головой.
- Да я тут чуть копыта не отбросил!
На какое-то время воцарилась тишина, а затем ее взорвал дружный хохот. Сгибаясь от спазмов, они не сговариваясь, преодолели расстояние друг до друга, и когда смех немного поутих, Славик привлек Тоську к себе, и на этот раз она не стала сопротивляться.
- Я всегда… - пробормотала Тоська.
Она хотела сказать «Буду рядом», но в горле застрял комок, а нос невыносимо зачесался – как всегда, когда она готова была расклеиться.
- Я знаю, - Слава еще крепче прижал ее к себе. – Я тоже.

— Тише ты, — разозлилась Хейли, увидев, как Элайджа случайно зацепил хвостом старинную вазу, и та чуть не упала со своего пьедестала. — Если он заметит, то мы все, — девушка провела ребром ладони по горлу, — покойники.

— Мы и так все покойники, — ухмыльнувшись, напомнила Ребекка.

Блондинка успела вовремя — целехонькое произведение искусства конца семнадцатого века теперь было крепко прижато к пышному бюсту.

Хейли одарила новоиспечённую родственицу тяжёлым взглядом. Сестра Клауса нагло стыбрила её гениальную идею с поролоновыми подкладками да ещё и набила свой лиф куда сильнее, нежели она. Уж кого-кого, а Ребекку Хейли не могла терпеть хотя бы потому, что вампирша имела своё собственное мнение по поводу «случайного залёта» и последующей «эксплуатации» её «обычно вполне адекватных» братьев. И никакой вам женской солидарности и беготни вокруг матери единственной племянницы. У неё, видишь ли, наконец жизнь наладилась.

Хейли перевела взгляд на ухмыляющегося Марселя. Хотя из-за накринолиненной юбки Ребекки его рук не было видно, девушка была уверена в том, что эти самые загребущие конечности находятся там, где нужно, — на заднице его любовницы.

На самом деле Хейли страшно завидовала этой парочке. Марсель был жгучим и порывистым. Такие, как он, способны, где угодно, когда угодно, много-много раз. Брюнетка и сама раньше была такой, однако секс с Клаусом всё разрушил. Нет, девушка поимела коллосальный опыт, однако опыт был единственным, а дождаться таких африканских страстей от Элайджи… Первородный был больше по части цитирования классиков и декламации стихов. Это всё, конечно, льстило Хейли, однако регулярный секс ценился ею куда больше.

Когда вампирша повернулась, и догадка брюнетки подтвердилась, она закатила глаза.

— Вы бы лучше в кроликов нарядились, — выдохнула девушка презрительно. — Вам бы больше подошло.

Ребекка изобразила беззвучный смех и указала на брата.

— Ну уж нет. Рядом ведь злой волк, — с напускным ужасом прошептала блондинка, и Марсель едва успел закрыть рот ладонью, дабы не заржать в голос. — Ещё сожрал бы невинных крольчат. Смотри, как глазёнки-то сверкают недобро.

Элайджа закрыл «глазёнки» и медленно досчитал до десяти. Желание свернуть сестре шею всё же сошло на нет. К тому же, он и сам был «в восторге» от собственного костюма на Хэллоувин. Набитый синтипоном кривой хвост цеплялся за что надо и не надо, а лукошко Красной шапочки Хейли, используемое ею как ридикюль, всё время почему-то перекочёвывало к нему в руки. Что она туда напихала, Первородный не ведал, а выяснять не захотел. Хейли после рождения Хоуп и обращения в гибрида могла вцепиться в глотку и за меньшее, чем назойливые расспросы.

В итоге, Элайдже приходилось одновременно и следить за хвостом, и тащить ненавистную корзинку. Да и то и дело съезжающая на глаза верхняя часть маски волка знатно затрудняла его передвижения. Когда она в очередной раз поползла вниз, в голове Первородного промелькнула крамольная мысль: «А ведь Никлаус в чём-то был прав. Может, зря мы его собираемся…»

— Ну что застыл? — зашипела Хейли, прерывая рассуждения мужчины. — Хвост подобрал и лапами порезвее.

Элайджа внутренне сжался от подобной фамильярности. За не-жизнь у него была масса любовниц, но такая впервые. Нет, вампир всегда догадывался, что является латентным подкаблучником, однако всё же не подозревал, куда однажды его это заведёт.

В общем, пришлось-таки шевелить лапами в сторону своей суженной, которая, вглядываясь в тёмные окна левого крыла особняка, покрепче затягивала завязки на своей алой бархатной шапке.

— В общем, все помнят свои задачи? — грозно спросила она.

Ребекка презрительно цокнула языком. Её, конечно, всегда забавляло, как какая-то беспородная дворняжка захомутала сразу и Ника, и Эла, однако сама она не собиралась на полном серьёзе полностью отдавать наглой девице бразды правления.

— Слышишь ты, командос сказочный, попридержи-ка шапку свою, — обнажив клыки, поцедила блондинка. — Просто стой в стороне, предоставив всё взрослым дядям и тётям. В конце концов, у нас опыта побольше, чем у тебя, в таком щекотливом вопросе.

Хейли имела возражения, однако вовремя промолчала. Ребекке действительно было плевать, кого она там родила и от кого. Сил у гибридов побольше, чем у обычных оборотней, но против Первородных особо не попрёшь.

В итоге, брюнетка, скрипя зубами от негодования, двинулась за троицей заговорщиков.

— У кого кол? — неожиданно резко затормозил идущий впереди всех Марсель. При остановке его корона съехала на переносицу, и Ребекка тут же бросилась её поправлять. — Кол у кого? — повторил вампир.

— Срань Господня, будто это я несколько веков воздух копчу, — разозлилась Хейли, вырывая из рук Элайджи корзинку и тряся ею перед носом мулата. — В корзине кол! В корзине!

— Не смей на него рот свой открывать! — зарычала Ребекка, ударив брюнетку указательным пальцем в грудь. Она была в такой ярости, что даже не заметила в одно мгновение изменившееся лицо Хейли. — Он тебе не Элайджа и даже не…

— А что здесь, собственно, происходит? — елейно прервал тираду сестры внезапно появившийся в галерее Клаус. — Моя фрик-родня так и не уковыляла на этот идиотский праздник?

— Это не идиотский праздник! — хором воскликнули заговорщики.

— Чёрт, ну почему ты такой? — закатила глаза Ребекка, поправля свою сверкающую стразами диадему. — Сложно было просто промолчать, если уж сам не празднуешь Хэллоувин? Испортил нам с утра настроение…

— Да я и вечером своего мнения не поменял, — перебил её брат, скрещивая перед собой руки и издевательски рассматривая стоящих перед ним людей. — Ладно, Хейли, девочка из глубинки, никогда толком ничего не видевшая, но вы-то? В нечисть не наигрались? Хорошо, с костюмами королевича и его королевишны я, так и быть, смирился бы, но ты, Элайджа, — брезгливо скривился Первородный. — Не ожидал. Не ожидал.

Хейли сжала зубы. «Взрослые дяденьки и тётеньки» явно испугались возможного разоблачения. «Что же, придётся снова всё самой делать!» — разозлилась брюнетка. Крепче сжав пальцами кол в корзинке, она осторожно шагнула чуть в сторону от родни.

Мгновение, и сперва Клаусу в лицо со всего размаха прилетела тяжеленная корзинка, а затем ему в грудь вонзился кол из коры белого дуба.

— Знаешь, чем хорош Хэллоувин? — злорадно прошептала Хейли, глядя в широко-распахнутые глаза лежащего под ней Первородного. — Всё в нём зависит от правильного наряда. И прежде, чем оскорблять чужие костюмы, неплохо было бы задуматься, а не будет ли твой — ещё кошмарнее.

— Что вы, — прохрипел из последних сил Клаус, — задумали? Я же вас…

— Убьёшь? — насмешливо поинтересовалась Хейли, наслаждаясь тем благоговейным ужасом, который застыл на лицах её сообщников, когда она слезала со своей жертвы. — Поверь мне, это будет того стоить.

***

Элайджа с трудом влез в автомобиль из-за всё того же хвоста. В салоне царила тишина, и лишь одна Хейли, сидящая за рулём джипа, воодушевлённо насвистывала Марсельезу.

— Может, не стоило с ним так? — робко поинтересовался Первородный, расстегнув молнию на животе и почесав пузо. Он не знал, откуда Хейли притащила этого дурацкого волчару, но после него явно не мешало бы хорошенько продезенфицироваться.

— Брось ты, — отмахнулась Ребекка. Видимо, поцелуи с Марселем вновь подняли её боевой дух. — Этот гадёныш нам все праздники портит! Сколько можно терпеть-то? Сегодня с самого утра нам мозг выносит по поводу того, в каком убожестве мы будем в этом году. Так что, моё мнение — всё им заслужено!

— Ещё как заслужено! — согласилась Хейли, заводя мотор. - Я, может, с детства хотела Красной шапочкой быть, а этот упырь…

Элайджа молча кивнул. Спорить ему абсолютно не хотелось. Тем более, сейчас, когда крепёж хвоста болезненно впивался ему в копчик. Да и в любом случае — сделанного не вернуть. Однако, когда джип выехал на шоссе, Первородный снова подумал: «А ведь в словах брата было рациональное зерно!».

***

— Лиззи, посмотри, какой симпатичный Рудольф, — будто откуда-то издалека донёсся до Клауса чей-то гнусавый голосок.

Первородный попробовал открыть глаза, но попытка не увенчалась успехом.

— Лиззи, а что это у него торчит из груди? — продолжила бить своим голосом по и без того раскалывающейся голове вампира всё та же девица.

— Наверное, он изображает мёртвого оленя, — воодушевлённо поделилась догадкой Лиззи. — Крутецкий костюм оказался, а ты всё «лоховской, лоховской». Зафотай меня с ним!

Клаус почувствовал, как к нему на колено кто-то беспардонно уселся. И тут до него наконец медленно начало доходить, что мёртвый Рудольф - это, скорее всего, он сам. От возмущения Первородному наконец удалось распахнуть отяжелевшие веки, но он тут же поморщился от яркой вспышки. Девицы, не обращая на очнувшегося мужчину ни малейшего внимания, продолжали свою фотосессию.
Ещё не окрепший вампир сперва вынул из груди кол, а затем только спихнул с себя пьяную блондинку в костюме гетеры. Только теперь Клаус оценил весь размах предательства и коварства родных. Он сидел в кресле посреди наполненного веселящимися людьми зала в нелепом плюшевом костюме оленя Рудольфа. Первородный даже не мог сказать, что его разозлило больше, — сам костюм или то, что красная цена ему двадцать долларов. Такой дешёвкой Никлаус давненько себя не ощущал.

— Ну, суки, убью! — зарычал мужчина, вскакивая на ноги.

— Никогда не думала, что скажу такое, но тебе чертовски идут рога, — неожиданно раздался рядом знакомый до боли голос. — Да и мы, похоже, в этом году мыслим с тобой в одной плоскости.

Клаус резко обернулся и оказался лицом к лицу с Кэролайн, одетой в точно такой же костюм, что и у него. Единственное отличие — кокетливые бантики, завязанные на её рогах.

— Знаешь, после того случая у сосны, я много думала и решила… Мне ведь никто никогда не дарил картин с изображением лошадей, снежинок и колибри. Никто, до тебя, Клаус.

Первородный выжидающе замер. Неужели это то, о чём он подумал?

— Кэролай, ты…

— Я согласна, Никки! Вези меня в Европу, одаривай бриллиантами, рисуй мои портреты. Ну, а пока… Потанцуй со мной, Никки.

У Клауса во рту пересохло от накатившего на него внезапного счастья. К чертям эту горстку предателей, к чертям мысли о завоевании всего мира, когда Кэролайн наконец с ним рядом. В конце концов, покарать их он всегда успеет.

***

Тайлер Локвуд шокировано наблюдал за двумя танцующими вальс оленями. Парень опоздал на вечеринку всего на полчаса, однако интуиция подсказывала ему, что ловить здесь больше нечего.

В вас нет ни капли любви.

Эльф очень спешил. Его шаги были быстрыми, летящими, невесомыми, он почти не касался ногами пола, торопясь встретиться со своим господином. Господин должен узнавать последние новости, особенно столь отрадные, самым первым.

Господин стоял у окна, спиной ко входу.

— Мой король, — полушепотом обратился гонец. — Новости из Эребора.

Трандуил повернул голову в сторону говорящего, никак больше не выказывая своего интереса. Лицо его было спокойно, губ касалась легкая полуулыбка.

— Смауг побежден. Он... мертв, мой король.

В огромной, просторной и светлой зале будто разом потемнело, и неприятное ощущение холода сковало внутренности. Трандуил замер без единого движения, улыбка сошла с лица, и, казалось, легкие перестали принимать кислород.

— Вы не рады, ваше величество?

Король вздрогнул и вновь отвернулся к окну. Гонец добрых вестей сделал спасительный шаг назад, к двери.

— Убирайся!

Требование раздалось, когда эльф уже покинул королевские покои.

Радостную новость о победе над драконом эльфы отмечали без повелителя. На следующее утро выдвинулись на переговоры с Торином.



Стрела пела, рассекая воздух. Тонкий эльфийский слух и острое зрение улавливали, как она летит точно в цель — широчайший ствол древнего дерева отсюда казался не толще волоска, но Трандуил был уверен, что не промахнулся. Мягкого звука врезания наконечника в кору он не услышал. Зато потом раздались шаги — слишком громкие и тяжелые для эльфа, но в местных лесах никого больше быть не могло.

Трандуил пошел навстречу.

В чистую свежесть леса примешался ощутимый и душный аромат дыма. Трандуил шел, оглядываясь в поисках лесного пожара, но запах становился все сильнее, хотя огня не было. Наконец, Трандуил увидел.

У него были красные волосы, сплетенные в плотную, толщиной с кулак и длиной до пояса, косу, и от него веяло жаром за несколько метров. Он был выше любого человека и широк в плечах. Трава под его шагами едва заметно тлела, а в одной руке он сжимал стрелу.

— Неплохой выстрел, — сказал он, подойдя достаточно близко и останавливаясь.
Голос у него был глубокий и звучный, неуловимо насмешливый, и теперь Трандуил мог видеть его лицо: и залитую расплавленным, жгучим золотом радужку глаз, и ямочку на подбородке, и косой давно заживший шрам на щеке. Ничего не было в этом лице красивого, но оторвать от него взгляд было невозможно.

— Я попал бы в дерево с пятисот шагов. Это ты называешь «неплохо»?

Еще один шаг навстречу, чуть ближе. От его тела исходит тепло, настолько сильное, что находиться рядом с незнакомцем трудно, разгоряченный воздух касался тонкой светлой кожи.

— Кто ты? Что ты делаешь на моих землях?

— Это земли твоего отца, — мягко поправил он. И улыбнулся, протягивая стрелу вперед оперением. Древко раскалилось, но удивительным образом не потеряло форму и не загорелось. — Меня зовут Смауг.

Он подал Трандуилу раскрытую ладонь. Его прикосновение оказалось теплым, но не обжигающим, приятным.

Все началось в тот день, когда наследный эльф пожал руку последнему из рода драконов. По людским меркам они были уже давно старцами. По меркам их народов — детьми. А дети часто совершают ошибки.



— У меня для тебя подарок.

Трандуил приоткрыл глаза, спокойно и безболезненно глядя прямо на солнце, обглоданное по краям темно-серыми тучами. День сегодня был прохладный и пасмурный — во владения эльфов медленно приходила редкая, короткая осень. Лежать на земле, ощущая ровное, щедрое тепло тела Смауга, было приятно. Подарки — еще приятнее. У эльфов была к ним слабость.

Смауг встал, коротко коснувшись руки Трандуила пальцами, и скрылся ненадолго в густой части леса. Через несколько минут он вернулся, выводя с собой на уединенную поляну олененка. Уже сейчас, едва стоя самостоятельно, тонконогий и испуганный, он почти доставал Смаугу до груди. Морда казалось неестественно большой по сравнению с тощим телом, и из макушки уже резались небольшие рога.

— Это ирландский олень, — Смауг усмехнулся недоумению на лице Трандуила. — Их почти не осталось сейчас ни в ваших, ни в людских землях, но там, откуда я родом, их довольно много. Вырастают огромными и очень красивыми, с длинными и мощными рогами.

Трандуил подошел к животному и медленно протянул руку. Чувствуя расположение, олененок ткнулся мордой в ладонь, потерся мокрым носом.

— Достаточно необычный подарок для короля эльфов? — пока подарок неторопливо щипал траву на краю поляны, тихонько спросил Смауг, снова ложась на траву и утягивая за собой Трандуила.

Короткий, прерывистый вздох, и широкие ладони, торопливо, жадно скользящие по тонкому телу. Прилившая к скулам кровь и быстрый, неровный стук сердца.
Они лежали поверх своих одежд, и огненно-красные волосы путались с переливающимся золотом.

— Сделай мне еще один подарок.

Смауг приподнялся на локте, чтобы посмотреть Трандуилу в глаза. Тот расслабленно, лениво улыбался, водя пальцами по спине дракона. Под кожей ощущались позвонки и ребра.

— Дай мне увидеть. Дракона.

С первой встречи, когда Смауг поймал стрелу на лету рукой и принес ее наследному королю эльфов, прошел не один месяц. Наверно, даже не один год, но время, скоротечное и суетливое, было мало заметно для бессмертных. Они тратили это время небрежно, без сожаления, не дорожили им, потому что впереди была вечность. Постепенно, медленно и не торопясь узнавали друг друга, становились ближе, и...

Дракон взмахнул крыльями, заслоняя собой целиком небо. Он был целиком цвета красно-бурого, как кровь, и рылья были огромными, жилистые, а глаза выпуклые, уже не золотые, а черно-красные, как раскаленные угли. Казалось, по сосудам дракона текла не кровь — живой огонь. Смерть, прекрасная, мгновенная, беспощадная, — была собрана в огромном мощном теле дракона.

Трандуил не дышал, рассматривая. Дракон описал по небу круг, и с шумом приземлился в отдалении. Растянув крылья в стороны, он вытянул вперед длинную шею и опустил морду к земле, на уровень человеческого роста. Тонкие, изящные пальцы коснулись шершавой, горячей и сухой чешуи. Смауг выдохнул жарко, и прикрыл глаза, подаваясь чуть ближе к прикосновению Трандуила. Воздух затрепетал от тепла.

Это было необыкновенное сочетание — тонкий, хрупкий эльф и огромный, смертоносный дракон, склоняющий перед ним голову.

— Отец знает о тебе.

Смауг целовал его в скулы, подбородок и острые ключицы, медленно и неохотно надевая на них обоих одежду.

— Конечно, знает. Он же король. Ты думал, за наследником эльфийского трона не присматривают? — Смауг тихонько рассмеялся.

В ответ Трандуил только нахмурился. Увидеть дракона оказалось потрясанием, и вовсе не таким, которое обещал ему отец, рассказывая, какие драконы ужасные, неконтролируемые и беспощадные чудовища. Это было потрясение, которое заставило сердце в груди сжаться в горячую, пульсирующую точку восторга. Не было страха, наоборот, — уверенность, что дракон защитит.

— Мой отец дал мне оружие против тебя. Заключил договор с гномами.

Золото в глазах потемнело.

— И когда ты воспользуешься им? — очень серьезно спросил Смауг, продолжая держать свою руку на груди Трандуила — плащ остался не до конца застегнутым. Одно движение, и человеческая ладонь превратится в огромную когтистую лапу, одного движения которой хватит, чтобы убить бессмертного.

— Никогда.

В следующую их встречу вслед за Трандуилом тайно шли люди Орофера. Дракона не убили, но изгнали, и все, что осталось в Лихолесье в память о красном золоте, —олененок редкой породы.



Следующий раз, когда Трандуил увидел Смауга, был уже после победы. Смауг лежал, поверженный, погибший, с закрытыми навсегда глазами, черный, потерявший алые и золотые переливы кожи, со сложенными, переломанными крыльями. Олень вспомнил запах — огня и дыма — и узнал того, кто когда-то привел его к нынешнему хозяину. Наклонил к туловищу голову и аккуратно коснулся рогами мощной лапы в знак скорби.

Король слез с оленя и подошел вплотную к дракону. Он вспомнил тот единственный раз, когда они виделись после изгнания Смауга из Лихолесья.

Тогда Трандуил не сдержал свое слово и воспользовался оружием, созданным с помощью эльфийской магии и гномьего мастерства. Это была битва, и Смауг не узнал его. Или не захотел узнать. Трандуил целил в сердце, но данное отцом оружие подвело его, и стрела лишь отколола щиток чешуи под левым крылом.

«Неплохой выстрел».

Месть не заставила себя ждать: безупречную красоту лица испещрили шрамы, оставившие лишь обугленные, ободранные мышцы на черепе.

Такова была следующая встреча эльфа и дракона после того, как их разлучили. И последняя.

У Литы, кузины Романа, а на самом деле, его сводной сестры (Дж.Р. не был родным отцом Романа, им был отец Литы - Норман), родился ребенок от Романа. Чтобы не убивать малышку, Роман покончил с собой, не зная, что именно этого добивалась его мать. Таким образом, Роман стал настоящим упырем.

Он был таким хорошим, её малыш, таким ласковым. Всегда избегал чужих, разве что не держался за мамину юбку. И часто обнимал. Они должны были быть вместе вечно...
Перед глазами до сих пор стоит картина: Роман бросает ей в лицо обвинения, клеймит её по-черному. Ненависть в его голосе непритворная, и это так больно.
А потом он уходит. Она больше не нужна ему.
У неё трясутся руки при воспоминании о той сцене. Она поверила, на какой-то миг, что он уйдет насовсем.
Глупо.
Из страха потерять его она придумала, как поступить. Решение пришло внезапно, но она тотчас поняла, что оно верное. Они вновь станут близки, их связь укрепится. А он… он по-настоящему родится для Тьмы.


Разве она виновата в том, что произошло? Роман винит её в смерти Дж.Р., но ведь это было неизбежно. Дж.Р. был просто человеком. Слабым мужчиной, неуравновешенным эгоистом. Он был весьма предсказуем.
Да, пожалуй, она знала, что так будет, и в этом виновна. Но когда Роман повзрослеет, то поймет: люди, окружающие его, только и делают, что ломаются. И их заблуждение насчет того, кто является венцом творения, очень удобно для настоящих хозяев судьбы. Таких, как она с сыном.
Нет, она не считает себя виноватой. Потому что ради сына делала и будет делать разные вещи… Ужасные вещи. Такова их природа. Ему зла она не желает, но зло – их сила, их ремесло и сущность.
Они вынуждены держаться в тени, но, может быть, однажды, Роман это изменит. Мужчины, в конце концов, созданы, чтобы менять мир, а женщины - его совершенствовать.
Время для них течет иначе, но стоит упустить момент, и все может измениться в худшую сторону. А в случае Романа – лучше раньше, чем позже. Именно поэтому она вынуждена вмешаться. Еще раз – подтолкнуть, опять – научить. Чтобы он расправил крылья и полетел.
Случалось, иногда, в порыве нежности, она называла Романа «мой ангел», но вовсе не имела это в виду. Ангелы летают на птичьих крыльях или просто носят их за спиной. Как курицы. У её мальчика крылья дракона*.

Некоторое время она потратила на то, чтобы выяснить, как претворить в жизнь задуманное. У Романа не было никого важнее её самой. Чем старше он становился, тем глубже становилась пропасть между ним и всем остальным миром. Он всегда это ощущал и страдал, бедный, из года в год все сильнее. Да, человеческое мышление опасно – он научился чувствовать одиночество.
Она с тревогой следила за ним, пока, наконец, не стало ясно, что медлить более нельзя.
Роман очень привязан к Шелли, но даже ради неё он бы не пошел на то, к чему его следовало направить.
Друзья, любовницы? Какой вздор! Лишь тени в его жизни. Резонанс должен быть сильным настолько, чтобы мир Романа перевернулся.
Она взмолилась. И адские небеса услышали её молитвы. Словно знак свыше – нежное хрупкое существо, обладающее, однако, необходимой властью над сердцем Романа. Свет её крылышек зародил надежду в душе матери. Вот уж и впрямь – маленький ангел.
Она успокоилась. Оставила Романа в покое, ненадолго. Дала ему иллюзию свободы. Она улыбалась, предвкушая триумф, их общий, несомненно.
«Настало время для твоей первой девственницы. Мой дракон».**

Роман обвинил её во лжи, но прежде она никогда не лгала ему насчет его сущности. Даже не помогала обманывать самого себя, чем он полюбил заниматься, часами тренируя гипнотический взгляд перед зеркалом.
Наоборот, она стремилась к тому, чтобы он увидел и принял правду о себе. С последним у него возникли проблемы.
Когда он пришел домой, однажды ночью, она сразу поняла – свершилось. Сердце её встрепенулось. Она поспешила навстречу, но вид Романа остудил её пыл.
Роман был разбит. Морально уничтожен. Он был, откровенно говоря, жалок.
И ей пришлось воздействовать на него, чтобы успокоить. Роман разрыдался от облегчения, едва тяжесть стыда рухнула с плеч. В тот миг он был благодарен, о, безмерно благодарен за ложь, что позволит ему жить дальше.
Её поразило и, она призналась себе, разочаровало подобное поведение. Он напомнил ей Дж.Р. Она не могла допустить этого.
Ей стало страшно. Вот он, властелин её жизни, и он в одном шаге от полного краха.


Роман чувствовал себя таким слабым с ней. Она буквально опустошала его, просто появляясь рядом. Что бы он ни делал, оказывалось, делал это из-за неё. Так или иначе – Оливия правила его жизнью. Она и есть его жизнь. Темная, далекая, чуждая.
Он знал – она убийца. Если б всё можно было объяснить одним словом! Она еще и что-то намного больше.
Ужас для Романа заключался в том, что он сам произошел от неё – выбрался из тьмы и холода, из необъятного обволакивающего зла. А значит, в нем не может быть ничего хорошего – ни для себя, ни для окружающих.
Она никуда не торопилась. Не принуждала спешить и его. Просто ждала. Наблюдала, как вершится то, что должно. Ему бы надо было стать злым и жестким, но для этого следовало постоянно быть начеку, а он не умел.
Папина половина. Он держался за неё изо всех сил.
Но что толку?
Он всегда был ЕЁ сыном, а то, что демоница считает своим по праву, она не отдаст никому.

Он думал, можно расщепить себя и посвятить человеческую частичку чему-то правильному. У него появились друзья. Да, именно тогда нужно было насторожиться, а он не успел. Расслабился и выпустил исчадие ада, а оно сожрало все хорошее, что было у него на тот момент в жизни.
И куда же он мог пойти после этого? Удивительно, как быстро разрушился человеческий каркас, стоило ему растеряться. В такие мгновенья он не мог себе врать: тьма одержала верх. Оливия же считала человечность не более, чем маской. Если верить ей, тьма не просто была частью его личности. Он и был Тьмой.

Он помнил, что, нападая на Литу, оставался собой. Не было ощущения, словно нечто вселилось и управляет его телом. Он был собой даже больше, чем обычно. Тем, кто знает, чего хочет, и знает, что может взять все, что хочет.
Но когда рыдания стихли, а демон насытился, появились и силы, чтобы прежний Роман восстал из пепла. И ужас, который он натворил, чуть не стоил ему рассудка.
На Литу воздействовать было нетрудно. Невинная девушка хотела забыть все, что произошло. Она почти с готовностью подставила ему свои широко распахнутые глаза, и он ворвался в её разум, как несколькими минутами раньше в девственное лоно, и запечатал правду так, чтобы самому не пришло в голову искать её истоки. Лита была его ангелом, и он подарил ей видение, которому она смогла бы поверить, и которое он бы счел полнейшим бредом.
А потом… Ему понадобилась помощь, чтобы обмануть самого себя. Один он бы не справился. Роман пошел к НЕЙ.
Когда Оливия положила большие прохладные руки на его горячий лоб, он подумал, впервой ли ей проделывать с ним такое. Но ему уже было все равно.
Он видел – ей противна его слабость.
Наверное, она воображала, что он принесет добычу будто гордый лев. Предъявит свой успех. Но он плевать хотел на её родительские ожидания. В конце концов, он не просил Тьму быть его матерью. Она сама сделала свой выбор.


Оливия понимает - выбор у неё невелик. Не то чтобы она боялась будущего, да и возраст для их вида сущая ерунда. Но все же у всякого пути есть начало и конец, а Роман – её наследие. Она не бросит его, чем бы не обернулось грядущее… С опытом настигает осознание, что несостоявшаяся судьба может быть куда хуже судьбы несчастливой.
Она запретила ему помнить о ночи, когда он изнасиловал Литу, запретила ему помнить, что его крылья уже достаточно окрепли и он готов к перерождению. Это подождет. Она останется с ним до конца. Возможно, он сделает мать своей следующей жертвой. Дракон сожрет её, но цель будет достигнута.
Она не погаснет в вечности, а будет править ею из мрака.



*Крылья дракона – кровавые пятна, которые оставляла на стенах Оливия, убивая людей, а может, каким-то таинственным образом, они появлялись сами, когда она раздирала жертву. Форму крыльев приняли лужи крови из вскрытых вен Романа, когда он попытался убить себя. Также, Орденом дракона называлась организация, исследующая упырей по всему миру. В целом, эти истории остались нераскрытыми.

**По некоторым преданиям драконы похищали и пожирали девственниц.

- Я должен уехать из Каттегат. - Этельстан, окрылённый счастьем, будто излучает мягкое сияние, от которого у Рагнара начинают слезиться глаза.
- О чем это ты? Ты не можешь уехать, не можешь оставить меня. – Викинг хватает монаха за плечи, встряхивая, но совсем осторожно, словно букет редких цветов, присыпанных инеем, собранных на безжизненных равнинах фьелдов1. - Я люблю тебя. И только тебе могу доверять. Останься. Пока ты здесь, никто не причинит тебе зла. Я защищу тебя.
- Для меня неважно, куда я пойду, мне важно, куда пойдешь ты. - Англичанин смотрит на северянина добродушно и тепло. Он видит в безжалостном, крещенном кровью язычнике лишь свет, который, подобно первым лучам летнего солнца, позолотившим темные воды фьорда2 , скрашивает этот жестокий и мрачный край.
Рагнар крепко обнимает Этельстана, слыша, как внутри грозным Ёрмунгандом3 ворочается страх. Он глубоко вдыхает, втягивая носом новый, настораживающий аромат, что пришел на смену морозной свежести Севера и терпкости крови. От него пахнет ладаном и воском догоревших свечей, чистотой, и еще чем-то до ужаса знакомым. Вонь ввинчивается в нос, раздирая чувство покоя и умиротворенности на уродливые кровоточащие куски. Гарь и смола. Сладкий, тошнотворный смрад погребального костра. Провидение, предостережение, насмешка?
Смерть. Он чувствует ее кончиками пальцев, различает мерзкий облик, тенью ступающий за его другом, веяние могильного холода, что жжет кожу, которая за столько лет зимы должна была превратиться в непроницаемую броню. Викинг дистанцируется, вглядываясь в океанскую синеву глаз. Этельстан лишь улыбается в ответ спокойной, милостивой улыбкой. Улыбкой человека, нашедшего свою веру и свой путь; христианина, что не боится смерти, ведь в смерти – Господь. Смиренной улыбкой принимающего судьбу. Прощальной улыбкой.
Жители Асгарда4, не раз благоволившие Рагнару, требуют жертву, равноценную своей милости. Кого-то совершенно особенного и бесценного, бесконечного любимого и дорогого. Кого-то, кто важнее для Лодброка его собственной жизни, его подвигов, его богов. Кого ради викинг способен сравнять с землей целые города, континенты, осушить океаны и вброд перейти весь мир. Того, чьи объятья согревают больше, чем ласки неверной и давно нелюбимой жены; того, чей ясный взгляд способен растопить вечные льды севера; того, чьи слова вселяют веру и силу, вдыхают жизнь.
Любовь и прощение – удел христиан, северянам же остается ненависть и месть. И Рагнар отомстит всякому, кто позарится на жизнь Этельстана. Он проклянет старых богов и разрушит стены города Асов5, собственным мечом разнесет могучий ствол Иггдрасгиля6 в щепки и разрушит все существующие миры, окрасит источник мудрости в багрянец кровью норн7, а Урд8 задушит собственными руками. Он никому не позволит.

- Я всегда верил, что смерть - намного лучшая участь, чем жизнь, так как смерть воссоединяет тебя с любимыми. Но мы больше не встретимся, друг мой. Полагаю, твой бог будет против моего визита на небеса.
Дождь хлещет непрерывно, смазывая и без того блеклые краски Каттегата. Рагнар держит в руках две скрещенные палки – жалкое подобие креста. Он не один час шел сюда: извилистая змея горной реки, крутой подъем на костлявый хребет вершины, скользкая и липкая, словно глина, грязь под ногами – ради друга он готов преодолеть любые препятствия. Северянин должен был отнести свою скорбную ношу, завернутую в белый саван, в место, где небо встречается с землей, а Господь, который посмел забрать у него Этельстана, ближе всего к Мидгарду9.
- Ты сделал мне больно, и ничто уже не сможет утешить меня.
Где нет солнечного света, где не слышно перепевов птиц, где нет ничего, кроме тьмы, глубоко под землей, в небольшой яме, Рагнар оставил не только друга, он похоронил себя, установив над их общей могилой деревянный крест. Ему больше не нужен пылающий драккар, что отнесет его в Вальхаллу10, не нужны прекрасные Валькирии11 и пир по левую руку от Всеотца. Лишь грязь да земляные черви рядом с тем, кого он любил.
Слезы, солёные, словно морская вода, опаляют кожу. Смешиваясь с дождевой водой, они умывают лицо, стекая по щекам. Из груди вырывается безвольный, агонический смех. Вселенная, пустая и холодная, давит на Рагнара своей тяжестью, пытаясь разломить непобежденного викинга как сухую ветку. Ветер, несущий на своих крыльях демонов, проникает под одежду, спутывает волосы и нашептывает безумную песню. Рагнар хочет раствориться в дыхании создателей, желает, чтобы следующий порыв вытряс из него жизнь, позволив закончить бренное существование в мире, в котором он уже никогда больше не увидит Этельстана. Но ветер смеется над ним и все яростнее кричит о грядущих переменах.
Конунг 12 проклинает своих богов, впуская в сердце лишь одно существо. Отныне и навеки ему будут адресованы все молитвы, принесены все жертвы. Во славу его имени викинг захватит город франков, разрушит неприступную фортецию и там, в центре города на Сене, возведет храм своему новому богу.
Лодброк смотрит на отражение в реке, полноводной от его крови, и надевает на шею серебряный крест Этельстана, как оберег, как символ новой веры.
Багряная вода бежит по склону вниз. Викинги посчитают это знаком богов, боевым кличем. Они воодушевленно отправятся в плаванье, следуя за знаменем ворона13 , и возвратятся домой победителями. Красная река служит предвестником удачного набега. Они не знают, что это слезы самого Одина по жертве, принесенной Христом.

Боль, свинцом налившаяся в каждой клетке когда-то могучего тела, тянет к земле. Не в силах идти дальше Рагнар падает наземь. Викинг чувствует себя смертельно уставшим. Еще немного. Он видел воронов, сидящих на ветках. Птицы смерти молчаливо выжидают, точа свои острые клювы об дерево.
Грудь медленно вздымается и опускается вниз, втягивая последние дозы уже не нужного воздуха. Звезды над головой низкие и блеклые, лишь мертвый свет больной щербатой луны разливается над землей, освещая пустынные земли.
Конунг слышит крики своих друзей, гибнущих под стенами Парижа, даже в ядовитой тишине.
Неужели ему суждено умереть вот так – бесславно искалеченным в заранее проигранном бою.
Лунный свет, серебрящий траву, вдруг начинает принимать контуры и обретать форму.
Из ночного тумана к Рагнару выходит невысокая фигура.
- Это ты, - викинг измученно, но облегченно вздыхает, словно он очень долго и упорно ждал его появления.
Призрак молчит, приветствуя Лобдрока умиротворенной улыбкой.
Северянин протягивает руку, чтобы прикоснуться к восставшему из могилы, прилагая последние силы.
Пришелец тянет руку в ответ, и кажется, вот-вот их пальцы соприкоснутся.
- Останься, - умоляюще просит конунг, смаргивая пелену.
Но перед умирающим стоит уже седой старик в широкополой шляпе. Ворон, сидящий на его посохе, пронзительно кричит, сверкая красными глазами.
Викинг отдергивает руку, а на смену мрачному мужчине приходит человек в светлых одеждах. Его лицо незнакомо Лодброку, но оно излучает сочувствие и добродушие.
Северянин отрицательно качает головой, давая понять, что ни с одним, ни со вторым он не пойдет. Видение развеивается всего на миг.
Рагнар силится держать глаза открытыми. Перед ним возникает Один и Христос одновременно, человек омытый кровью жертв своих и своей собственной. Перед ним возникает его персональный бог – Этельстан.
Викингу кажется, что он тонет в рубиновом озере боли. Умирающая плоть не хочет отпускать давно оледеневшую душу, продолжая невыносимую пытку. Ему хочется закрыть глаза, свернуться и блаженно уснуть, навеки воссоединяясь с Этельстаном, но монах не спешит забирать своего драгоценного покровителя.
Он показывает Рагнару его собственное изувеченное тело. Говорит, что нет ничего вечного. Сила сменяется немощью. Величие - ветхостью. Жизнь - смертью. Неприступные стены обрушиваются и побежденные становятся победителями, а мертвые восстают из праха . Говорит, но с губ не срывается не слова. Голос Этльстана нежными и мелодичными аккордами звучит в голове Рангара, и тот проваливается в небытие.
Мертвые, а не живые покорят Париж.

Густая тьма тянет свои липкие руки, укутывает, лелеет. Рагнар слышит потрескивание фитилей и насмешки толпы зевак, пришедших посмотреть на обезумевшего язычника, почившего во Христе. Они молятся своему Господу и верят в Его всемогущество. Франки не знают, что в каменном сердце Парижа, в неприкасаемой святыне, в месте, где они надеются лишь на Всевышнего, притаился черный ворон. Конунг улыбается и сдвигает на бок крышку гроба. Он обещал Этельстану этот город. Он сдержит свое обещание.



1 - горные массивы с относительно плоскими безлесыми поверхностями на Скандинавском полуострове.
2- узкий, извилистый и глубоко врезавшийся в сушу морской залив со скалистыми берегами
3 - также именуемый Мидгардсорм — морской змей из скандинавской мифологии.
4 - в скандинавской мифологии небесный город, обитель богов-асов.
5 - основная группа богов. Верховным богом и вождём асов был Один.
6 - Мировое дерево, в виде которого скандинавы представляли себе вертикальную структуру мира.
7 - три женщины, волшебницы, наделенные чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов.
8 - одна из трех норн, что отвечала за судьбу.
9 - мир, населённый людьми.
10 - небесный чертог в Асгарде для павших в бою, рай для доблестных воинов.
11 - дочь славного воина или конунга, которая реет на крылатом коне над полем битвы и подбирает павших воинов.
12 - термин для обозначения верховного правителя, соответствует понятию «король»
13 - треугольный стяг с изображением чёрного ворона, под которым плавали военные корабли викингов. Его поднимали во время набегов, чтобы вселить ужас в противника.

Какая-то ерунда начинается, как только он пересекает черту города. Плотный туман проглатывает его худощавую фигуру, в то время как со стороны это, должно быть, смотрится жутко – шел себе парень, самый обычный, никого не трогал, разве что упрямо пялился в одну точку справа от дороги – там, где мог быть дорожный указатель. Мог быть, но нет. И парня нет. Испарился, словно роса в жаркий полдень.
А может, и не было вовсе?..
Эти мысли проносятся в голове Дюка, пока он бредет сквозь подрагивающее марево – считанные секунды, отчего-то растянувшиеся, словно кто-то отпустил йо-йо, а оно вовсе не торопится обратно. Йо-йо? Причем здесь вообще йо-йо?

Среди дубов зеленых
Не годы, а века
На золотистых волнах
Несет листву река.

Дюка слегка передергивает. Откуда он знает эту песенку? Ему пел ее кто-то давным-давно – наверное, мама. Или бабушка? Отец?.. Дюк не успевает вспомнить, голова наливается пульсирующей тяжестью, как в тот раз, когда он грезил на кладбище. Только сейчас все наяву.
Туман постепенно редеет, теряет свою плотность и густоту. Дюк спешит оставить его позади, а когда выходит на дорогу, останавливается и смотрит на охваченный разрушением Хейвен, словно посеревший от горя - того самого, что он щедро отсыпал ему перед уходом.

«Я люблю хитроумные планы, а ты? Ну же, капитан…»

Дюк резко оборачивается, словно за ним может быть «хвост», но возможно этот «хвост» - он сам, уставший быть козлом отпущения и презирающий самого себя за решение вернуться. Стряхнув мерзкое скребущее чувство, Дюк делает решительный шаг, потом еще один и еще – он идет по шоссе, и ему кажется, что оно нагревается под его ногами.

В огромнейшие дали
Несет кораблик мой.
Вот скрылся, и едва ли
Он приплывет домой.

Дурацкие строчки продолжают крутиться в голове, и Дюк ускоряется, подгоняемый смутным страхом – город слишком безлюден. Он опоздал?

«Ты можешь или спасти его, или уничтожить».

Так ведь сказал тот странный мужик, которого на самом деле даже не было?
На короткий миг Дюку становится ужасно смешно.
Может, он герой телешоу?
Может, он псих и лежит в лечебнице?
Может… варианты заканчиваются, Дюк медленно выдыхает сквозь стиснутые зубы. Он пытается поймать за хвост какую-то верткую, давно ускользающую от него мысль – она появилась, стоило ему покинуть Хейвен, зудела и зудела, натирая мозоль в голове. Мозоль болела и пухла, а мысль никак не давалась. Или то была не мысль, а воспоминание?..

Бежит река, в долину
Спускается она
И бьется о плотину,
Где мельница видна.

Крокер косится на открывшийся слева от дороги вид на берег, темной, влажной лентой ускользающий вдаль. «Чайка» на месте. Маяка нет. Маяк, Дженнифер и… Все смешивается, путается в голове, грудную клетку обдает жаром, сердце бьется колко и часто, словно его зажали в тонких пальцах. Тонких и бледных… они смыкаются на подбородке.

«Знаешь, что такое по-настоящему хороший план? Тот, о котором никто не догадывается до самой последней минуты»

Шепот щекочет ушную раковину, и Дюк отшатывается. Он сходит с ума? Его тут нет? Он все еще на чертовом кладбище видит чертов сон? Он медленно поводит головой из стороны в сторону, словно дикое животное, врезавшееся в фонарный столб, сжимает и разжимает заледеневшие руки. Нет, он действительно тут, в Хейвене. Он дома. И должен спасти то, что от него осталось, или запрыгнуть в отходящий дьявольский поезд, сгинув вместе с ним. Но… как?

«А знаешь, какие союзники самые лучшие? Те, о которых никто не знает. Даже они сами».

Дюк замирает всего на мгновение – краска сходит с его лица, выражение которого по капле теряет осмысленность, а затем устремляется к Хейвену семимильными шагами. Его движения резкие, хлесткие, словно он не может с точностью рассчитать силу или кто-то с излишним порой усердием тянет за невидимые нити. Его взгляд сосредоточен и направлен строго перед собой, но глаза едва ли различают дорогу – они залиты чернотой.
Теперь он точно знает, кого должен найти. Как именно он может спасти этот город. Но еще лучше он знает – как его уничтожить. Главное – не забыть. Не забыть, не забыть, не забыть… что?
Он добирается до здания школы быстрее, чем мог бы сделать это даже на машине. Он теперь умеет телепортироваться? Или все это – очередной глюк?
Снова вопросы, и они ему надоели.

- Дюк! Ты вернулся!

Женский голос заставляет Дюка медленно повернуть голову. Да, это она. Все еще она. Опять она. Всегда. Только. Она.

- Дюк? – озадаченно склоненная набок голова. – Ты в порядке?

Она сощуривает глаза. Ее губы снова шевелятся, но он не слышит слов, монотонный гул заполняет голову, нарастает, распирает изнутри.

- Знаешь, что такое триггер? Что-то вроде спускового крючка… – губы перестают шевелиться, они раздвигаются в хорошо знакомой ухмылке.

Эта ухмылка – его спусковой крючок. Ненависть вскипает в нем мгновенно, на уровне инстинктов, она бурлит, плещет через край и затапливает окрестности. Дюк бросается вперед с нечеловеческим, клокочущим в глотке ревом, смыкая пальцы на тонкой шее. Ноги подкашиваются, сознание уплывает под прекрасный аккомпанемент – ее сдавленные, надсадные хрипы…

Кораблик не покинут.
Я знаю: в час беды
Другие дети вынут
Кораблик из воды.

Да откуда же эта идиотская песня? Выключите ее уже! По телу пробегает дрожь, и Дюк ощущает теплую ладонь на своем предплечье.

- Тшш, тихо, успокойся… Это все туман. Он становится токсичным, видимо ты наглотался…

Дюк приподнимает веки, жмурится и несколько раз смаргивает подступившие слезы – глаза болят и чешутся, словно в них насыпали песка. Наконец ее облик приобретает менее расплывчатые очертания. В ее глазах – беспокойство и нежная забота, которую она адресует ему будто бы украдкой, на губах – чуть напряженная улыбка, лицо бледное, заострившееся, усталое. Дюк опускает взгляд ниже и сглатывает. На шее багрянцем наливаются синяки.

- Одри… - бормочет он и поднимает руку.

Нейтан, которого он и прежде замечал краем глаза, срывается с места, но Паркер останавливает его жестом, даже не поворачивая головы.

- А вдруг он еще не в себе, - с легким упреком говорит Уорнос, но послушно замирает в паре шагов от них.

Одри не противится, и Дюк охотно пользуется этим молчаливым разрешением. Прижимает ладонь к ее щеке, ловит особый, чуть лукавый взгляд, глаза в глаза, жадно вбирает в себя эти жалкие, но столь необходимые сейчас крохи. Хотя очень может быть, что скоро – скорее, чем они могут вообразить - все изменится. Он слишком обессилен, чтобы лгать самому себе. Должно быть, он и правда окончательно слетел с катушек. По крайней мере, он помнит. Ни следа жгучей ненависти, но знание – смутное, едва уловимое и все же осязаемое – все еще с ним. Поэтому он не удивляется, когда Одри наклоняется ниже, и на губах ее расцветает улыбка совсем иного рода.

- Ну, здравствуй, мой капитан, – шепчет она, а затем озадаченно хмурится и спрашивает: - Почему ты так на меня смотришь?

- Паркер… давай лучше не будем рисковать, - снова «отмирает» Нейтан и заставляет Одри подняться, за руку притягивая ближе к себе.

Дюк поворачивает голову и бездумно, почти радостно ему улыбается. Затем откидывается на подушку и закрывает ноющие глаза. Он спятил? Отлично. Значит, так тому и быть. К черту все! Даже в аду веселее в хорошей компании…

«Добро пожаловать на борт, капитан».


______________________________________________________________________________

* Отсюда и далее строфы из стихотворения Роберта Луиса Стивенсона «Куда плывут кораблики?»

Все, что Стив знает, – ему нужно отдохнуть. Все, что у него есть, – мотоцикл и увольнительная от Фьюри. И он едет на край света, чтобы забыть о долге и ответственности. Уезжает так далеко, как только может. Останавливается в городах, названий которых даже не запоминает.
Капитан Америка – образец для подражания, а Стив Роджерс – просто человек, уставший от спасения мира, заказывающий двойной виски в баре. Паршивое пойло, на самом-то деле.
Он пытается забыться, но находит ее. Рыжеволосую девушку с печальным взглядом. Не нужно уметь читать мысли, чтобы учуять: от нее веет одиночеством и смертью. Всегда приходит одна, садится за один и тот же стол, заказывает только чай со льдом и смотрит в одну точку перед собой. Ни с кем не разговаривает, ни на кого не реагирует. Стив наблюдает за ней несколько дней, прежде чем решается подойти. Это спонтанное решение под влиянием алкоголя, так он предпочитает думать.
Он берет стул и садится напротив. Расположить к себе собеседника проще, если смотришь ему в глаза, этому он научился у Наташи. Кто-кто, а высококлассная шпионка знает толк в таких вещах.
- Такая красивая девушка…
Она переводит на него безразличный взгляд, приподнимает бровь, и он осекается.
- Звучит как подкат из прошлого века, я бы сказала.
- Точно подмечено, - он горько улыбается и салютует бокалом. – За знакомство.
Он допивает оставшийся виски, а она парирует:
- Оно еще не состоялось, - и встает. – И вряд ли состоится.
Огибает стол и идет к выходу. Стив смотрит ей вслед, в груди ворочается неясная тревога. Он не может понять, откуда она взялась, но с годами привык доверять инстинктам. Бросает на стол купюру и спешит за девушкой. Он уверен: сейчас случится что-то плохое.
Когда он выходит на стоянку, вокруг нее несколько нетрезвых парней. Один хватает за руку, но она выдергивает ее и что-то говорит, отчего он отшатывается. «Не робкого десятка», - отмечает Стив про себя. Он подходит ближе и уже собирается окликнуть парней, когда она вдруг хватается за голову и кричит так, что кровь в жилах стынет. Пронзительно, отчаянно, насколько хватает воздуха в легких. Все разбегаются, а она цепляется за ближайшую машину и не умолкает. Он оказывается рядом, обнимает за талию и пытается поймать взгляд. Совершенно безумный, но осмысленный, решительный. Она не сопротивляется его объятиям, но и кричать не перестает. Стив едва ли не впервые не понимает, что происходит. Смотрит на нее и ждет, что будет дальше. А когда она замолкает, переводит дыхание и смотрит прямо в глаза.
- Лидия.
Это последнее, что он ожидает услышать.
- И что это было?
Даже по его меркам это странно. Ни охрипшего голоса, ни удивления. Ощущение, будто для нее привычно ни с того ни с сего срываться на нечеловеческий вопль. Он уверен, что Лидия не тех парней пыталась отпугнуть.
- Если скажу, все равно не поверишь.
Стив может сказать ей то же самое.
- И все-таки?
Он не хочет раскрывать карты. В обычном мире он выдумка. В реальности Стив Роджерс мертв.
- Мне нужно домой, подвезешь?
Ни грамма кокетства. Ей и вправду необходимо: он видит это по взгляду и выражению лица.
- Ты даже не знаешь, как меня зовут.
Она приподнимает брови и усмехается. С ее точки зрения он ведет себя нелогично. Еще бы: сам хотел познакомиться, а теперь отнекивается.
- Ты хотел помочь и до сих пор не убежал, этого достаточно.
- Может, я маньяк-садомазохист, - говорит первое, что приходит в голову, и морщится от нелепости.
- А я большая девочка, могу за себя постоять. – Она улыбается и выразительно указывает на его руки у себя на талии.
Стив поспешно их убирает и показывает на мотоцикл.
- Уверена, что не боишься?
- У меня нет выбора.
Она садится первой, отводя потускневший взгляд.
- Выбор есть всегда, в этом я спец.
- В Бэйкон Хиллз, пожалуйста.
Стив кивает. Он знает дорогу: проезжал этот город не так давно. Заводит мотоцикл и едет настолько быстро, насколько может. Он чувствует спиной ее беспокойство и тревогу и торопится. Куда бы она ни спешила, это важно. Мысли прыгают с одной на другую, но он не может ничего спросить, пока они едут на большой скорости. Он привозит Лидию, куда она просит.
- Стив, - протягивает руку на прощание – иначе было бы нечестно.
Она улыбается, сжимая его ладонь.
- Нечасто встречаю таких милых парней, но мне пора. Спасибо.
Стив не знает, что сказать, и молча смотрит, как она скрывается в темноте. «Еще увидимся» повисает в воздухе. И раз уж у него нет конкретной цели, почему бы не задержаться здесь. Стив с детства не любит ребусы, которые не может решить, а тайны Лидии определенно интереснее обычных загадок.
***
Он идет по улице, ни на что конкретно не надеясь. Даже в маленьком городе случайно встретиться не так просто, поэтому он и удивляется, когда натыкается взглядом на Лидию. Она стоит у школьных дверей и машет рукой то ли смущенно, то ли кокетливо. Стив оборачивается и видит у полицейской машины шерифа с парнем. Они разговаривают и смотрят на нее, она – на них. Похоже, все прекрасно друг друга знают. Шериф еще что-то говорит, садится в машину и уезжает, а парень идет к Лидии. Стив несколько минут наблюдает и разворачивается, чтобы уйти, когда его окликают.
- Ты меня преследуешь? - в ее голосе слышится веселье.
Она настолько отличается от той Лидии, которую он видел несколько дней назад, что на секунду кажется, будто это и не она вовсе.
- Это ты меня догнала, - пожимает плечами он.
- Ты не уехал из города, - поддевает Лидия, закидывая сумку на плечо, и кивает недоумевающему парню. Прощается.
- А должен был? – Стив выгибает брови, давая понять: - не ей диктовать, что ему делать.
- Пожалуй, нет, - спокойно отвечает она, будто и не замечает, что противоречит своим словам. – Просто не думала, что останешься.
- Почему бы и нет, - он окидывает ее взглядом с головы до ног, – раз уж здесь оказался.
- Колесишь по стране в поисках приключений или просто развеяться?
Они говорят о ерунде, но на самом деле о самом важном.
- У меня тяжелая работа, - невпопад отвечает он. – Без передышки можно легко свихнуться.
Он не сразу замечает, что говорит о наболевшем. Между строк открывает душу. Судя по внимательному заинтересованному взгляду, она понимает. А может, Стив хочет так думать.
- Мне это знакомо, - кивает она и накручивает локон на палец. – Я бы не отказалась сбежать куда-нибудь на пару дней.
- А что мешает?
- Я нужна здесь, - грустно улыбается она.
«Нужна» звучит как «должна», Стиву это хорошо знакомо. Когда не позволяешь говорить напрямую, выдаешь себя интонацией, наклоном головы, поджатыми губами.
Лидия теребит край короткой юбки и постоянно заправляет волосы за ухо.
- Куда бы ты поехала? – спрашивает он, пока не успел передумать.
- Где никто не сможет найти, - почти выпаливает Лидия.
Звучит как «подальше отсюда». Она явно не раз об этом думала.
С другой девушкой он бы посмеялся. Какие проблемы могут быть у школьницы с кукольным личиком, кроме строгих родителей, но Стив помнит истошный крик на парковке и бездну горечи в сумасшедшем взгляде. Морально она куда взрослее, чем кажется.
- Я бы предложил помочь, если бы не был уверен, что ты откажешься, но…
- Ты не можешь этого знать наверняка, - в глазах пляшут чертенята, он не успевает за сменой ее настроения. – Что если я соглашусь? – Она останавливается посреди дороги, склоняет голову набок и сверлит взглядом. – Куда ты меня повезешь?
- Куда глаза глядят, – подмигивает он и улыбается, борясь с желанием поправить выбившуюся из прически прядь.
- По крайней мере до вечера меня никто не ждет. Поехали?
Улыбка Лидии ослепляет, и он не хочет взвешивать все «за» и «против». Он же имеет право хоть раз в жизни пойти на поводу у желаний. Стив Роджерс оказывается куда более импульсивным, чем ожидал сам.
***
- Раздельные номера, серьезно? – Лидия откровенно насмехается над ним посреди гостиничного холла.
- Я так воспитан, - пожимает плечами он, делая вид, что не замечает провокации.
Портье откашливается и протягивает ключи.
- Ваши номера.
Лидия выхватывает свой ключ и идет к лифту. Слегка покачивает бедрами, взмахивает волосами: она умеет произвести впечатление на мужчин. Вот только Стив не понимает, что за игру она ведет. Кому и что доказывает? Это не самоутверждение, не образ жизни, не похоть. Причина намного глубже, он уверен, но не сможет до нее докопаться, если Лидия не позволит.
- И откуда ты такой взялся? – задумчиво хмурится она, нажимая кнопку восьмого этажа.
- Из комиксов, - усмехается Стив.
И ведь даже не лжет.
Лидия фыркает и резко поворачивается к нему.
- А это идея! – она почти хлопает в ладоши. – Это не должно быть сложно.
Стив близок к тому, чтобы рассказать все как есть, но Лидия настолько очаровательна в своей почти детской непосредственности, что он ничего не говорит. Смотрит на нее и ухмыляется. Даже сейчас он видит скрытую горечь, будто она многое повидала в жизни, многое потеряла. Такой взгляд у тех, кто часто сталкивается со смертью.
- Точно не Тони Старк, совсем другое чувство юмора, - начинает перечислять она.
Он давится смехом. Тони бы наверняка оскорбился от самой мысли, что Стива могут посчитать им.
- Соколиный Глаз? – окидывает его оценивающим взглядом. – Нет, не представляю тебя с луком.
- О, весомый аргумент.
- Не перебивай, - она толкает его в плечо, притворно надувает губы.
И Стив не сдерживается – смеется в голос, сгибаясь пополам. Он не помнит, когда в последний раз так беззаботно смеялся. Сейчас он чувствует себя просто Стивом. Без приписки «Капитан Америка», повышенных ожиданий, необходимости принимать решения. Он просто мужчина, которому хорошо с девушкой.
- Для Росомахи мелковат, - прищуривается Лидия и закусывает губу. – Хотя по Беннеру тоже не скажешь, что он Халк.
Она все продолжает гадать, когда они выходят из лифта и подходят к номерам.
- Раздельные, но смежные? – она выгибает брови и кокетливо улыбается. – Все-таки у тебя были послабления в воспитании, да?
- У любого правила есть исключения, - он скрещивает руки на груди и прислоняется к дверному косяку, – разве нет?
- Мне это знакомо, - резко мрачнеет она и поджимает губы. – Я знаю, кто ты. – Стив ожидает чего угодно, но не того, что она говорит в следующую секунду: – Капитан Америка.
Он стоит как громом пораженный посреди коридора, а она уже скрывается за дверью. Она читает его, как открытую книгу, как бы он ни пытался отрешиться от реальности. Напоминает, кто он есть, когда Стив совсем этого не ждет.
Единственное, в чем он уверен сейчас: Лидия – исключение. Но из какого правила?
***
Он стоит у окна, засунув руки в карманы, и смотрит на улицу. С высоты все кажется маленьким, ничтожным. Люди куда-то спешат, машины ездят туда-сюда, жизнь кипит, а он сторонний наблюдатель. В который раз Стив чувствует себя чужим в этом мире. Лишним.
Он не сразу реагирует на тихий звук, а когда слышит, не сразу понимает, что стучат в его дверь. Он поворачивает ключ в замке и видит Лидию, мнущуюся на пороге. Волосы чуть всклокочены.
- Не спится, - будто оправдывается она. – Можно зайти?
Он приоткрывает дверь и впускает ее. Лидия озирается по сторонам и идет прямиком к окну. Он про себя усмехается. Они из разных реальностей, но так похожи. Настолько, что она понимает, кто он на самом деле. Кто он…
- Почему Капитан Америка?
Она передергивает плечами – осознанно ли? – и поворачивается. Свет фонарей путается в волосах, высвечивая пряди. Молчит пару секунд, – подбирает слова? – прежде чем ответить.
- Признанный лидер – принимаешь решения, которые считаешь единственно верными. Нравственный – отдельные номера для себя и меня о многом говорят, и отнюдь не о желании выспаться. И вздыхаешь так тяжело, словно от тебя зависит судьба всего мира.
- Это так заметно? – морщится он и подходит к ней ближе.
Лидия кивает.
- Бросается в глаза.
- А что если скажу, что я вправду Капитан Америка?
Он и не думал рассказывать о себе, но ее открытость и честность всколыхнули в нем откровенность. А может, дело в том, какой уязвимой, почти бесплотной она сейчас выглядела. Как призрак. Стоит моргнуть, и Лидия исчезнет. Всего лишь иллюзия.
Стив на секунду прикрывает глаза, но нет. Она по-прежнему здесь, стоит напротив и еле заметно улыбается.
- Тогда мне придется ответить, что я банши.
Она бросает взгляд исподлобья и отворачивается. Стив бы и хотел не поверить, но не смог. Вся ее поза кричит: это правда до последнего звука. И он видит себя в каждом движении. Вот она скрещивает руки на груди – закрывается. Вот смотрит вниз – думает о спешащих людях. Вот замирает и едва дышит – ощущает себя ненужной. Настолько знакомо, что на мгновение кажется: он слышит ее мысли.
Стив не думает, когда подходит к ней, не анализирует, когда обхватывает ее за талию, и совершенно точно ничего не решает, когда прижимает Лидию к себе. Все происходит само собой. И она не возражает. Они смотрят на город с высоты птичьего полета и молчат.
Он хочет о многом спросить, но нарушать очарование момента – кощунство. Не сейчас, еще пару минут…
- Как вообще это возможно? – она кладет свои руки на его и чуть сжимает.
Стив вдыхает запах ее волос и жмурится. Аромат полевых трав кружит голову, навевает воспоминания о детстве.
- Что?
Нет, невозможно, но так сладко.
- Нам нет места в реальном мире. Мы отклонение от нормы, - в ее голосе только печаль и усталость.
Сколько она держит это в себе? Почему-то он уверен: Лидия впервые озвучивает свои мысли. После всего, что он видел, банши не самое невероятное. Удивительное, загадочное, но он ничего не знает о них, кроме того что они видят смерть. В конце концов, Тор – бог, Наташа и Клинт – наемные убийцы, он сам результат эксперимента. Иногда ему кажется, что служба в Щ.И.Т.е напрочь атрофировала способность удивляться.
- Поэтому ты кричишь? Когда чувствуешь смерть?
Она откидывает голову ему на плечо.
- После моих воплей кто-то всегда умирает, как бы я ни пыталась помешать.
- Нам не обязательно об этом говорить.
Стив не хочет представлять, насколько ей тяжело. Нужно прожить, чтобы понять, и он не уверен, что справился бы на ее месте. А Лидия держится, надеется предотвратить. Неудивительно, что сбегает время от времени. Без передышки немудрено сломаться.
- Сегодня мы оба отдыхаем от чужих ожиданий, давай не будем портить момент.
Стив не видит, но уверен, что она улыбается. Искренне, без жеманства. Лидия позволяет себе раскрыться, он чувствует. Так же, как он, отпускает себя. У них есть эта ночь, считанные часы, за которые обрести можно больше, чем потерять, потому что и так ничего нет. Они выстраивают хрупкий мост взаимопонимания, и рушить его было бы преступлением.
Лидия отстраняется и поворачивается к нему, зарывается руками в волосы.
- Завтра мы расстанемся, - в грусти ее взгляда можно утонуть. – Ты не можешь перестать быть Кэпом, я не могу бросить друзей. Возможно, мы даже никогда больше не увидимся. – Он хочет возразить, но Лидия накрывает его губы ладонью. – Но сейчас ты просто Стив, а я просто Лидия. Два человека, которым хорошо вместе, и это бесценно.
И они больше не произносят ни слова. Запоминают каждое мгновение, откликаются на мимолетное движение, растворяются в эмоциях. Лидия дарит ему ощущения, которые он не забудет, даже если захочет. Отдается без остатка, и он отвечает тем же.
Каков шанс случайно встретить ту, которая понимает с полуслова, пусть и для того, чтобы потерять? Стив человек действия. Он не любит просчитывать наперед, разбирается с происходящим здесь и сейчас. Жизнь непредсказуема. Совпадения причудливо переплетаются между собой и ставят перед выбором. Его рыжеволосая случайность впивается ногтями в кожу, прижимаясь крепче. Забирает его душу, не замечая этого.
Стив не слышит надрывающийся в кармане куртки телефон.
***
Ванда отшатывается от него и судорожно глотает ртом воздух.
- Зачем?.. – выдавливает из себя, часто-часто моргая, но Стив все равно замечает блеснувшие в глубине глаз слезы.
- Иначе ты не научишься контролировать силу, - тяжело сглатывает он. Никогда не думал, что так устаешь, когда копаются в твоих мыслях. – Ты должна доверять мне.
- Все равно не понимаю.
Она до того напоминает Лидию, что его мутит. Широко распахнутые зеленые глаза, отливающие рыжиной волосы, приоткрытые пухлые губы. С ней связаны слишком яркие воспоминания. Мельчайшие детали проносятся в голове: слова, взгляды, прикосновения. Он проживает все заново.
- Я чувствую твою боль, - Ванда берет его за руку, но он выдергивает ее. Неправильно и интимно. Стив не должен был делиться этим ни с кем, но сделал выбор, чтобы помочь Алой Ведьме обуздать свою мощь, чтобы устранить потенциальную угрозу. Спасение людей превыше всего. Всегда.
- Чтобы научиться контролировать силу, ты должна открыться полностью. Понять, смириться и захотеть принять помощь. Теперь ты знаешь цену, которую я заплатил. Легче не будет, но уверенность в себе многое упрощает.
- Ты больше ее не видел?
Стив качает головой.
Больше не хочет говорить, будто слова забирают все силы. Он выпадает из реальности, в этот момент он снова в номере отеля с Лидией. Узнает ее и тут же прощается. Видит все как наяву. А может, Ванда дает возможность вернуться туда, куда тянет всей душой. Там он был по-настоящему счастлив. Тогда он впервые узнал, что такое бывает. С ней.
- На сегодня все, - коротко бросает он и не узнает свой голос – глухой и хриплый. – Извини.
Он не ожидал, что будет так тяжело. Острым лезвием по живому режут воспоминания. Долг превыше всего для обоих, но запихнуть чувства глубоко в себя не получается. Только если загружать работой каждую секунду. И он так и делал, пока, отчаявшись, не решился на радикальные меры с Вандой. Он слишком быстро сдался. Нужно было еще немного потерпеть, подождать, не показывать самое сокровенное. Он должен был найти другой выход. Должен был… Вместо этого сидит в своей комнате и рассматривает фотографию Лидии, сделанную украдкой.
Она улыбается и кажется вполне довольной. Разговаривает с друзьями, сжимая ремешок сумки, смеется, живет нормальной полноценной жизнью. «А по ночам сбегает в сомнительные бары, чтобы отдохнуть от рвущего голосовые связки крика», - ехидничает внутренний голос. Стив закрывает лицо руками. Нельзя раскисать, нельзя, нельзя, нельзя…
- Кажется, где-то был виски, - шепчет он, обшаривая комнату.
Находит фляжку, делает щедрый глоток и вспоминает первую встречу с Лидией. Тогда он тоже пил виски. А она чай со льдом.
Ближайший стул летит в стену и разлетается на части, ударившись об нее.
Неудачник!
Одно видение, вызванное Ведьмой, и он разваливается на куски. Жалеет себя, пьет, громит комнату. Упоминание Лидии рушит едва налаженную жизнь. Желание увидеть ее снова разрывает изнутри. Рука уже тянется к ключам, но он себя сдерживает. У него обязательства. Стив должен обучить Ванду справляться со способностями. Не имеет права облажаться, потому что у Ванды нет выбора, ей приходится с ними жить.
И Лидии приходится.
- Прощай, - звучит в ушах. Губы помнят легкий поцелуй, кончики пальцев покалывает от прикосновения к нежной коже.
- Прощай, - эхом повторяет он за ней.
- Прощай, - выдыхает Стив в пустоту, пару секунд невидяще смотрит перед собой и срывается с места.
Он не готов с ней проститься, сколько бы ни считал это необходимым. Не хочет, не может. Стив так часто забывает о себе, что не замечает, как жизнь проходит мимо. Долг, честь, ответственность – все, что было и есть. А вдруг может быть больше? Вдруг совпадения не случайны? Вдруг Лидия его судьба?
***
- Что ты здесь делаешь? – она смотрит на него так, будто видит привидение.
- Соскучился, - улыбается Стив, прислонившись к дверному косяку.
- А я думала, мимо проезжал, - прищуривается Лидия и тянет его к себе, – случайно, - и легко касается губ. – Решил поздороваться.
- Привет, - обнимает ее он и зарывается лицом в волосы. Вдыхает их аромат и закрывает глаза.
Пустота внутри сменяется умиротворением.
Он дома.
Больше никаких совпадений.

«Глупый, самое страшное происходит не в темноте, а при свете дня», — ласково улыбается мать, проводя тёплой, пахнущей весной ладонью по мокрой от слёз щеке Итана. Страх отступает и тени, пришедшие с очередным кошмаром, постепенно угасают. Взгляд женщины пропитан любовью и чем-то ещё — чем-то, чего её сын ещё не понимает в меру своего возраста.

Когда миссис Чандлер протягивает мальчику зажатый кулак, любопытство берёт верх над детскими страхами, и Итан, сбросив с себя одеяло, садится на кровати. Сердце трепещет от предвкушения, и он не может оторвать взгляд от изящных длинных пальцев, скрывающих от него их очередной секрет на двоих. Смех матери колокольчиками переливается в ушах, мягко укутывает, расслабляет, заставляет поверить в то, что сны не властны над ними. И Итан тоже начинает смеяться. Сперва немного робко, затем всё громче и громче.

Он не сразу осознаёт, отчего всё вдруг меняется. Просто в одно мгновение Итан словно со стороны слышит себя. И смех уже не такой безмятежный. Сиплый, надрывный, невесёлый — он сродни отрезвляющему ведру холодной воды. Итану горячо от соли на губах, а от металлического привкуса чужой крови во рту становится тошно.

Прислонившемуся к холодной грязной стене мужчине страшно открыть глаза, ведь он знает, что увидит перед собой. Как и в своих воспоминаниях всегда, в конце концов, догадывался, что на ладони матери будет лежать леденец. И он продолжает мрачно хохотать в свои липкие от крови ладони. Если бы мужчину сейчас кто-нибудь услышал, то, возможно, Итану повезло бы и его упекли в сумасшедший дом — за толстые стены с железными дверями и надёжными оковами. Может, тогда бы он прекратил убивать. Может, тогда бы смог побороть в себе монстра.

Не открывая глаз, Чандлер медленно поднимается на ноги. Пульс бешено грохочет где-то в висках, а тело болит так, словно Итан проделал путь до этого забытого Богом переулка с другого материка. Болезненные физические ощущения после обратного обращения — мизерная плата за страдания других людей. Неадекватно малая за каждого невинно убиенного. Наверное, поэтому Итану даны его воспоминания, его сожаления, его страхи и горечь потерь. 

Чандлера выворачивает наизнанку, когда он случайно наступает ногой на оторванную конечность, лежащую посреди вонючей лужи. Всего знобит от вины за содеянное, от отвращения к самому себе. Но каким бы он ни был чудовищем, человек в нём ещё имеет голос — услышав неподалёку пьяный гогот, Итан бросается прочь. Однако компания дюжих моряков настигает его, впивается цепкими пальцами в тело, будто желая разорвать Итана в клочья.

Ещё минуту назад мечтавший о разоблачении мужчина пытается вырваться, но ничего не получается. Тело ещё слишком слабо, да и сознание начинает меркнуть под градом ударов, под бесконечными, полными отвращения ругательствами в его сторону. «Монстр!» — истерично взвизгивает какая-то девушка, однако Итан, только что упавший на мокрую после дождя мостовую, как ни вглядывается, не может рассмотреть её лица. Он вообще сейчас видит лишь потёртые носы её дешёвых туфель да грязную нижнюю юбку, неаккуратно торчащую из-под замызганного платья. А ещё Чандлер видит, как по булыжникам к огромной луже с лежащими посреди неё останками жертвы начинает ручейком струиться кровь монстра. Мужчина даже улыбается своему открытию. Может, в этот раз не обязательно выживать?

«Если не поднимешься, то так и останешься никчёмным мальчишкой!» — вторит продолжающей визжать девице какой-то мужчина. Итан из последних сил вскидывает голову и снова начинает смеяться. 

Отец. Как же давно Чандлер не видел этого властного грузного мужчину со стальным блеском в глазах. Смотрит на него, плотно сомкнув губы и потирая подбородок причудливым набалдашником массивной трости. Итан знает, каковы на вкус её удары. Знает, что за внешней холодностью старшего Чандлера скрывается бешеная натура. Самое страшное происходит не в темноте, а при свете дня. Отцу не нужно было проклятье, чтобы обратиться в чудовище. Он родился им и таким же воспитал сына после смерти своей жены. И сейчас мистер Чандлер прищурившись наблюдает за тем, как ещё один член его семьи мучительно умирает. Наблюдает, но ничего не делает. Итан догадывается, почему. Отец — всего лишь плод его воображения. Тень из прошлого, оставленная в сырой земле родного городка много лет назад.

Чандлер на мгновение закрывает глаза, а когда открывает их вновь, перед ним уже стоит незнакомец. Испещрённый морщинами старик, брызгая слюной, подгоняет взявшую в свои руки правосудие толпу. Странно, но Итан больше не испытывает боли. Всё происходит словно не с ним. Монстр внутри злорадно скалится, скрежеща по булыжникам когтистыми лапами.

В этот раз почти не больно и быстро. Несколько ударов наотмашь, и толпа врассыпную бросается вниз по плохо освещённой улочке. Чудовище обнажает клыки, и Итан окончательно растворяется в нём. Единственное, что всегда доставляет ему хоть какое-то подобие облегчения — провалы в памяти, связанные с тем, что в мужчине живут сразу двое.

Через некоторое время Чандлер приходит в себя. Он лежит на грязном топчане в своей съемной комнатушке лицом вниз. Одежда и постельное бельё пропитались кровью настолько, что, кажется, их вовек не отодрать от кожи. Его снова тошнит, однако в последний момент мужчине удаётся справиться с рвотными позывами. Оказавшись у таза со стоящим возле него кувшином с водой, Итан смотрит на своё отражение в небольшом зеркале, висящем на облупленной стене.

Сколько можно бежать от того, от чего нельзя скрыться? Сперва от жестокости отца, теперь — от своей собственной. Оправдания, что во всём виноват монстр, уже не могут успокоить. Итан помнит, за что именно его обрекли на подобное соседство. Прошлое возникает перед глазами каждый раз, когда он отбрасывает ненужную жалость к себе. Все те ужасы сотворил не дикий зверь, а человек. Не тот, что постепенно угас под гнётом ненависти к жестокому отцу, уморившему мать, а тот, кто однажды возродился из пепла былых страданий. Побег в никуда казался панацеей от всех бед, а страдания других людей - неплохой компенсацией за его собственные. С тех пор Итан всё время в бегах. Словно кто-то наложил на него проклятье задолго до роковых событий. Словно ему на роду написано — быть беглецом. Однако монстр всегда настигает Итана. Настигает и вспарывает до костей вместе со своими жертвами. Вместе с их общими жертвами.

Итан прислушивается. Хотя окно, выходящее на рыбный рынок, приоткрыто, с улицы не доносится ни звука. Предчувствуя беду, мужчина осторожно открывает дверь своей комнаты и спускается по лестнице в обычно даже в такой ранний час заполненный моряками зал таверны.

Ни одного посетителя, хотя всё здесь выглядит так, словно люди на минутку куда-то отлучились. Наполненные кружки, еда на тарелках, отодвинутые скамьи.

Сердце колотится в груди, когда Итан толкает тяжёлую дубовую дверь. Он выходит под тёплое весеннее солнце, тут же напоминающее ему о нежных маминых руках, и впадает в оцепенение от представшей перед его взором чудовищной картины. Мостовая сплошь и рядом покрыта изуродованными порванными телами людей. По инерции двигаясь к пристани, мужчина вглядывается в лица мертвецов. Чандлер столько лет бежал, однако где он в конце концов оказался? В своих детских кошмарах с горами трупов и скалящимся над ними в отвратительной ухмылке монстром. 

Столько лет он повторял себе слова матери, так толком их и не поняв. Повторял и двигался вовсе не к свету, а в темноту. Стремился туда, откуда нет выхода, наивно полагая, что это и есть свобода.

Оказавшись на бревенчатом настиле, Итан глядит в тёмную мутную воду. Течение медленно проносит мимо красивую молодую женщину с длинными тёмными волосами, словно водоросли опутывающими её тело, облачённое в белоснежную ночную сорочку. Бледное лицо с острыми скулами кажется ему смутно знакомым, однако Чандлер так и не может вспомнить её имя, пока до него внезапно не доносится хриплое:

— Итан, очнись же!

Мисс Айвз?

Итан мгновение смотрит ей в глаза, а затем внезапно ощущает, как вода начинает наполнять рот и горло. Яркая вспышка, и мужчина уже судорожно пытается выбраться из просторной ванны, наполненной пробирающей до костей ледяной водой. Он буквально переваливается через борт и оказывается у босых ног Ванессы Айвз.

Схватившись за горло, мужчина пытается откашляться. Ванесса, присев рядом, обеспокоенно заглядывает ему в лицо.

— Не думаю, что опиум может тебе помочь, Итан, — шепчет она прежде, чем грустно улыбнуться. — Думала, что мы тебя потеряем.

Итан растерянно оглядывается по сторонам, абсолютно не понимая, где сейчас находится и не очередной ли опиумный сон — всё происходящее. Только теперь до него наконец доходит, что он полностью раздет, а стук в висках не от сердцебиения, а от отбывающих дробь зубов. Мужчина даже сказать не может, когда ему в последний раз было настолько холодно. На похоронах матери? При осознании, что им теперь управляет зверь?

Мисс Айвз вновь улыбается, заметив, как Итан поджимает к подбородку колени и обхватывает их руками.

— Уж прости, — разводит она руки в стороны. — Каким тебя нашли, таким сюда и привезли.

Чандлер снова кивает и закрывает глаза. Вдруг и эта ванная, и Ванесса сейчас исчезнут без следа? Что тогда останется ему? Пустота и темнота, чудовище, с каждой ночной вылазкой становящийся всё сильнее.

— Мне страшно, Ванесса, — признается Итан, не поднимая взгляд.

«Страшно остаться с ним в темноте», — повисает в тишине недосказанным.

— Я знаю, — тихо говорит женщина, обхватывая его руками и прижимая к себе словно маленького мальчика. — Я никогда не отдам тебя ему.

Что-то внутри Итана сперва настороженно замирает, а затем отдаётся в груди по-прежнему неутихающей скорбью.

«Не бойся, я никогда тебя ему не отдам», — едва различимая клятва матери эхом вторит обещанию мисс Айвз. Она сдержала слово — пока билось её сердце, отец не имел над сыном никакой власти. Чтобы сказала мать увидев Итана спустя всего год после своей кончины?

Чандлер начинает глухо смеяться, уткнувшись мокрым лицом в плечо Ванессы.

— Ты просто не осознаёшь, что настоящий монстр, живущий во мне, имеет человеческое лицо.

Мисс Айвз молчит некоторое время, и Итан уже жалеет о сказанном. Страшно остаться без неё. Без её тёплого дыхания на виске, без едва уловимого аромата свежести, исходящей от изысканной сорочки.

— Что же, — наконец прерывает затянувшуюся паузу Ванесса, и мужчина крепче прижимается к ней, догадываясь, что это больше «да», нежели «нет». — Все мы немножко монстры.

Долго и не счастливо

Летний день близился к концу, стояла особенная, вечерняя, жара, и небо, светлое настолько, что казалось почти белым, грозило вот-вот заалеть закаточным боком и потемнеть. Воздух был густым и липким, он обволакивал комнату тяжестью, которую не разгонял даже работающий кондиционер.

Окна были распахнуты, вместе с ленивой жарой впуская в помещение теплый, пыльный запах улицы. Доктор Стокер сидел за столом и заполнял бумаги, неосознанно прислушиваясь к причудливой смеси звуков, доносящихся снаружи. Вот процокали каблуки по брусчатке, кто-то громко крикнул кому-то «привет», раздалась трель велосипедного звонка, пронзительный лай выгуливаемой собачонки... все звуки перекрыл резкий визг шин и металлический хлопок двери. Доктор Стокер вздрогнул и посмотрел на часы. Пора.

Бумаги собрались в стопку и легли на дно верхнего ящика стола. Доктор Стокер встал и пересел на стоящее рядом с диваном кресло, положив на подлокотник блокнот и простой карандаш — ручки он почему-то не любил.

— Запись на семь сорок, доктор Стокер, — в кабинет заглянула секретарша Нина, пропуская в дверной проем молодого мужчину.

— Добрый вечер, — обаятельно улыбнулся посетитель, протягивая ладонь привставшему ему навстречу доктору. Рукопожатие у него было крепким и долгим, а взгляд — очень холодным.

— Добрый. Присаживайтесь.

Мужчина сел на диван и нагло закинул ноги на журнальный столик.

— Я думал, у психиатров должна быть кушетка и все должно быть такое... белое, — криво усмехнулся он.

Он повертел головой, оглядывая помещение, обставленное в классическом стиле, с бежево-коричневой мебелью, мягким темным ковром, огромными книжными шкафами, занимающими все стены, и тусклым торшерным освещением.

— Я не психиатр, а психотерапевт, — с улыбкой мягко поправил пациента доктор Стокер. — И разве вам было бы комфортнее на кушетке с белой комнате? — он заглянул в блокнот. — Деймон, так ведь? Или предпочитаете «мистер Сальваторе»?

Улыбка мужчины дрогнула на секунду, словно он вспомнил что-то плохое. Взгляд стал еще холоднее.

— Деймон.

— Итак, Деймон. Расскажите, что вас беспокоит?..

Больно было очень. Кровь, горячая и липкая, текла по рту и подбородку, противно пахло ржавчиной и отдавала стойким привкусом соли. Слезы тоже были соленые. Стефан облизывал губы и размазывал кровь со слезами по лицу. В висках тяжело бухало, дышалось трудно и болезненно, казалось, легкие в груди раздулись от быстрого бега так, что давили на ребра.

К горячей коже прикоснулись чем-то холодным и мокрым. Стефан сморгнул слезы, и окружающий расплывчатый мир стал немного различимее. Деймон вытирал ему лицо влажным носовым платком. Он неосторожно задел сломанный нос, засочилась свежая кровь, и Стефан зажмурился от боли, готовый вот-вот снова разрыдаться.

— Не ной, — строго велел Деймон. — Кто это сделал?

Стефан, всхлипывая, назвал имена соседских мальчишек. Деймон велел ему прижать платок к носу, не отпускать и сидеть на месте, подобрал с земли палку потолще и подлиннее и куда-то ушел. Тогда совсем еще мальчишка Стефан не понимал, что это была жестокость. Нездоровая, тяжелая и гнилая жестокость, которую нельзя было оправдать заступничеством и обостренным чувством справедливости. Даже подростковым максимализмом — нельзя.

Вернулся Деймон довольно быстро. Палки у него уже с собой не было, костяшки рук были сбиты до красноты, одежда была местами порвана, с пятнами крови и грязи. Деймон встал перед братом на колени и внимательно осмотрел лицо.

— Они больше никогда тебя не тронут, понял? Тебя никто никогда не тронет.

Потом Деймон взял его за руку и повел домой.

Отец кричал долго, стучал кулаком по столу и глушил из стакана что-то, пахнущее едко и кисло. Мама плакала и обнимала папу за плечи, что-то шепча на ухо. Стефан тогда тоже не понял — почему. Почему ему запретили играть с ребятами, а Деймона выпороли и наказали, почему мать рыдала и обнимала его трясущимися руками за плечи, а отец так рассердился. Деймон же защитил младшего брата? Деймон избил трех малолеток, толкнувших его братика, палкой. У одного были сломаны ребра, у другого выбиты зубы, еще один получил серьезный ушиб головы. Стефан не понимал.

Поздним вечером он прокрался в спальню к наказанному брату, залез в его кровать под одеяло и обнял со спины. Деймон не спал — все тело его было напряжено, он дышал медленно и спокойно.

— Спасибо, — горячо шептал Стефан. — Но не делай так больше, ладно? — он сам не знал, почему просил. Наверно, чтобы отец больше не сердился и не наказывал Деймона.

Деймон стиснул его ладошку пальцами и ничего не сказал.

— Я хотел убить их. Понимаете? Тогда я был уже достаточно взрослый, чтобы понимать, от чего умирают люди, и я хотел это сделать.

Доктор Стокер записывал в блокнот интересные для себя моменты. История, рассказанная Деймоном, казалась ему смутно знакомой — как будто бы он читал об этом или видел в каком-то фильме, или уже слышал об этих событиях от другого человека. В этом не было ничего странного, ведь, в конце концов, у него было немало пациентов с неконтролируемой агрессией, особенно в таком возрасте.

— Понимаю, — кивнул Стокер. — Агрессия проявлялась только в детстве и подростковом возрасте? Или продолжается до сих пор?

Деймон посмотрел на него странным, пустым взглядом. Он помнил, какие чувства испытывал, когда слышались крики боли, когда воздух сгущался от запахов крови и пота, когда хрустели сломанные кости под быстрыми и мощными ударами палки. Это было удовлетворение — никто больше не тронет Стефана. И это было самым первым плохим поступком в его жизни.

— Вы думаете, я здесь из-за приступов агрессии? Нет. Моя вспыльчивость меня не беспокоит.

— А из-за чего тогда?

Когда Деймон вернулся с войны, что-то изменилось. Стефан изменился. Не просто стал старше на несколько месяцев, не просто отдалился, он стал другим — иначе улыбался, по-другому смотрел, смеялся незнакомым смехом. Это было заметно сразу, и это пугало, потому что уже тогда, не зная наверняка, Деймон чувствовал, в чем дело — младший брат влюбился.

Она была красива. Той самой красотой, которая притягивает взгляды и вызывает восхищенные вздохи у всех, вне зависимости от предпочтений, пола и возраста. Ее красота была холодной, как лед, и неизменной — она была одинаково красива и поздним вечером после многочасовых танцев, и ранним утром, еще не собранная, только что проснувшаяся. Она покоряла своей улыбкой, незримой властностью и призывными взглядами из-под ресниц. Влюбиться в нее было невозможно, завоевать ее внимание казалось чем-то непостижимым.

Очень скоро она стонала и выгибалась под Деймоном, царапала его спину ногтями, обвивала ногами за талию, целовала жадно в губы, прикусывала кожу на шее — почти каждую ночь. Ее красота становилась порочной. Стефан улыбался ей днем, очарованный, целовал ее изящные ручки и невесомо касался губами щеки. Деймона тошнило от этого почти физически ощутимо, ведь она знал — какая она. Недостойная его брата, лживая и гнилая изнутри. Остро хотелось отвратить Стефана от нее любимыми способами.

— Ты думаешь, что нравишься ей? — говорил Деймон. — Она улыбается тебе, а потом раздвигает передо мной ноги, — говорил он. Перед глазами стояла сплошная темнота от злости и странной, выкручивающей обиды. — Она просто играет с тобой.

Стефан уже не был мальчишкой, плачущим перед старшим братом. Он бил очень сильно, прямо в солнечное сплетение, бил еще раз, наотмашь, — по лицу. А потом уходил и не разговаривал с Деймоном. Это была их первая ссора. Не из-за игрушек, не из-за родителей, а из-за девушки. Стефан любил ее, а Деймон — Стефана. Красавица по имени Кэтрин погубила их обоих.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, приоткрыв дверь.

В узкую щель Стефан, пришедший навестить возлюбленную перед сном, увидел развороченную постель и своего брата. Он сделал шаг назад, побледневший и растерянный, преданный и не верящий. Кэтрин схватила его за руку.

— Ты не хочешь уходить, — прошептала она, глядя в глаза Стефану. Ее зрачки расширились. — Ты хочешь присоединиться, — игриво добавила шепотом. Стефан кивнул и прошел в комнату вместе с ней.

Они целовали ее — один в губы, другой в шею, и ласкали ее тело руками, а она стонала и извивалась под ласками, подставляясь под касания ладоней, под поцелуи. Деймон сорвал тугой корсет одним резким движением, окончательно освобождая Кэтрин от одежды, и провел губами по ее ключицам, по груди, по животу. Она напряглась всем телом, выгнулась, запуталась пальцами в его волосах, сама целуя Стефана. Их движения из плавных и медленных становились резкими и торопливыми, стоны из приглушенных — громкими. Они беспорядочно целовались и прикасались друг к другу, и их ощущения причудливо смешивались в единую волну удовольствия.

В какой-то момент границы размылись окончательно. Стефан лежал на спине, не отрывая взгляда от движущейся на нем Кэтрин, — темные кудри липли к шее, светлая кожа блестела от пота, она откидывала назад голову и стонала, упираясь ладонями в его широкую грудь. Одной рукой Стефан придерживал ее за бедро, оставляя алые отпечатки пальцев, а другой водил по животу лежащего рядом Деймона. Тот лениво целовал брата в плечо, подбородок, скулы и губы, потом перехватил его руку и не опустил ниже. Отвернувшись от Кэтрин, Стефан посмотрел на Деймона мутным, возбужденным взглядом и сам потянулся за новым поцелуем, продолжая резко и быстро двигать рукой. Деймон хрипло стонал ему в губы, толкаясь бедрами в сжатый кулак и жмурясь от удовольствия.

Тогда они перешли черту. А наутро Кэтрин стерла им память.

— Вы действительно не помнили об этом?

Деймон печально усмехнулся и отвел взгляда в сторону. Он вспомнил о произошедшем, став вампиром. Он помнил странное чувство — мешанину жгучего стыда, удивления и смутного, необъяснимого удовлетворения. Только потом, много лет спустя, он понял. Никто не тронет Стефана. Никто не будет Стефану ближе, чем его брат. В ту ночь это подтвердилось впервые.

— Возможно, мы были пьяны. Столько лет прошло, понимаете. Это всплыло не сразу. Есть же такая херня, как подсознательная защита? Когда мозг блокирует негативные воспоминания?

— А вы считаете эти воспоминания негативными?

Смех вышел натянутым, неестественно громким.

— Вы мне нравитесь, доктор. У вас не найдется выпить?

Стокер покачал головой.

Умирать было очень страшно и почти не больно. Они успели понять, что происходит прежде, чем все случилось, но мучения почти не испытали. А потом мир вернулся — яркий, высушенный мир, наполненный жаждой. Деймон хотел умереть, но Стефан принял решение, тяжелое и больное, за них обоих.

— Ты же не бросишь меня, Деймон, — говорил он. — Не оставляй меня, — просил он. — Мы можем быть вместе всегда, ты и я, братья Сальваторе.

Стефан подтолкнул к брату девушку с перекушенной шеей, пахнущую кровью так сладко, что кружилась голова. Деймон не хотел оставлять Стефана и сделал глоток. Тогда вечность казалась пьянящей, счастливой, бесконечной и прекрасной. Он узнал, как сильно ошибся, не сразу.

Им пришлось разлучиться, и они не виделись несколько десятков лет. Деймон надеялся — Лекси о нем позаботится. Лекси была хорошей, совсем не такой, как Кэтрин. А потом она начала занимать слишком большое место в жизни Стефана, стала важнее, любимее и нужнее, чем Деймон. Спустя почти полтора века он убил ее и снова испытал это чувство — удовлетворение. Стефану никто не должен был быть ближе, чем брат. У Стефана не должно было быть выбора.

— Продолжите? Мистер Сальваторе?

Деймон вздрогнул и снова посмотрел на доктора.

— Простите, задумался. О чем я говорил?

— Подруга вашего брата трагически погибла, и он винил в этом вас.

— Да. Неудачно совпало, что в то время у него была новая девушка.

Поначалу Елена не интересовала Деймона совсем. Она отнимала у него брата, она была калькой Кэтрин только внешне, она была веселая и милая, очень красивая, и в ней было ничего того порочного и гнилого, что было в Кэтрин. Потом Деймону стало остро нужно доказать обратное. Хотелось сказать — вот, смотри, Стефан, смотри, она такая же, она ничем не лучше, она предаст тебя, она сделает тебе больно. Он доказал. Он потратил несколько лет, сам поверил в то, что влюбился, заставил ее отвернуться от Стефана и прийти к нему. Чувство, то самое, яркое, удовлетворения и злой, вымученной радости — быстро покинуло Деймона. Это того не стоило. Елену тянуло выбросить, как игрушку, которую очень хотелось ровно до тех пор, пока она была чужой.

— Ты не замечал... — задумчиво протянул Деймон, заходя в комнату брата с бокалом виски в руке, не первым и даже не пятым за вечер, — ...что у нас было слишком много общих девушек?

Стефан отложил ручку и отодвинул от себя дневник.

— Мы уже выяснили, что ты получил Елену. Чего еще ты хочешь?

Деймон сделал глоток виски, но колючее ощущение в глотке никуда не делось. Он стоял и смотрел на брата — человека, которого знал с рождения. Человека, который рисковал ради него жизнью, неизменно прощал и даже в самые плохие времена позволял вернуться. Давал шанс — снова и снова. У Деймона затряслись руки. На мгновение ему почудился окровавленный нож, зажатый в пальцах, и огромная, ничем не заполняемая дыра в спине Стефана. Он помотал головой, пытаясь отогнать это.

Его желание казалось ему таким простым, понятным и правильным — чтобы у Стефана был только он. Десятилетиями он появлялся в ее жизни и рушил все, что было построено, чтобы показать Стефану, что всегда с ним рядом будет только брат, остальное хрупко и непостоянно.

В итоге у Стефана не было никого.

— Я хочу, чтобы у меня был брат.

Стефан вышел из комнаты, ничего не сказав.

— То, что вы описываете, называют инцестом второго типа. Сексуальные отношениях двух кровных родственников с одним и тем же партнером.

Деймон потер переносицу. Душный вечер за окном начал превращаться в ночь — садящееся солнце щедро разливалось по небосводу краснотой, жара уходила, уступая место прохладе и свежести. Кое-где на темнеющем небе мигали одинокие звезды. В открытое окно больше не доносилось никаких звуков, по улицам ходила ленивая тишина.

То, что он описывал, не было инцестом второго типа. Это было жизнью. Со всем ее дерьмом, подтекстом, невысказанными чувствами, непринятыми признаниями и неисполненными желаниями.

— Где сейчас ваш брат? — осторожно поинтересовался доктор Стокер, давно уже отложивший блокнот и ручку.

— В Европе. Он уехал из США после некоторых событий.

— Каких?

Шестьдесят лет не понадобилось. Бонни потребовалось всего около пятидесяти, чтобы, наконец, найти способ отменить связь между собой и Еленой. Она провела в закрытой комнате несколько часов, и вышла, постаревшая разом лет на пять, уставшая, вымученная. Улыбнулась и пожелала обоим братья Сальваторе счастливого воссоединения с любовью. Все такая же острая на язычок — она не уточнила, с чьей любовью. Наверно, их обоих.

Крышка скрипнула, поднимаясь.

Осознание того, что Кай их обманул, пришло не сразу. Как только действие заклинания прошло, Елена начала стареть. Стремительно, быстрее, чем Кэтрин. Она встала из гроба уже старухой и не узнала ни Стефана, ни Деймона. Смерть забрала ее очень скоро.

Деймон разбивал бутылки об пол, тряс Бонни за плечи и кричал что-то о том, что это было убийство, что она должна была это предвидеть и — предотвратить. В воздухе стоял горький вкус взаимных обвинений и солено пахло слезами. Виноват не был никто.

После похорон Бонни принесла братьям Сальваторе флакон с кровью. Последнее, что осталось от Елены, — возможность стать людьми.

— Она хотела бы этого для вас обоих, — сказала Бонни и ушла. Бонни — ведьма, нашедшая путь к долгой жизни, все такая же сильная и молодая, выглядящая едва ли на тридцать в свои шестьдесят

Деймон сидел перед камином и смотрел на огонь сквозь хрустальный стакан. Огонь мягко трещал, облизывая дерево, как и виски, совсем не согревал. На плечи опустились широкие ладони.

— Знаешь, что хуже всего? — спросил Деймон и тут же ответил сам: — Она не прожила жизнь. Из-за меня она не прожила даже одну человеческую жизнь. Она лежала в гробу пятьдесят лет, потому что однажды я захотел доказать тебе что-то.

— А еще сотни людей из-за этого погибли, — добавил Стефан. В его голосе слышалось сожаление, хотя другие люди никогда не имели значения. Были только они — братья Сальваторе. Не имела значения и череда девушек, одних и тех же, проходящих через их постели. Даже родную мать они выжгли из своей жизни, чтобы показать, что в конце концов всегда остаются лишь они вдвоем.

— И еще сотни погибли, — эхом повторил Деймон.

— Что ты хотел доказать, Деймон?

Он не ответил. Повернулся, посмотрел пьяным, расфокусированным взглядом и положил голову на стискивающую плечо ладонь. Не сдержавшись, провел губами по холодной коже. Он доказывал, всю свою жизнь он доказывал. «Стефан, я люблю тебя. Не так, как положено, не так, как нужно, слишком сильно и сильно жадно, чтобы позволить быть счастливым без меня. Лучше ты будешь несчастным со мной. Целых два века, Стефан. Ты ничего не понял или понял, но не хочешь того же, чего и я».

— Я... Стефан, я...

— Знаю. Я тоже.

Ладони крупно дрожали, под кожей кололо от каждого прикосновения, движения были дерганными, нервными. Они долго сидели, обняв друг друга и вцепившись руками в одежду, дышали часто, прерывисто, и ничего не говорили. Не могли ничего сказать. Поцелуи были неловкие, как самые первые, вздохи сдержанные, стоны тихие, задушенные, и от всего происходящего в голову ударяло стыдом и тем самым чувством удовлетворения и неправильной радости — у Стефана никого не будет ближе, чем брат.

Потом, лежа рядом и не прикасаясь к Деймону, Стефан сказал:

— Я выпью лекарство. Ты со мной?

Деймон крепко сжал его ладонь пальцами.

— С долго и счастливо не очень вышло, попробуем коротко и счастливо.

Он соврал. Стефан стал человеком, и Деймон покинул его навсегда, стерев обо всем память.

— Не уверен, что вы хотите знать, — Деймон вдруг встал с дивана. — Знаете, мне пора. Спасибо большое за сеанс, вы здорово помогли разобраться в себе.

Пожав доктору Стокеру руку, Деймон Сальваторе вышел из кабинета. Уже через пару секунд он вышел на улицу и подошел к припаркованной неподалеку машине. Внутри было тепло и пахло сигаретным дымом.

— Как он?

— Кажется, у него все в порядке.

— Здорово. Поехали?

Мотор загудел, и автомобиль сорвался с места, разгоняясь за секунды. Деймон стискивал руль до побелевших костяшек, Бонни молча сидела рядом. Они были молоды, впереди их ждала вечность.

Доктор Стокер в своем кабинете снял очки, устало потер виски и подошел к зеркалу. На него глянул старик с ярко-зелеными, живыми глазами. Дрожащая рука в старческих пятнах поднялась и коснулась аккуратной седой бороды. На пальце было надето старинное кольцо с первой буквой его имени и фамилии. Сэмюель Стокер. Так звали доктора.

Почти целую стену в его кабинете занимали рукописные дневники Стефана Сальваторе. И он уже знал эту историю, рассказанную ему Деймоном. Это была их история.

Джейсон Стэкхаус расслабленно прикрыл слегка отяжелевшие веки и с удовольствием перекатил языком находящуюся во рту таблетку. Новая мода — Speed с примесью вампирской крови — определённо была по вкусу молодому человеку. И пусть Сьюки постоянно пилила брата на тему того, что наркотики его до добра не доведут, сейчас Стэкхаусу было хорошо, как никогда. Лафайетт — долбанный гений, и если бы Джейсон не был убеждённым гетеросексуалом, то, наверное, давным давно обратил бы внимание на своего приятеля.

— Тьфу ты чёрт, — скривился от непривычных для себя мыслей парень, — пожалуй, не стоило сегодня так частить с приёмом препаратов.

Джейсон снова перекатил языком драгоценную таблетку — за эту партию ему пришлось не только выложить изрядную сумму, но и помочь Лафайетту с транспортировкой наркоты в один из самых злачных районов Шрифпорта. Впрочем, Стэкхаус уже был так накачан алкоголем и травкой, что на тот момент ему и океан был по золотые бубенцы.

И вот он здесь — стоит посреди мощёного красным кирпичом тротуара, словно долбанная Дороти, и ждёт пока за ним не приедет какая-то там вампирша, промышляющая продажей „ВИ“. До этой ночи Джейсон никогда особо не общался с вампирами — разве что время от времени к своему неудовольствию пересекался с новым бойфрэндом сестры. Долбанный Билл, мать его, Комптон с изысканными манерами, умными речами и вечно скорбным выражением лица. И что только Сьюки в нём нашла? Если и трахаться с вампирами, то явно стоит выбирать кого-нибудь с огоньком в глазах, а не гуманиста-южанина.

— Ты Джейсон? — неожиданно раздался за его спиной томный, словно терпкое испанское вино, голосок. У молодого человека мурашки по коже пробежали, хотя он пока и не видел обратившуюся к нему женщину. — Надеюсь, я не заставила тебя ждать? — хрипло рассмеялась незнакомка, и Джейсону пришлось срочно прижать к своей ширинке пакет с партией наркотиков, дабы скрыть моментально образовавшийся стояк. - Эй, ты не немой?

Стэкхаус встрепенулся как раз в тот момент, когда вампирша оказалась к нему лицом к лицу.

Она была красива. Явно из породы тех самых женщин, которую любой здравомыслящий человек назовет роковой. Прежде у парня была не одна интрижка с домохозяйками средних лет, но никто из них даже внешне не сравнился бы с эффектной блондинкой с ярким, но отнюдь не вульгарным макияжем.

Пока вампирша, насмешливо вскинув бровь, с вызовом смотрела ему прямо в глаза, молодой человек наспех облизнул отчего-то в одно мгновение пересохшие губы. Может, конечно, это и был эффект от новой дури, однако сам Стэкхаус был более, чем уверен — без вампирских штучек здесь не обошлось. Он вообще настороженно относился к упырям, хотя их кровью далеко не брезговал.

Быстро отведя глаза в сторону, парень протянул блондинке свёрток. Женщина, закинув голову вверх, рассмеялась так, словно он только что сделал что-то по-настоящему смешное.

— Лафайетт говорил, что ты не особо… хм… сообразительный, — язвительно протянула она, рассматривая свой маникюр и даже ни разу не взглянув на по-прежнему протянутый ей пакет, — но, оказывается, он тебе ещё и знатно польстил.

С вампирами шутки плохи — непреложная истина, с которой вот уже несколько лет людям приходилось мириться. Однако, во-первых, Джейсона и так изрядно задолбало, что его сестрица носится с Комптоном, словно с ценнейшим артефактом, а, во-вторых, Speed, видимо, снова начал действовать по прямому назначению, расслабляя не только тело, но и ум.

— Хватит и того, что ты такая умная, — огрызнулся парень, с вызовом глядя женщине в глаза. — Бери пакет и вали.

Всё произошло быстрее, чем Джейсон успел даже пикнуть. Воздух лишь слегка колыхнулся совсем рядом с ним, и вот уже молодой человек оказался вжат в водосточную трубу, а вампирша, обнажив клыки, через джинсовую ткань сжимала в ладони его мужское достоинство.

— Мальчик, не груби мамочке, — почти ласково улыбнулась блондинка. — Я терпелива, но, поверь на слово, ты — не первый, кому оторвали ненужный им более атрибут и за меньшую дерзость.

Капли холодного пота ручейками сбежали по спине обезумевшего от ужаса Джейсона. Он хотел извиниться или взмолиться о пощаде, однако всего-то и мог, что открывать и закрывать рот, словно выкинутая на берег рыба.

— Впрочем, ты мне почему-то всё равно нравишься, — внезапно рассмеялась Пэм и разжала руку.

Парень, ощутив свободу, не смог сдержать полного облегчения выдоха. Потирая чуть не потерянную им в неравно битве с вампиром, ценнейшую часть тела, Джейсон поморщился от боли.

— Извини, — нехотя попросил он. — Не знаю, что на меня нашло…

— Всё ты знаешь, — усмехнулась женщина, вновь оказавшись рядом и проводя пальцами по его рельефной груди. — Сколько в тебе этой дури? Таблетки три-четыре или ещё больше?

Идея приехать сюда одному уже не казалась Стэкхаусу такой уж удачной. Впрочем, он решил не паниковать раньше времени, да и блондинка снова выглядела вполне себе дружелюбной.

— Пять, — важно признался он.

Вампирша на мгновение замерла, а затем громко расхохоталась.

— Милый, а тебе своего хера не жалко? Не хочу пугать, но с таким количеством крови вампира в организме мужики и по двое суток кончить не могут, — покачав головой, женщина сделала ещё один шаг к Джейсону. Теперь она стояла вплотную к нему, рукой вновь накрыв его ширинку — гораздо более деликатно, нежели в первый раз, хотя парень всё равно поморщился от нехороших воспоминаний. — Но я могу тебе помочь… Точнее, мы можем помочь друг другу. Немного твоей крови в обмен на ночь, которую ты без ложного бахвальства запомнишь на всю жизнь?

Джейсон пытался правильно взвесить все обстоятельства, только вот, как всегда, инстинкт самосохранения был подчистую подавлен всё крепче твердеющим членом. К тому же, адреналин с наркотой — тот ещё афродизиак. Стэкхаус должен был попробовать, что значит трахаться с вампиршей, как бы не презирал мертвяков. Тем более, с такой крутой тёлкой, как…

— Как тебя зовут? — прохрипел молодой человек прежде, чем блондинка успела коснуться кончиком языка его кадыка.

— Памелла, — прошептала женщина. — Но можешь называть меня Пэм.

Где-то вдалеке взвыла полицейская сирена. Пэм раздражённо оторвалась от Джейсона.

— Здесь нам покоя не будет. Особенно с этим долбанным свёртком.

— У меня там припаркован рабочий пикап, — едва соображая от возбуждения и нетерпения, предложил парень.

Пэм брезгливо фыркнула.

— Ну уж нет. Рабочий пикап оставь для своих деревенщин. У меня есть идея поинтереснее.

***

Джейсон весь сгорал от нетерпения. Пэм ни черта не обманула — к тому времени, как они добрались до одного из вампирских баров, член парня дыбился колом. И это были отнюдь не самые приятные ощущения. Наверное, если бы не вампирша, по дороге немного посочувствовавшая ему рукой, то Стэкхаус с удовольствием припарковал бы пикап у ближайшего госпиталя. Однако, во-первых, ему уже был, вроде как, гарантирован отличный секс, а, во-вторых, за употребление вампирской крови светил реальный и не очень маленький срок. Тут даже приятельство с Бельфлёрами не спасет, как не крути.

— Смотри под ноги, — посоветовала блондинка, распахивая перед ними дверь, явно ведущую в подвал. — Не хотелось бы, чтобы ты раньше времени свернул себе шею.

— Да я если и упаду, то определённо отпружиню назад, — отшутился Джейсон, спускаясь вниз по каменным, стёртым от времени ступеням. — В таких подвалах в старые времена контрабандисты прятали свои сокровища. Мы как-то были с Хойтом на подряде в Новом Орлеане и видели нечто подобное. Что хранишь здесь ты?

Пэм чиркнула спичкой, освещая своё красивое, мертвенно бледное лицо.

— Тоже в некотором роде сокровища, — сладострастно улыбнулась она.

Джейсон, окончательно потеряв интерес к болтовне, пожал плечами и притянул Пэм к себе. Так как он находился на пару ступеней ниже, то теперь стоял, уткнувшись носом в обтянутый чёрным латексом пышный бюст вампирши.

— Может, хватит уже разговоров? — усмехнулся он, залезая ладонью под узкую юбку и скользя под ней вверх по стройной ноге.

— Может, и хватит, — согласилась Пэм. — Ты любишь играть? — спросила вампирша, когда они оказались у подножья лестницы.

В подвале по-прежнему было темно, хоть вырви глаз, однако Джейсону сейчас было абсолютно плевать на все, кроме желания поскорее уже „разрядить обойму“. Молодой человек двинулся вперёд и испуганно вздрогнул, внезапно ощутив, как вокруг шеи с лязгом захлопнулось что-то металлическое. Через пару секунд и его руки оказались закованными в кандалы.

— Твою мать, что ты творишь?! — взвился парень, но новая знакомая лишь хрипло рассмеялась.

— Играю, — протянула она. — Не знаю, как ты, а я люблю прелюдии. Долгие-долгие прелюдии.

Не переставая посмеиваться, блондинка расстегнула сперва ремень, а затем и молнию на джинсах своего пленника. Мгновение, и они вместе с трусами упали к тяжёлым ботинкам Джейсона.

Сперва парня обуял настоящий ужас, однако, когда вампирша вдруг начала покрывать его спину от лопаток к ягодицам влажными поцелуями, он смог наконец хоть немного расслабиться.

— Да, крошка, вздрочни мне, — хрипло попросил он, когда Пэм пальцами едва ощутимо пробежалась по возбуждённому члену. — Ты ведь обещала мне незабываемую ночь.

И тут до Джейсона инстинктивно дошло, что что-то не так. Даже в пелене наркотического опьянения и возбуждения парень вдруг почувствовал, что больше не ощущает в воздухе терпкий запах духов вампирши. Сейчас за его спиной был кто угодно, но не Пэм.

— Пэм такая. Она любит обещать, — неожиданно прошептал в ухо пленника какой-то мужчина. — Впрочем, верь ей, эту ночь, Джейсон ты, и правда, не забудешь. Ведь я так люблю мальчиков, злоупотребляющих нашей кровью.

— Блядь! — завизжал парень, пытаясь вырваться из цепких лап незнакомца.

Впрочем, попытки не увенчались успехом. Единственное, чего добился Стэкхаус, — теперь на нем явно будут долго красоваться синяки от пальцев незнакомца. 

— Отвалите, ублюдки! Да я вас всех перехерачу, если вы только попробуете… Долбанные извращенцы! Пустите!

— Ну уж нет. Сперва я подарю тебе ту самую незабываемую ночь, — с издёвкой протянул мужчина, нагло ощупывая чуть ли не плачущего от отчаянья Стэкхауса. — А затем я вам с твоим хитрожопым напарником оторву ноги.

И тут Джейсону удалось и вывернуться из рук напавшего, и чуть сдвинуть цепи в сторону. Со всей своей весьма немаленькой дури парень тут же влетел головой в какую-то железную штуковину. Разноцветные круги перед глазами быстро окрасились в сплошной черный. Джейсону повезло лишь в одном — он почти мгновенно отрубился.

***

— Ну, и что будем с ним делать? — раздражённо поинтересовалась Пэм.

Она провозилась с неудавшимся наркокурьером намного дольше, чем изначально планировала, и Иветта, ждущая любовницу в своей съёмной уютной квартирке, явно снова будет ворчать о том, что Эрик — эгоистичный ублюдок, а не Создатель.

— Ты же говорила, что он сожрал пять таблеток, — хмуро почесал подбородок древний викинг. — Что-то он какой-то чересчур активный для такого количества. Тем более, Лафайетт поклялся, что подменил Speed на вполне себе безобидные витамины для поднятия энергии, да и ВИ находился только в одном из колёс.

Пэм брезгливо наморщила аккуратный носик.

— Твою же мать, Эрик, это же Стэкхаусы — с ними всё через одно место!

Северянин усмехнулся, разглядывая висящего на цепях молодого парня. Хотя в жизни шерифа Пятого округа и было множество самых разнообразных связей, Джейсона Стэкхауса он определённо не хотел ни морально, ни физически. Особенно после того, как с пленником перед его „побегом в темноту“ ещё и произошел совсем не маленький конфуз.

— Напомни, зачем мы во всё это ввязались? — хмуро спросила блондинка, рассматривая носы своих безнадёжно испорченных туфель. — Могли бы не доходить прямо до такого…

— Могли бы, — кивнул Эрик, величаво поднимаясь по лестнице вверх, — но я подумал, что так будет намного веселее.

— Тебе весело? — едва сдержала злость женщина, вновь скептически рассматривая их пленника.

Северянин громко расхохотался.

— Мне? Определённо, — снова кивнул он. — А вот тебе придётся ещё и доставить наше сокровище заказчице сего банкета.

„Всё-таки он эгоистичный ублюдок!“ — мысленно констатировала Пэм, осознавая, что даже секс с Иветтой теперь не избавит её от представившейся перед взором совсем не аппетитной картины. А ведь Памелла за свою жизнь видела немало.

Долбанные Стэкхаусы. Если бы только не эта блондинистая сучка!

***

Сьюки Стэкхаус нервно грызла ногти. Джейсон пока так и не вернулся домой, а ведь этому ненадёжному товарищу к восьми на работу. Сколько проблем от этого испорченного мальчишки, но хотя бы одну этой ночью наконец можно будет вычеркнуть из обширного списка „черных дел“ Джейсона.

Набрав номер Лафайетта, блондинка закусила губу - время для неё будто превратилось в бесконечность. Наконец кузен Тары ответил на звонок.

— Лафайетт, чёрт побери, ты уверен, что сделал всё, как я просила? — взволнованно поинтересовалась девушка.

— Сьюки, куда ты нас вообще втянула? — простонал мужчина, явно чем-то затягиваясь. — Мало того, что эти отморозки у меня всё конфисковали, так ещё заставили участвовать в этом представлении, а я, между прочим, в хороших отношениях с твоим братом.

— Именно поэтому ты его и пичкаешь всей этой херью?! — рассердилась Сьюки. Она до последнего не хотела сдавать Лафайетта, но брат был ей куда дороже, нежели нелегальный бизнес кузена Тары. Да и к тому же, Эрик пообещал, что на этот раз простит Лафайетту все его косяки. — Мы же с тобой говорили уже неоднократно на эту тему…

— Срань Господня, сбрось децибелы, — застонал мужчина. — Какая же ты противная, когда вот так вот визжишь. И вообще, четыре утра. Мне завтра, как и тебе, на утреннюю смену в „Мерлотт“.

— А судьба Джейсона тебя, значит, не волнует? — снова взвизгнула девушка.

— Волнует, очень волнует, — огрызнулся Лафайетт. — Но моя задница меня волнует ещё больше. И вообще, я сделал всё согласно плану. Который, между прочим, придумала ты, - саркастически напомнил мужчина.

Сьюки насторожилась.

— Откуда столько сарказма? — вкрадчиво поинтересовалась она.

Лафайетт шумно выдохнул.

— Блядь, Сьюки, на какой планете ты живёшь? Верить обещаниям вампира, да ещё долбанному Эрику - всё равно, что Санта Клауса на Рождество у камина ждать, — проворчал мужчина. — Ты можешь планировать, что угодно, а он всё равно извернётся и покажет тебе свой огромный вампирский хер.

— Эрик не такой уж и козёл, — парировала девушка, в душе осознавая, что ещё как такой. Интересно, что сказал бы Билл, узнав, что она втихую обратилась за помощью к шерифу Пятого округа? — К тому же, пусть он свой огромный вампирский хер показывает кому угодно, но только не мне…

— Откуда же такая категоричность? — неожиданно раздался голос шерифа за окном, у которого стояла блондинка.

Отодвинув занавеску, Сьюки уставилась на высокого блондина в спортивном костюме.

— Давно ты здесь? — строго спросила она.

Вампир небрежно пожал плечами.

— Не так, чтобы очень, но… Лафайетт, хочешь, чтобы я зашёл к тебе снова в гости?

Мулат, быстро пробормотав извинения, сбросил звонок. Сьюки же недовольно покачала головой.

— Где мой брат?

Эрик цокнул языком:

— Наверное, уже по пути сюда.

— С ним всё нормально?

Блондин усмехнулся. Если, конечно, Пэм не психанёт из-за испорченного вечера и туфель. На самом деле, по дороге сюда вампир размышлял, не рассказать ли высокомерной пигалице о том, что её план слегка видоизменился, однако сейчас, рассматривая её и без того гневно вздымающиеся ноздри, решил умолчать об этом. В конце концов, уговор он выполнил — напугал мальчишку до усрачки. В прямом и переносном смысле этого слова. На ВИ Джейсон теперь долго смотреть не сможет. На вампиров — тем более.

— Как насчёт оплаты долга?

Сьюки настороженно замерла. Викинг про себя отметил, что со своим жидким хвостиком и бегающими темно-карими глазами телепатка так похожа на перепуганного суриката.

— Я… Я…

— Ты сказала, что я могу потребовать всё, что угодно, в рамках разумного, — лениво напомнил вампир. — Только вот не уточнила, в рамках чьего разумного? Твоего или моего?

— Эрик Нортман, если ты думаешь, что я…

— Я не стану просить тебя о сексе. Эк тебя переклинило-то в одну сторону, — саркастически перебил её шериф, почёсывая нос. — Зачем напрягаться, если рано или поздно ты сама меня о нём попросишь? А ты попросишь, — продолжил он, заметив возмущённо приоткрытый рот телепатки, — обязательно попросишь. Но пока… Пока у меня к тебе другое дело.

Сьюки от бессильной ярости клацнула зубами. Она пока ни черта не знала о судьбе Джейсона, а этот самодовольный индюк уже права качает.

— Моему Создателю в Далласе нужна помощь. Ты должна полететь туда со мной.

— С ума сошёл? — ошеломлённо выдохнула девушка. — Билл ни за что…

— У нас уговор, — напомнил Эрик, и темнота в его взгляде заставила Сьюки захлопнуть рот, так и не возразив. — Собирайся! — приказал вампир. — Жду тебя во дворе.

***

Эрик Нортман с удовольствием разглядывал ночное небо. Наверное, если бы Сьюки так откровенно им не пренебрегала, то он даже не вздумал бы ей помогать. Тем более, разыгрывать настолько дешёвый маскарад. Хотя Пэм вампир не солгал — было бы слишком скучно просто пригрозить мальчишке физической расправой. А так хоть посмеялись.

— Я тебя ненавижу, — раздалось откуда-то из кустов. — Долго мне здесь сидеть?

Древний викинг довольно ухмыльнулся, представляя, насколько же зла сейчас его Дитя.

— Сам надеюсь, что Сьюки не будет особо тормозить.

— Наверняка звонит своему ненаглядному Комптону, — едва слышно и очень раздражённо посетовала вампирша. — Обещаю, что он там ещё раньше вас окажется.

— Барабан ему на шею, — презрительно сплюнул Эрик.

Билл был ещё одной причиной, почему шериф Пятого округа помог Стэкхаус. Жаль, нельзя увидеть лица Комптона в тот момент, когда тот осознал, что девственная подружка пошла ему в обход.

— Ну вот и я! — довольно бодро огласила своё появление на крыльце телепатка. — Надеюсь, ты не против, что Билл к нам присоединится? — с напускной невинность протянула она, но во взгляде Нортман увидел самый настоящий вызов.

Впрочем, Эрик на провокацию не повёлся. Его забавляло то, что девчонка истинно веровала в свою победу над таким соперником, как шериф Пятого округа.

— Надеюсь, он не во всём будет к нам присоединяться, — с таким же идиотским придыханием в голосе, парировал мужчина.

Стэкхаус тут же густо покраснела и резко отвернулась, создавая вид, будто закрывает на ключ входную дверь.

— Воняет-то как, — недовольно пробормотала она, спускаясь по ступенькам и оглядываясь по сторонам.

Северянин сперва на мгновение изумлённо замер, приняв слова телепатки на свой счёт, а затем неожиданно вспомнил о том, что где-то в кустах валяется Джейсон Стэкхаус.

— Да уж, — согласился вампир, невозмутимо подхватывая девушку под локоть, — смердит так, словно рядом перевернулся грузовик с навозом.

***

Уже в самолёте, Эрик получил ядовитую смс-ку от Пэм, в которой сообщалось, что «грузовик с навозом марки „Ягуар“ пришлось утилизировать». Шериф раздражённо закрыл глаза — иногда Дитя в наглости и мстительности превосходило Создателя. Древний викинг ценил свой раритетный „Ягуар“, а Памелла взяла и перевезла на нём долбанного Стэкхауса.

— Эрик, ты спишь? — неожиданно постучалась в гроб телепатка. — Знаешь, раз уж Билл присоединится к нам лишь в Далласе, может ты расскажешь мне какую-то историю из своего прошлого? Эрик? — повторила блондинка, снова стуча по крышке гроба. — Или, давай, я тебе расскажу про себя. Ну, или лучше про моего Билла. Уверена, ты ещё не слышал о том, как он был на войне... Ты меня слышишь?

„Лучше бы — нет“, — мысленно ответил мужчина, но голоса так и не подал.


***


Открыв глаза, Джейсон Стэкхаус ошарашенно огляделся по сторонам.

— Лафайетт? — удивленно обратился он к сидящему в любимом кресле его бабушки мужчине. — Где я?

— Дома, — зло процедил мулат. — Мне пришлось знатно с тобой повозиться.

— Это были глюки? — с надеждой поинтересовался парень, с ужасом вспоминая ночной кошмар.

— Ага, — хмыкнул Лафайетт. — И обосрался ты тоже во сне.

Стэкхаус заторможенно стянул с себя клетчатый плед. Слава всем Богам, он был хоть и абсолютно голым, но чистым.

— Хорош сочинять, — усмехнулся было он, но, поймав на себе убийственный взгляд приятеля, скривился от нехороших предчувствий. — Так всё это было правдой?

Лафайетт кивнул и отвернулся к телевизору. Долбанный Эрик пригнал его на помощь Пэм лишь из-за подслушанного им разговора со Сьюки. Гребанный извращенец, будто Лафайетт сказал ей неправду. Всё ведь именно так и было. Кровосос не выполнил и пятой части от придуманного телепаткой плана. И последствия всей этой вакханалии пришлось устранять именно Лала, так как Пэм, естественно, мало волновала гигиена братца „белобрысой сучки“. Да и сидеть с ним здесь до тех пор, пока Джейсон не проснётся, она, понятное дело, не могла. Так что пришлось буквально на ходу придумывать новую правдоподобную легенду. А от исходящего от приятеля смрада мулату как-то совершенно не думалось.

Единственное, за что Лафайетт был благодарен вампирше, — она милостиво позвала его поучаствовать в ликвидации любимого автомобиля своего папеньки. Ну, а в остальном… Мулата передёрнуло при воспоминаниях о том, как закончилась сегодняшняя ночь.

— Джейсон, знаешь, давай завязывать с наркотой. Я нас еле отмазал вообще.

Джейсон кивнул, подтягивая к подбородку плед и морщась от мужского голоса, по-прежнему звучащего в голове: „Я так люблю мальчиков, злоупотребляющих вампирской кровью!“. Нет уж, воистину, лучше быть трезвенником, нежели вампирской подстилкой. Поднявшись с дивана, парень достал припрятанные за горшком с фикусом таблетки и без всяких сожалений слил их в унитаз в ванной комнате.

Пожалуй, сестра будет рада его решению.

— Лафайетт, можно попросить тебя об одолжении? — вкрадчиво попросил Джейсон. — Никогда и ни при каких обстоятельствах не рассказывай об этой ночи Сьюки. Она не поймёт.

Лафайетт согласно кивнул. Всё наконец начало налаживаться. Если только Сьюки узнает, как всё обернулось на самом деле, она не только не поймёт — убьёт их всех, не долго думая. А тут Джейсон сам попросил ни о чём не рассказывать. Значит, будет молчать тоже.

Да и вообще, может, раз уж Стэкхаус думает, что бывший наркодилер делает ему одолжение, стоит хоть что-то с него поиметь? Впрочем, подумав несколько секунд, мужчина понял, что связываться с этой семейкой ещё хоть раз ему лично абсолютно не хочется. К тому же, дома его ждал упакованный чемодан, а в аэропорту — настойчивый поклонник. Тоже, между прочим, вампир, но не такой жлоб, как Эрик Нортман. Ну, а этот белобрысый козёл…

Лафайетт широко ухмыльнулся. Бедняга шериф ещё не догадывается, какова участь тех, кому „посчастливилось“ дружить со Сьюки Стэкхаус. Однако уж кого-кого, а такую скотину, как Эрик Нортман, мулату было совершенно не жаль.

Профессор Снегг несся по коридору, словно коршун, стремительно рассекая воздушное пространство. Казалось, его развевающаяся мантия превратится в грозные черные крылья, и он помчится еще быстрее, желая настигнуть жертву…
— Я тебя выведу… — Длинный ботинок зацепил выступающую из пола плиту, и размашистая поступь мага слегка изменилась — он едва не спикировал носом вниз. — Я выведу тебя на чистую воду, — процедил Снегг, злобно дергая мантию, облепившую ноги. — Пот-тер!
Вернув одежде подобающий вид, Снегг оглянулся. Ему повсюду мерещился наглый детский смех. Они портят ему жизнь. Эти Поттеры…

Впервые Северус познал силу «поттеровского проклятья» в далекой юности. Джеймс Поттер со своей бандой оголтелых орангутангов начал преследовать слизеринца, и все потому, что тот чем-то отличался от них. Выглядел иначе, думал по-другому… Но именно этим Северус понравился Лили, и меняться он не хотел.
Лили не знала и половины всех бед Северуса. Интересно, почему он не рассказал ей? Узнай она, как измывался над ним её дружок, наверняка бы бросила Поттера. Так почему тогда?..
Снегг вздохнул.
Все-таки Лили изменила его. Он научился держаться с достоинством, попадая в ужаснейшие передряги. Остался лишь страх попасться Лили в том жалком состоянии, когда из глаз и носа вот-вот польется в три ручья, потому что «поттеровская чума» нанесла очередной удар.
Снегг содрогнулся. Даже вспоминать о прошлом было жутко неприятно. Вот например, как раз перед Святочным балом, много лет назад, случилось… Профессор Макгонагалл, конечно, делает вид, что все забыла, но он-то нет! Снегг иногда замечал, в отражающих поверхностях, как его вечно бледные щеки окрашивает легкий румянец, стоило ему вспомнить о том происшествии в присутствии Макгонагалл.
Когда уже прошлое оставит его в покое?
Снегг нахмурился. В последнее время вновь начали посещать мысли о постыдном инциденте. К чему бы? Просто вот уже несколько дней ему нет-нет да почудится нежный аромат фиалок… Да и Поттер ведет себя странно. Уж нет ли тут какой связи? Конечно, откуда ему знать, но…
Снегг резко остановился, выпрямился, слушая свое затрепыхавшееся в страхе сердце.
Нет! Не может быть!
Как он узнал?
Это было-то сто лет назад. И рассказать уже некому… Некому?
Снегг почувствовал себя нехорошо. Опираясь на стену, он медленно, чуть прихрамывая, продолжил путь к кабинету. Постепенно мрак овладевал его сознанием. Да, никто ничего не расскажет. Свидетелей не осталось. Макгонагалл и впрямь, наверное, забыла. А больше некому… Единственный, кто может воскресить эту тайну — он сам. Не нарочно, разумеется. А, например, в Омуте памяти.
Мерзавец Поттер! Наверняка его рук дело. Все неприятности Снегга имеют прямую или косвенную связь с Поттерами.
— Я выведу тебя на чистую воду, — простонал Снегг.
Ночью профессор зельеварения спал плохо. Ворочался, просыпался, долго лежал в темноте без сна. Ему слышались шорохи, шепот и гадкое хихиканье.
«Магикус экстремус», — раздавался голос Поттера-старшего над ухом Северуса, и тот резко вздрагивал.
Никогда еще Снегг так не ждал начала рабочего дня — желая увидеть Гарри. Чтобы знать наверняка, где находится и чем занято маленькое исчадие ада.


Снегг лишь укрепился в своих подозрениях, придя в класс на полчаса раньше — Поттер уже сидел за партой, глядя на учителя блестящими глазами. Снегг собрался было буркнуть: «Минус десять очков Гриффиндору», — когда сообразил, что преждевременное появление на занятии не то же самое, что опоздание.
Пока профессор грохотал склянками на рабочем столе, взгляд Поттера буквально прожигал в нем дыру.
— Ничего, я выведу тебя на чистую воду. Глаз с тебя не спущу, — бормотал Снегг, злобно стуча палочкой по стенке колбы. — И если только узнаю, что ты задумал…

Не тут-то было!
Уследить за пронырой в очках оказалось непросто. В обед Северус обнаружил исчезновение мантии, которую он оставил в классе на спинке стула. Вещь имела плачевный вид. Большую часть времени пребывая в сундуке — в целях сохранности, — она полиняла, запылилась, да и вообще вышла из моды лет этак шестьдесят назад. Это была мантия его деда, и Северус надевал её исключительно на праздничные мероприятия или когда вся остальная верхняя одежда нуждалась в чистке.
А теперь и она пропала! Украдена, конечно. Ясно, с какими целями. Кому и зачем еще может понадобится древняя хламида?
Снегг, почти торжествуя, помчался в свой кабинет, желая настрочить заявление о краже, и там обнаружил пропажу. Взял мантию в руки, расправил и застонал от досады — на ткани появились подпалины, а запах фиалок прямо таки разил от материи. Сомнений не осталось: Поттер колдует. Творит то самое заклинание…

Снегг решил устроить засаду. Иных вариантов не возникло: колдовство — дело рук Поттера. И по времени совпадает: как только Поттер начал странно вести себя… Теперь Снегг вспомнил — он «терял» мантию не единожды, но списывал все на рассеянность и усталость. И каждый раз, находя мантию — да! — чувствовал запах фиалок.
— Ненавижу, — скрипнул зубами Северус.
Всю неделю Поттер вместе со своим дружком Уизли следовал за ним по пятам. Тактика понятная: держись к врагу ближе, чем к другу.
Северус всерьез подумывал пришить мантию к сюртуку.
На первый взгляд поведение Поттера было безукоризненным: не опаздывал, внимал каждому слову, не хулиганил на уроках, вызубрил учебный материал от корки до корки — того и гляди что-то начнет получаться из его экспериментов. Уизли не отставал от приятеля. Правда, его настырное вмешательство свело результаты работы Поттера на нет.
Но Снегга не могло обмануть фальшивое представление!
Он был уверен, вылазки поттеровской шайки случаются не только в дневное время. Неизвестно как, но мальчишкам удавалось шнырять по Хогварству незамеченными. На сей раз Снегг знал, куда направится его преследователь, и приготовился ждать.
Скрыв свое присутствие незамысловатым заклинанием, Снегг оставался в кабинете каждый вечер. И его терпение было вознаграждено - вскоре пожаловал гость.
Снегго с трудом удержался, чтобы не вскочить и не вцепиться в негодяя. Да, злоумышленником действительно оказался Поттер. Мерзавец крался будто вор. Правда, Снегг так и не понял, как он проник в комнату — словно появился из воздуха.
Поттер озирался, разве что не принюхивался, то и дело хватая своими загребущими ручонками какую-нибудь вещь. Гарри брал что-нибудь и возвращал на место, как в магазине — теряясь от обилия разнообразного товара. Снегг подавил злорадный возглас — мантии-то ему не видать!
«Будет тебе подарочек», — молча бесился профессор. Он намеревался схватить гаденыша с поличным.
Наконец, Поттер определился с выбором. Трофеем стал старый учебник зельеварения, с пометками на полях, сделанными Снеггом. Естественно, ценность книга имела лишь для тех, кто хоть что-то смыслит в зельеварении. Но Поттеру-то она нужна для другого!
Когда мальчишка, бережно прижимая добычу к груди, двинулся к выходу, Северус бросился следом.
— Импедимента!* — возопил он, направляя палочку на гриффиндорца.
Гарри послушно замер, только и мог, что стоять с разинутым ртом, хлопая глазами.
— Сейчас мы с вами отправимся к директору. И вы выложите ему всё. И о заклинаниях, и о преследовании… МЕНЯ! — голос его сорвался на фальцет, Снегг откашлялся. — Между прочим, эта вещь, — он помахал рукавом, — принадлежала моему деду. А вы что с ней сделали? Любуйтесь! Как вам понравится, Поттер, если я возьму что-то, принадлежавшее вашим родителям, и изуродую?
Снегг склонился, заглядывая мальчику в лицо. В глазах Поттера заблестели слезы.
— Шевелись, — приказал профессор, и тело безропотно зашагало в указанном направлении.
Волоча Поттера на расправу, Северус ощутил, что вовсе не испытывает удовлетворения от успешно завершенного расследования. Сколь много бы он дал, сделай кто-нибудь подобное ради него тогда. Изловить хулигана, показать всем его истинный облик! Этот же мальчишка, откровенно говоря, не так и плох. А может, проступок ребенка уже на кажется Северусу столь ужасным? Сколько можно и нужно прощать детям? Не идет ли им во вред снисхождение взрослых?
Снегг шел быстро, задыхаясь от гнева, возмущения, страдая от горечи, что, как старое вино, обжигала внутренности, от обиды, застилающей взор. Мысленно он перенесся в прошлое, в ту ночь, когда с ним приключились удивительные вещи, одновременно восхитительные и ужасные.


Северус Снегг готовился к Святочному балу. Первому для него, поскольку предыдущие он предпочел пропустить. И у него, как у множества подростков, возникла проблема — что надеть. Не то чтобы он считал, что одежда чудесным образом сделает его лучше. Но и выглядеть посмешищем означало ухудшить и без того непростой опыт тяжкими воспоминаниями.
Северус примерил дедовскую мантию — и нашел, что для бала-маскарада эта древность отлично подойдет. Роль чуть старомодного благородного профессора уже тогда подходила Северусу как нельзя лучше. Повертевшись перед зеркалом в гостиной Слизерина (в те времена зеркала были не в каждой комнате Школы), юноша испытал новое, но приятное чувство — он понравился себе.
— Вы замечательно выглядите, — раздался тихий голос. Северус испуганно обернулся и перевел дыхание — на пороге стояла профессор Макгонагалл, с улыбкой взирая на ученика. Ему стало интересно, зачем она появилась в подземельях Хогвартса, но вслух он произнес только:
— Правда? — и покраснел. Румянец украсил юношу еще больше.
— Да, — Макгонагалл кивнула. От её взгляда Снеггу захотелось провалиться сквозь пол, и все же… Все же он ждал, чтобы она снова сказала что-нибудь приятное о его внешности. Но она добавила лишь:
— Жду вас на балу. Отличных вам праздников, Северус, — и ушла.
Впрочем, приятное волнение быстро сменилось беспокойством иного рода. Вскоре Северус уже места себе не находил, представляя, как войдет в огромный, украшенный к торжеству, зал, а там… Он зажмурился — голова пошла кругом!
Там — ОНА.
И что ему сказать, а что сделать? Подойти или весь вечер любоваться в свое удовольствие, издалека; рискнуть своей гордостью, достоинством и рассудком или молча страдать от медленно умирающего сердца?
Завидный выбор!


Обмирая от страха и надежды, Северус направился в главный зал, немного выждав, чтобы ученики не обратили на его появление внимания. Но они обратили… Перед ним расступались.
Северус сжался, приготовившись к граду насмешек, однако, на лицах окружающих видел только искренние улыбки, добродушные и даже… ласковые. Девушки, чуть покраснев, отводили взгляд, юноши смотрели с уважением. Молодой человек не понимал, что происходит, но просто физически не мог заставить себя развернуться и сбежать, хотя находиться под столь пристальным наблюдением ему было совсем непривычно.
Профессор зельеварения вспомнил, что именно тогда впервые ощутил сильный запах фиалок, но не догадался, что бы это могло значить. Как бы там ни было, вечер для Северуса начался волшебно. Весь год игнорируемый и презираемый сверстниками, он купался в атмосфере доброжелательности и радушия.
Грянула музыка, молодежь пустилась в пляс. Северус и не надеялся потанцевать с Лили, но на сей раз грустить ему было некогда — его ангажировали сокурсницы, одна за другой. К середине вечера Северус даже приноровился не наступать им на ноги. И вот, захмелевший от успеха, юноша урвал минутку и, направившись к столу с напитками, заметил Лили.
Сердце его мучительно сжалось. Нет, и миллион кокетливых взоров других девушек не заменит ему робкий взгляд мисс Эванс. Он остановился, не в силах отвести от неё глаз. Лили кивнула и пошла к нему, а в голове Северуса билась паническая мысль: что делать, если и она позовет его танцевать; если одарит тем же странным очарованным взором из-под ресниц — этого он не вынесет! С Лили все должно быть иначе.
— Северус, — она легонько коснулась его рукой, — можно отвлечь тебя на минутку? — и мягко улыбнулась — это, несомненно, его прежняя Лили!
— К-конечно, — пробормотал обрадованный и одновременно огорченный Снегг.
Они покинули шумное помещение и устроились на садовой скамье, в окружении мерцающего света фонарей. Северус счастливо вздохнул — ночь продолжала расточать немыслимые чудеса!
— Замечательно смотришься. — Лили оглядела его. — Тебе очень идет эта мантия. Надеюсь увидеть тебя через несколько лет преподающим в Хогвартсе профессором.
Это по-настоящему твое.
— Спас-сибо. — Снегг смутился еще больше, в душе умирая от восторга.
— Ты знаешь, — после недолгого молчания произнесла Лили, — я всегда хорошо относилась к тебе. Мы ведь друзья?
Северус впервые за вечер ощутил легкую горчинку в чувствах, которые вызвало у него волшебное мероприятие. Хотя это-то и было для него вполне привычным.
— Ты всегда будешь для меня особенной, — прошептал он.
— Я понимаю, что тебе хотелось быть счастливым сегодня. С общением вообще… непросто, — Лили словно подбирала слова. Что не так? — Но знаешь, а нужно ли на самом деле быть хорошим для всех? Я сразу отметила достоинство, с которым держишься в Школе. Никакие нападки не могли поколебать его, и это мне в тебе всегда нравилось.
Она вздохнула и придвинулась, будто собираясь поведать некую тайну. Макушка с шелковистым пробором сияющих золотом волос оказалась перед лицом Северуса, и ему ужасно захотелось поцеловать её… Хоть на миг — ощутить тепло самой прекрасной девушки на свете.
— Я хочу сказать, — она подняла на него взор, с придыханием произнося, — что ты и без чар великолепно выглядишь. Ты замечательный человек, Северус!
Юноша склонил голову, потянувшись к её губам.
— Но я влюблена в другого, — быстро проговорила девушка, — и чары на меня не действуют.
Она покраснела и опустила ресницы.
— Мне жаль, Северус.
Из всего сказанного он понял только одно — Лили решительно отвергла его. Ах, неужели он и впрямь на что-то надеялся?
Глупо!
Покачиваясь, словно пьяный, Северус вернулся в танцевальный зал. Он обводил присутствующих невидящим взглядом и не сразу заметил караулившего его Поттера. Тот был явно чем-то очень недоволен. Злая гримаса на его лице резко дисгармонировала со счастливыми физиономиями вокруг. Поттер единственный, кто был действительно не рад Снеггу в этот вечер. Но и тогда Северус не сообразил, что пора бы уже уносить ноги. Он рассеянно улыбнулся — Поттеру! — и гриффиндорцу окончательно снесло крышу. Подобравшись почти вплотную, Поттер сердито прошипел:
— Вот уж веселый вечерок у вас, господин Снегг. — Холодный взор поверх очков вонзился в Северуса точно кинжал. — Чем это вы тут заняты? Да у вас полный аншлаг, как я погляжу. Столько внимания и всё вам… Сегодня никто не может отказать вам, не правда ли?
Северус попытался отвернуться, но Поттер вцепился в его плечо, не позволяя уйти.
— Хорошие чары, да? Чудило, — процедил он Снеггу на ухо. — Такие хорошие, что и я попался. И чего я раньше докапывался до этого парня, весь вечер думалось мне, он же славный малый! Но слова моей девушки — МОЕЙ, заметь, девушки! — сняли пелену с глаз. Я всё слышал!
Северус все еще не мог уразуметь, о чем речь. В голове шумело после слов Лили, ярость Поттера сбивала с толку.
— Лили — моя, — твердил тот как заведенный. — Уясни себе, придурок, раз и навсегда. И если еще раз увижу, что ты околачиваешься неподалеку, я из тебя пугало огородное сделаю. Пожалеешь, что на свет родился.
Он, наконец, оттолкнул Северуса, но рукав мантии не выпустил; подергал его, ухмыляясь, и оглядел соперника с ног до головы.
— Какая красотка! — поцокал языком. — Все без ума от тебя сегодня, да? Ну что же… Ты не один умеешь жульничать при помощи магии. У меня для тебя есть подарок. Пусть же твой вечер закончится… фейерверком любви и обожания.
Снегг отчаянно метнулся в сторону, но Поттер не отставал. В толпе сбежать от него оказалось трудно. Потное раскрасневшееся лицо Джеймса приблизилось, и Снегг услышал тихое, исполненное ярости:
— Магикус экстремус!**
Фиалковый запах сменила мощная волна аромата роз. Северуса затошнило.
«Он усилил заклинание. Усилил. Но какое, какое заклинание?» — в панике соображал слизиринец, пробираясь к выходу. Не тут-то было. Сотни рук тянули его назад, доставляя немалое душевное, а вскоре и физическое неудобство. Шепот, вздохи, стоны, непристойные и даже агрессивные обещания атаковали юношу со всех сторон. Чужие пальцы тискали, мяли, больно щипали, словно каждый хотел оторвать от него кусочек. В какой-то момент Северус почувствовал, что задыхается. В любом случае, если он переживет ЭТО, потом останется лишь умереть от стыда.
Его спасла профессор Макгонагалл.
Короткое властное:
— Фините инкантатем!*** — и давление пропало, вместе с запахом роз.
Северус выдохнул было, однако, в следующую секунду на него обрушилось недовольство обманутых в лучших чувствах сверстников. Его вновь собирались распять, правда, на сей раз с известной ему целью — его ненавидели всей толпой.
— Сейчас же прекратите! — Макгонагалл попыталась добраться до несчастного, но силы были явно не в её пользу. Не оставалось ничего другого.
— Обливиэйт, — воскликнула Минерва, взмахивая палочкой. Снегг, скрючившись на полу, твердил:
— Протего, протего, протего.
Заклинание забытья не коснулось его.
Резко присмиревшие юные волшебники сменили гнев на милость. Попросту говоря, мгновенно позабыли про Снегга. Северус медленно выпрямился, обводя взором веселящихся как ни в чем не бывало школьников. Потом встретился глазами с Макгонагалл. Она кивнула ему, он кивнул в ответ.
Что ж, теперь всего один человек будет помнить о его позоре до скончания веков. Иногда, лежа без сна в темноте, Северус жалел, что не отважился применить Обливиэйт против самой Макгонагалл. Так ему было бы спокойнее.

Но что толку?!
Пока помнит он сам, всегда есть риск, что узнает кто-нибудь еще. И вот, сын его врага добрался до сокровенного — воспоминаний Северуса. Наверняка окунул башку в Омут памяти. Нельзя оставлять без присмотра ценные объекты. Лучше вообще разнести их на кусочки…
— Я выведу тебя на чистую воду, — тряс головой Снегг. — Ты расскажешь директору, что за мерзкое заклинание использовал против меня, и что собирался сделать еще. Ну?! Будешь говорить? Ничего, твой язык развяжется, обещаю.
У дверей директорского кабинета Снегг запоздало вспомнил, что в столь поздний час Альбус Дамблдор, вероятно, мало настроен вершить суд. Но ждать до утра не было никаких сил! Упрямо нахмурившись, Снегг постучал в дверь.
— Дай сюда! — он выдернул из рук Поттера учебник. — Что, хотел спалить и его? Читать-то все равно не умеешь…
Потрясая книгой, Снегг ворвался в кабинет, дождавшись краткого «войдите».
Двадцать минут непривычно разговорчивый профессор в красках расписывал коварство ученика, но когда Дамблдор, устав бороться с зевотой, предложил перейти к сути дела, словоохотливость Снегга резко пошла на убыль — он просто не мог заставить себя рассказать о постыдном насилии, которое учинила над ним толпа.
— Что ж, — директор помолчал и взглянул на присутствующих, — тогда, думаю, нам не остается ничего другого… как выслушать самого Гарри.
Снегг страдальчески возвел глаза кверху, но не стал препятствовать снятию обездвиживающего заклинания. Поттер шумно выдохнул, освободившись от вынужденного молчания.
— Сейчас же расскажи директору Дамблдору о том, какому заклятью хочешь подвергнуть меня, — зашипел на него Снегг.
Гарри повел себя неожиданно. Вместо того, чтобы, как обычно, начать лгать и изворачиваться, он обратил на декана Слизерина робкий взор и забормотал:
— Сэр, я вовсе не имел намерений… Я бы не позволил себе… Это было бы просто непростительно… Сэр.
Дамблдор удивленно посматривал то на одного, то на другого, и Снегг не выдержал:
— Что ты лепечешь?! Говори по существу! Хватит пресмыкаться. Объясни уже, что собирался сделать и зачем тебе понадобились мои вещи.
— Я... взял только учебник, — чуть слышно произнес Поттер, втягивая голову в плечи.
— Да! Как будто поймешь из него хоть слово!
— Но… он был мне нужен, — Поттер покраснел, — не для этого.
— И зачем? — грозно нахмурился Снегг.
— Я просто… — голос Гарри перешел на еле различимый шепот, — хотел иметь что-нибудь, напоминающее мне вас.
Снегг резко выпрямился. Сверкая глазами, перевел взор на Дамблдора, но, к своему возмущению, увидел лишь улыбку на лице старика.
— Вы же не верите этому… этому… — Снегг не мог продолжать.
— Я бы никогда не причинил вам вреда! — воскликнул Гарри. — Сэр! Я восхищаюсь Вашей работой. Мне жутко стыдно, что раньше я столь безалаберно относился к учебе, и к урокам зельеварения особенно. Поверьте мне, все оставшееся время я посвящу этому предмету. Я в восторге от Ваших занятий и преклоняюсь перед Вашими знаниями.
Снегг не верил своим ушам. Какая бесстыдная ложь, какой наглый цинизм! Да он переплюнет своего папочку.
Дамблдор едва сдерживал смех, Снегг видел это. Опять над ним издеваются, еще и в присутствии директора. У Поттера прямо талант…
— Я и друзей заставил заниматься усерднее. Они тоже считают, что заблуждались на ваш счет — вы вовсе не злобный и бессердечный отравитель, — заливался Гарри. — Я вот подумал, сэр, — мальчишка сделал паузу, отдышался, — сейчас уже поздно менять факультет?
— ТОГДА Я УЙДУ ИЗ ШКОЛЫ, — громогласно заявил Снегг.
Дамблдор нахмурился. Он, покряхтывая, начал подниматься из-за стола, когда Поттер бросился на колени перед Снеггом.
— Умоляю, возьмите меня с собой! — вскричал Гарри, настолько правдоподобно изображая отчаянье, что растерялся и сам Снегг. — Вы для меня как отец…
— Ну, довольно, — раздался голос, и из тени дверного проема возникла профессор Макгонагалл. — Встань, Гарри. Бедный мальчик, ты вряд ли понимаешь, что говоришь.
— Минерва, что здесь происходит? — устало спросил Дамблдор.
— Северус, можете перестать злиться на Гарри. Он всего лишь жертва в этой истории. Как, впрочем, — она вздохнула, — и вы.
Гарри попробовал взять Снегга за руку, но Макгонагалл оттащила мальчика в сторону.
— Прежде всего, — сказала она, — я прошу прощения у вас вот за это.
Она направила палочку на коллегу и произнесла:
— Акцио мантия!
Когда многострадальная вещь освободилась от хозяина и подлетела к профессору Макгонагалл, та пробормотала какое-то заклинания, и по комнате поплыл аромат фиалок, а мантия вспыхнула фиолетовым пламенем и исчезла в мгновение ока.
— Мне очень жаль, но только так я могла избавить вас от многолетнего кошмара, — виновато склонила голова Минерва.
Гарри удивленно охнул.
— Что случилось? — спросил он, настороженно посматривая в сторону Снегга.
— Что, уже передумал переводиться на Слизерин? — Северус махнул рукой, отворачиваясь.
— На Слизерин, — ошеломленно повторил Гарри, видимо, начиная кое-что вспоминать.
— Я все улажу, — Макгонагалл подтолкнула гриффиндорца к двери, вышла с ним и вернулась через минуту.
— Он всё забудет, — сказала она.
— Как и все на Святочном балу в тот злополучный вечер, да? — кисло поинтересовался Северус.
Макгонагалл смущенно кашлянула, её щеки порозовели.
— Я все объясню, — решилась госпожа маг.
— Да, пожалуйста, — кивнул Дамблдор.
И Минерве пришлось признаться, как она, много лет назад, навела на юного Снегга чары.
— Это были совсем слабые чары. «Чары золушки», как их называли. Разумеется, к настоящей Золушке они не имеют отношения.
Снегг нахмурился, и женщина поспешила продолжить.
— Я всего лишь хотела сделать ваш вечер незабываемым… в хорошем смысле, — со страдальческой гримаской оправдывалась профессор. — Хотела, чтобы вы понравились в первую очередь самому себе, Северус. И, увидев вас в танцевальном зале, я сочла, что чары сработали замечательно. Видите ли, я не ожидала, что Лили предпочтет вам другого…
— Так вы и об этом проведали!
«Старая лиса» чуть было не добавил Снегг.
— Не заметить было сложно. Вы не сводили с неё глаз, — вздохнула Макгонагалл. — Ничего не могло пойти против её воли, если б она и впрямь… любила.
Снегг побледнел пуще прежнего, Макгонагалл кинулась извиняться, а Дамблдор удивленно качал головой.
— Но все пошло не так, — горестно произнес магистр зельеварения, и Альбус вновь изумился, каким эмоциональным человеком оказался его давний знакомый. Впрочем, о великой любви Снегга Дамблдор знал побольше прочих.
— Мне очень, ОЧЕНЬ жаль, Северус, — в сотый раз повторила Минерва, сцепив ладони под подбородком, чтобы не прикоснуться к Снеггу в сочувственном жесте, чего тот терпеть не мог.
— Вы заколдовали мою мантию, — сокрушался он.
— Я не рассчитывала, что вы когда-нибудь опять наденете эту вещь. А заметив её на вас неделю назад, испугалась. Чары могли не выветриться окончательно. К сожалению, снять их с первого раза не получилось, да и со второго тоже. Я совсем забыла, как снимать «провока аморе».
— Что это? — покосился на неё Снегг.
— Это итальянское. А они народ горячий, так что, — Макгонагалл, к удивлению мужчин, смущенно улыбнулась, — чары оказались довольно цепкими. Заклинание, которое применил против вас Джеймс Поттер, стократно усилило их действие.
— Я считал его виновным во всем, что произошло тогда. Считал, это он заколдовал меня, чтоб покуражиться, чтоб Лили отвергла меня прилюдно…
Северус подумал, что даже сейчас мнение о гриффиндорце вряд ли сильно поменяется — соперник все-таки увел у него любимую.
— Я повела себя непростительно, скрывая свое участие. Мне не хотелось… смущать вас еще больше, напоминая о случившемся, — дрожащим голосом промолвила Макгонагалл.
Северус почувствовал, что с неё хватит. Прошлое все равно ничто не изменит.
Сухо попрощавшись с присутствующими, он отправился восвояси.
Заснул Снегг, как ни странно, довольно быстро и проспал всю ночь, не пробуждаясь.
«Провока аморе» обладало еще кое-каким побочным действием: все ученики Снегга прекрасно подготовились к экзамену — сказалось добросовестное посещение занятий по зельеварению.
Тихонько бурча себе под нос ругательства, Северус, тем не менее, начислил каждому факультету дополнительные баллы за отличные оценки.

— А все-таки, вы не находите, что эта маленькая провокация вышла довольно забавной? — спросила Макгонагалл, встретив его в учительской, куда декан Слизерина заглянул в обеденный перерыв.
— Вовсе нет, — отрезал Северус. Отвернувшись от неё, он скрыл невольную ухмылку, появившуюся при воспоминании о классе, заполненном учениками. Они готовы были дневать и ночевать там, слушая обожаемого учителя.
— И все же это было чуточку забавно, — мягко проговорила Минерва, посматривая на коллегу.
Снегг промычал нечто неразборчивое. В глубине души он признавал, что ощущать себя всеми любимым может быть… чуточку приятно.

* Импедимента - чары помех. Заклинание сбивает жертву с ног и замедляет, или полностью останавливают цель на короткое время (автор слегка переиначил действие заклинания, сделав его скорее сковывающим волю, но оставляющим человека способным к движению)

Магикус экстремус!** - усиливает действие заклинаний

Фините инкантатем!*** - универсальное контр заклятие; снимает действие заговоров и чар

Прим.: Чары «провока аморе» выдуманы автором.

Беспардонность.
Он мог запросто зайти в помещение и начать пристально рассматривать находящихся в нем людей, независимо от того, были они чем-то заняты или нет. Он заглядывал им в лица, прищуривал один глаз, словно что-то прикидывая в уме, чуть усмехался или кривился, игнорируя любую реакцию – будь то праведный гнев или смешки.

Грубость.
Он мог и нагрубить. Заявить что-то вроде: «Ну и каким образом этот парень сумел залезть к вам в трусики?» Или: «А вы не думали заняться чем-то другим, чем-то действительно полезным?» Или даже: «Агент ФБР? Приходите завтра после пяти, у нас совещание с сотрудниками», в то время как в кабинете их было только двое, а на столе перед ними дымились чашки с кофе.
«Вы по руке не читаете?» - спросил этот ублюдок, который убил Клэр.
«Ну, ваши-то, наверное, потные. И волосатые», - без промедления отбрил Кэл.
Люди, конечно, злились. Или смущались. Покрывались неровными красными пятнами или бледнели, как полотно. Громко хлопали дверью. Были и такие, которые просто пожимали плечами и продолжали настаивать на своем. Такие Кэлу нравились больше прочих, если, конечно, не оказывались свихнувшимися социопатами - профессиональный интерес никогда не затмевал человеческого отвращения.

Прямолинейность.
Он всегда бывал откровенен с теми, к кому относился с симпатией. Он мог сказать что-то вроде: «Он сказал, что не тронет вас, но сказал с усмешкой. Это презрение», или: «Вы подослали меня шпионить за ним – вы всегда так поступаете с друзьями?» - как тогда, с Клэр. Его уверенность передавалась людям, даже если новое знание причиняло боль. Его прямота заставляла их поджимать губы, но они почти всегда сдерживались. Не сказать, чтобы он не рисовался или не любовался собой, пусть и не столь явно, но, по крайней мере, его желание помочь редко вызывало сомнения, а в голосе пропадала всякая ирония. Возможно потому, что Кэл никогда не брался за неприятные ему лично дела, и уж конечно это никак не зависело от оплаты или статуса клиента. У них было немало проблем из-за этого, но, в конечном счете, Джиллиан готова была признать, что это работает. За все это время они ни разу не вступили в сделку с совестью.

Проницательность.
Конечно, умение читать по лицам было его работой. Но люди никогда не были для Кэла всего лишь любопытным материалом для изучения, манекенами со встроенным механизмом эмоций. Нет, он никогда не ставил своей единственной задачей и целью распознать ложь – по лицам он читал души. Все то огромное, беспокойное, бесконечное, что так сложно охватить разумом. Он никогда не зацикливался на одной лишь логике и схемах, он чувствовал, пропускал через себя, влезал в чужую шкуру, и порой это с такой ясностью отражалось в его глазах, что ей становилось за него страшно. Можно ли так глубоко постигать другого? Нужно ли?.. Она не знала. А он видимо не мог по-другому.

Несносность.
Иногда он бывал просто ужасен. Он плевал на любые обязанности и обязательства, ввязывался в сомнительные дела просто потому, что считал кого-то заслуживающим второго шанса, и втягивал их всех в это, превращая жизнь «Лайтман Групп» в бедлам. Он мог запросто сунуть нос в ее личные дела или – что бесило гораздо сильнее – в ее голову. Впрочем, иногда Джиллиан это даже нравилось – когда становилось взаимным. В такие моменты многословные диалоги сжимались до парочки коротких фраз и обмена взглядами. Но все это было здорово ровно до того момента, когда он ввязывался в очередную авантюру или вел себя как мальчишка, который понятия не имеет, что такое ответственность. И все это - если опустить такие мелочи, как умение находить и давить на самые больные места, наступать на «любимые» мозоли и загонять в угол - фигурально или же фактически.

Заботливость.
Он всегда точно знал, когда нужно перестать быть засранцем и просто помочь. Одно его присутствие в тот день, когда она нашла смертельно раненую Клэр и тщетно пыталась спасти ее, а потом долго не могла опомниться, бессмысленно разглядывая собственные руки по локоть в крови, - один вид его стремительно приближающейся с той стороны коридора фигуры помог ей сделать первый нормальный вдох.
«Тише, милая, тише», - сказал он и завернул ее в свою куртку, словно тряпичную куклу. А потом прижал к себе бережно и крепко.
«Я позвонила в Девять-один-один, а потом тебе», - рассказывала она уже позднее в участке и посмотрела на Кэла, не стирая катившихся по щекам слез.
Его взгляд потеплел.

Щедрость.
Безвозмездная помощь всем подряд. Неумение пройти мимо там, где даже не требовалась, а всего лишь могла потребоваться его помощь. Какая-то необъятная, иррациональная, немного пугающая душевная широта. Те, кто угадывал ее в напористом, хамоватом психологе «с сомнительными методами», редко отказывались от возможности ею воспользоваться. Впрочем, находились и такие, которые стоили этой щедрости, да к тому же были готовы терпеть его бесконечные вмешательства в их личную жизнь. Например, такой оказалась Торрес. И не только она. Кэл вообще всегда умел выделить в толпе особого человека, а может они сами слетались к нему, как мотыльки на свет…


- Фостер? – Кэл вламывается в ее кабинет без стука и приветствия, хотя они не виделись несколько дней – после случившегося он вынудил ее взять мини-отпуск. – Выйдешь за меня замуж?
Она моргает, и на долю секунды мир слегка притормаживает, словно проигрыватель зажевал пленку. А вот и его излюбленный прием.
Провокация.
- Кофе будешь? – как ни в чем ни бывало спрашивает он и собирается уходить, не дождавшись ответа.
- Да, - твердо и громко говорит Джиллиан, заставляя его круто обернуться. – Без сахара, сливки как обычно, - и усмехается.
Кэл смотрит на нее долгим, пристальным взглядом. В его глазах смешинки, капелька серьезности и все тот же невысказанный вопрос.
«Да», - снова отвечает она, но уже мысленно.
- Чем ты занимаешься? – интересуется он.
Для посторонних ушей его вопрос прозвучал бы странно – ведь Фостер сидит перед ним за абсолютно пустым столом, сложив на нем руки. Но им не нужны подсказки.
- Перебираю твои лучшие и худшие качества, - без запинки отвечает она, глядя ему в глаза.
- И как?
- Лучших больше.
Он чуть склоняет голову, словно потянувшись к ней, перекатывается с пятки на носок и обратно, затем отворачивается и уходит своим привычным, хлестким шагом.
Фостер ловит себя на том, что улыбается.
«Какие оправдания ты найдешь для меня, дорогая?» - спросил он, когда дело было закончено, а она перебирала лакированные бусины, которые они когда-то нанизывали вместе с двенадцатилетней Клэр. Но правда была в том, что он никогда не нуждался в оправданиях. Как и в благодарностях, почестях, признании. Разве что – немного веры. Ее веры в него. И это было куда глубже, запутаннее и одновременно проще, чем любые возможные варианты развития их отношений. И куда крепче.

Лидия глубоко вдыхает и берется за ручку двери.
Опрометчиво, импульсивно, рискованно. Она поступает как угодно, но не разумно. И пусть.
Она постоянно ждет, что в любой момент произойдет что-то непоправимое. С ней, мамой, Стайлзом, Скоттом, Малией. С Джорданом… Боится предсказать смерть кого-то близкого. Прокричать ее в лицо и ничего не исправить. Она принимает свою сущность, но страх от этого меньше не становится.
Лидия устала от мысли, что все они обречены. Устала настолько, что решается на отчаянный шаг. Не уходит сразу после тренировки – делает вид, что собирается, но на самом деле дожидается, пока Джордан пойдет в душ. И идет за ним, хоть и понятия не имеет, как он отреагирует.
Она больше не хочет сопротивляться взаимному притяжению. Хватит. Лидия как никто знает, насколько жизнь скоротечна, тем более в Бэйкон Хиллз.
Никаких сомнений. Она резко открывает дверь и входит в ванную.
Джордан стоит к ней спиной. Струи воды стекают по телу, и она сглатывает. Нельзя быть таким идеальным. Он проводит по волосам и опирается руками о стену. Ей хочется подойти, обнять и прижаться всем телом, чтобы почувствовать его кожей. Дать понять, как сильно она его хочет.
- Джордан… - срывается с губ.
Он резко оборачивается. Окидывает ее взглядом, удивление почти мгновенно сменяется желанием.
- Ты уверена? – его голос непривычно хриплый, и Лидии это нравится.
- Я голая, - выдыхает она и делает пару шагов к нему, брызги попадают на волосы. – В твоем душе, - улыбается уголками губ.
- Я заметил.
По позвоночнику бегут мурашки. Напряжение между ними осязаемо. Чего он ждет? Лидия видит, каким огнем горят глаза. Чувствует, что его тянет к ней не меньше, чем ее к нему. Еще немного, и искры посыплются.
Глаза в глаза. Она не отступит. Теперь уже поздно.
Лидия вскидывает подбородок, приоткрывает рот, чтобы сказать… то, что совершенно неважно. Джордан рывком затягивает ее под душ, до боли стискивает в объятиях и впивается в губы. Жадно и почти грубо. Подчиняет ее своей воле.
Опускает руки на ягодицы и сжимает. Лидия плавится от его властных прикосновений, стонет в голос и бесстыдно предлагает всю себя. Плевать на запреты, сдерживаться бессмысленно. Она сдается на его милость. Позволит вытворять со своим телом что угодно, как ему вздумается.
Лидия закидывает ногу ему на поясницу и откидывает голову, открывая доступ к шее. Судорожно цепляется пальцами за его плечи и беззвучно просит не останавливаться. Джордану не нужно слышать, он и так ее чувствует. Целует там, где нужно, прикасается так, как надо. Кажется, Лидия кричит, но она не уверена. Все сливается в единый поток наслаждения. Ее закручивает в водовороте эмоций. Она забывает, кто она и где находится, ловит ртом брызги воды и ощущает Джордана каждой частицей тела.
- Лидия… - гортанный стон вырывает ее из эйфории.
Глаза Джордана вспыхивают красным. На мгновение она пугается, но ведь это милый помощник шерифа, который боится себя. Он не причинит ей боль. Только не ей, не после того, что между ними случилось.
- Джордан… - выдыхает она и вздрагивает всем телом от его толчков.
Дыхание перехватывает, низ живота скручивает. Она захлебывается криком, который в кои-то веки не предвещает чью-то смерть.
***
Лидия жмурится от солнечного света и приоткрывает глаза. Видит Джордана рядом, довольно улыбается и ложится ему на грудь. Легко дует и усмехается, как он недовольно морщится, не желая просыпаться. А может, просто притворяется.
- Снова провоцируешь? – хриплый – со сна ли? – голос пускает дрожь по ее телу.
- Может быть, - щурится Лидия и чуть приподнимается.
Джордан смеется, обнимает ее за талию и перекатывается на кровати, подминая Лидию под себя.
- Злоупотребляешь положением, - облизывает губы она, наблюдая, как расширяются зрачки у Джордана.
- Ну я же сверху, имею право.
Ее смех быстро сменяется полузадушенными стонами.
- А может сначала в душ? – все-таки выворачивается она.
Хоть какая-то интрига в ней должна остаться.
- В квартире есть еще много укромных мест, - он спускает одеяло с ее груди и сжимает сосок. – Душ – пройденный этап.
- Я и не догадывалась, что ты умеешь флиртовать, - выдыхает она, запуская пальцы ему в волосы.
- Ты еще многого обо мне не знаешь.
Одеяло летит на пол. Лидия снова забывает, как дышать. Джордан заслоняет собой все остальное, превращает ее в комок желания, и все, чего она хочет, – лишь бы это никогда не заканчивалось.
Чтобы получить самое ценное, иногда стоит рискнуть. Даже если для этого нужно голой зайти в душ к помощнику шерифа.
Цель оправдывает средства.
Лидия уже вторые сутки не слышит голоса в голове.

Миссия в Испании

Миссия была легкой. Наполеон понял это, как только большое начальство протянуло ему папку с подробностями, — понял по расслабленным жестам и прямому, открытому взгляду. Небольшая шпионская вылазка, никаких подводных камней и, судя по всему, никакой слежки за операцией и страховки, только одно задание и неограниченная свобода действий в центре культурного мира. Это было на руку.

— И да, еще кое-что, — добавило большое начальство, уже пожимая Наполеону руку на прощание. — Наши коллеги из КГБ тоже заинтересованы в этом задании. К делу присоединится тот русский.

Наполеон натянуто улыбнулся и чуть сильнее стиснул пальцами чужую ладонь. Спорить было бы очень неуместно.

Курякин уже ждал его на вертолетной площадке.

— Ковбой, — коротко кивнул он в знак приветствия и, не дожидаясь ответа, нырнул в салон вертолета.

Они не виделись уже несколько месяцев, и это были очень спокойные, размеренные месяцы, в течение которых Наполеон занимался рутинной работой и подбором прекрасных картин, за которые коллекционеры заплатят большие деньги. Картины были выбраны, задание неподалеку от места их хранения — получено, и правильный до тошноты Илья Курякин в это все совершенно не вписывался.

— Ну, Большевик, и какова твоя роль в этой незначительной и короткой миссии? — громко поинтересовался Наполеон, садясь рядом с Курякиным и кладя руку тому на плечо.

Жар тела чувствовался сквозь ткань костюма, Наполеон сидел очень близко, вплотную. Илья аккуратно убрал его ладонь и отодвинулся, насколько позволяло пространство. Его пальцы совсем не дрожали, но, рассказывая о своей части задания, он цедил слова сквозь зубы.

Отмечая его раздражение, Наполеон вдруг понял, что у него все-таки получится пополнить чужую коллекцию редких картин.

*

Было очень жарко. Духота собралась густая и плотная, она пролезала под костюмную ткань и душила крепче галстука. Наполеон постоянно поправлял воротник, Курякин лениво обмахивался сложенной вчетверо газетой.

— Ну и где они? — шепотом спрашивал Курякин, не поворачивая головы. По плану они не знакомы.

— Спокойно, Ковбой. Придут.

Габи сидела через несколько столиков вдали от них и наблюдала за входом в летнее кафе через маленькое и мутное зеркальце пудреницы. Нужный человек должен был прийти с минуты на минуту, задачей Габи было поддержать разговор и передать кейс, задачей Наполеона и Курякина — проводить объект до конечной точки, выяснить место базы и вытащить оттуда другого британского коллегу вместе со слитыми разведданными.

Миссия была легкой. Габи играла, как по нотам, очаровательно улыбаясь, демонстрируя из-под тонкого платья коленки и стреляя глазами не хуже, чем оружием. Наполеон поправлял галстук, Курякин — обмахивался газетой. Ожидание было томительным и скучным.

— Как у тебя дела, Ковбой?

— Мы не должны разговаривать, — прикрывая лицо газетой, прошипел Курякин.

Солнце было очень большим, нависало и пекло. Габи продолжала беседовать с объектом и громко, заразительно смеяться, как она это умела. Наполеон обдумал последние несколько часов. Курякин больше не смотрел на Габи тем самым, заинтересованным и темным взглядом.

— Как на личном? Вам же КГБ семью не запрещает? — прикрывая движение губ чашкой с дерьмовым кофе, спрашивал Наполеон. — Может быть, девушку себе нашел? — спрашивал, оттягивая тугой узел дорогущего галстука.

— Или парня? — руки, держащие газету, впервые дрогнули, неаккуратно складывая тонкие типографные листы. — У вас вообще как, прогрессивно в этом отношении? — Курякин сидел, стискивая зубы, и на виске пульсировала вена. — Да поделись уже, интересно ведь.

Курякин начал поворачиваться к Наполеону — всем корпусом, открыто, явно намереваясь что-то сказать и привлечь к себе внимание. Габи что-то защебетала с удвоенной силой. Объект вдруг встал и направился к выходу. Курякин смерил Наполеона ненавидящим взглядом и первым пошел вслед за целью

*

Они уже доложились об успешном выполнении, когда Габи предложила съездить на выставку. Габи была сообразительная особа и, даже если не одобряла Наполеоновских способов заработка, осуждать кого-либо себе не позволяла. Курякин согласился — выставка так выставка. Наполеон ради такого случая не надел костюм-тройку и галстук, ограничившись брюками и рубашкой.

Слежку заметили уже в центре, прогуливаясь по жарким улицам Европы на некотором расстоянии друг от друга. Наполеон посмотрел на Габи: та остановилась напротив стеклянной витрины, наклонилась к ней, поправляя прическу и едва заметно мотнула головой — значит, слежка не от Британии. Курякин шел по улице впереди, выше них, и вдруг неловким движением столкнулся с какой-то дамой, — громко перед ней извиняясь на отвратительном итальянском вместо испанского, он беглым взглядом осмотрел весь квартал и тоже отрицательно склонил голову — и не от КГБ. Наполеон не был уверен: за ними следит кто-то из сообщников тех, кого они накрыли на базе, или это родные Штаты решили проконтролировать своего лучшего агента. Времени проверять, в общем-то, не было.

Габи скрылась в одном из десятков плотнящихся вдоль улиц магазинчиков, но слежка все равно не отпала. Курякин и Наполеон шли друг за другом, на достаточном расстоянии, чтобы их можно было принять за незнакомцев. Наполеон посмотрел на часы — оставалось около трех часов, не более того.

Курякина он догнал довольно быстро. Рука на плечо — снова обжигающее тепло тела сквозь ткань — разворот всем корпусом, удивленный взгляд.

— Это не вы обронили? — громко спросил Наполеон и улыбнулся, как можно приветливее. В руках блеснула золотым боком зажигалка.

— Не курю, — строго ответил Курякин, глядя зло и раздраженно. Они не должны были выдавать свое знакомство вот так явно и открыто. Курякин не любил проваливать миссии.

— А вам бы пошло, — продолжил Соло.

Он стоял очень близко к Курякину, ощущая чужое редкое дыхание и тонкий запах горького парфюма. Илья был напряжен всем телом, как натянутая струна, и чувствовалось, что вот-вот, и она лопнет, до крови ударив по пальцам.

— Что ты творишь?.. — прошипел Курякин.

— Хочу отвлечь их внимание. Знаешь, что лучше всего с этим справляется? — Наполеон говорил очень быстро, проглатывая окончания слов. Его руки по-прежнему лежали на плечах Курякина, и он наклонился к лицу.

Двое следящих держались в отдалении, но теперь за Наполеоном и Курякиным следил полицейский. Так было даже лучше.

Удар с силой прошелся по челюсти, толчок в грудь заставил Наполеона упасть и ссадить кожу на локтях об горячий асфальт. Он едва успел встать, когда Курякин уже замахнулся снова. Преследователи куда-то исчезли (Наполеон догадывался, куда — докладывать начальству о неподобающем поведении агентов), Габи задерживалась в магазине, меряя тряпки. Полицейский пытался предъявить Курякину обвинение в избиении, пока Наполеон стоял в стороне и сплевывал на землю кровь.

Курякин был очень занят оправданиями, собственными трясущимися руками и колотящимся сердцем, чтобы заметить исчезновение Наполеона в толпе. Ни полицейский, ни агенты, ни «хвост» не уловили момента, когда Соло растворился среди людей.

В тот вечер исчезли и были проданы три картины, суммарная стоимость которых обеспечила Наполеона на три года вперед.

Миссия была легкой, и они ее, несмотря на нюансы, выполнили. По дороге из Испании Курякин, сжав зубы, сказал, что из-за спровоцированной Наполеоном драки начальство усомнилось в его компетенции и самоконтроле. Соло ощутил острое сожаление и вдруг ясно вспомнил: лихорадочный бегающий взгляд, приоткрытые губы, капелька пота, стекающая по лицу от виска и горячая кожа под ладонями... все, что было перед тем, как потемнело в глазах от удара.

Он подумал, что с Ильей еще стоит поработать. Возможно, даже более близко, чем раньше.

— Эй, Большевик, а как насчет перевода в славные спецслужбы Штатов?

Курякин не воспринял всерьез и даже посмеялся, но Наполеон знал, что его, в общем-то, всегда можно спровоцировать.

Лидия Мартин ещё раз сердито ударила ногой по жестяной урне, стоящей у центрального входа в супермаркет. Чёртов Питер Хейл со своим отвратительным воспитанием и маниакальными замашками. Нет, девушка ещё могла понять, зачем он преследовал её раньше, но не теперь — когда, по факту, ей нечего уже было ему дать. Конечно же, в её понимании, так как Питер…
— Грёбаный самовлюблённый козёл, — в сердцах прошипела банши. — Неужели не мог бы найти кого помоложе для самоутверждения после потери статуса альфа-самца?!
Возмущённая теми намёками, от которых у неё чуть ли не уши в трубочку сегодня скрутились, Лидия вновь пнула по мусорнику и, поскользнувшись на обледенелом асфальте, приземлилась на пятую точку. Падение стало последней каплей в и без того с лихвой полученном за сегодня унижении — жалобно всхлипнув и вытерев раскрасневшийся нос варежкой, девушка полезла в лежащую рядом с ней сумку.
Нет, обычно Мартин была поборником трезвости, но кошмарное Рождество всё никак не желало заканчиваться. Вдобавок ко всем сегодняшним неприятностям было стойкое нежелание Стайлза отвечать на звонки. При мысли о том, что после появления долбанной Малии — опять-таки Хейл — лучший друг так от неё отдалился, Лидия с остервенением свинтила пробку с бутылки вина и сделала несколько крупных глотков.
Алкоголь приятным теплом растекался по почти окоченевшему телу банши в то время, пока она дрожащими пальцами снова набирала номер Стилински. И вновь ответом автоответчик. От очередного — чёрт поймет какого по счёту — предложения оставить сообщение у Лидии аж засвербело в висках. С учётом того, что вина в бутылке к этому моменту почти не осталось, девушка злорадно усмехнулась.
— Определённо, Стайлз, с этим чёртовым койотом ты превратился в натурального козла, — ехидно оповестила она, окидывая взглядом пустынную улицу.
Банши уже и не помнила, когда вот так — добровольно и в одиночку — бродила по ночному городу. Так же она совершенно не могла понять, почему пошла именно в этом направлении после того, как встретила глубоко презираемого ею клыкастого извращенца Питера Хейла. Впрочем, уже через пару минут с трудом поднявшаяся на ноги Лидия внезапно получила ответ на свой вопрос.
Стилински! Всего в паре минут ходьбы от супермаркета жил милый, заботливый Стайлз, никогда не бросавший её в беде. Никогда до этого грёбанного вечера.
— Долбанная Малия, — допив содержимое бутылки и зашвырнув пустую тару в урну, процедила Мартин. Воинственно натянув вязаную шапку на уши, банши грозно взмахнула кулаком по направлению к жилищу Стилински. — Не дай Бог, вы там друг другом заняты! — громко предупредила она и тут же осознала, что сама мысль о любовной связи Стайлза и дочурки Питера откровенно ей претит.
Что-то уж больно похожее на ревность сжало грудную клетку и чуть ли не в лопатки подтолкнуло банши вперёд. Скользя по тротуару вниз по улице от фонарного столба к фонарному столбу, Лидия то проклинала нерасторопные коммунальные службы их района, то старалась припомнить последние разговоры с другом. Последнее оказалось весьма трудной задачей — обычно Мартин больше интересовалась собственными делами, чем его, и потому не особо вникала в праздную болтовню сына шерифа. Впрочем, банши то ли всё-таки вспомнила, то ли просто понадеялась на то, что у Стилински всё ещё не произошёл тот самый переход от перепиха по-случайности до реального романа с долбаной, наглой до безобразия — благо было в кого — Малией.
В итоге, в тот момент, когда Лидия наконец поднялась на крыльцо дома Стилински, она уже накрутила себя до такой степени, что даже не воспользовалась звонком, а начала судорожно колотить кулаками в дверь, украшенную рождественским венком. Венок почти упал с крючка к тому моменту, как незваная гостья наконец с яростью осознала, что ей не откроют. И это всё при том, что в комнате Стилински, словно в издёвку, был зажжён яркий свет.
— Стайлз! — заверещала девушка, пятясь по ступеням вниз и глядя на единственные в доме освещённые окна. Было очень трудно сдерживаться и не кричать во все свои особые способности. — Стайлз, скотина ты такая! — слепив из снега плотный тяжёлый ком, она изо всех сил швырнула его в сторону освещённого окна. — Открой мне дверь! — ещё громче крикнула банши прежде, чем снова приземлиться на пятую точку.
Долбаный снег! Как же хорошо, что в родном городке он выпадал крайне редко. По правде говоря, Лидия даже подумала, что на её памяти ни разу не было настолько аномально снежного Рождества.
И тут девушка заметила тень, мелькнувшую за занавесками. Мгновение, и свет в спальне Стилински погас. Мартин, потирая ушибленный локоть, медленно поднялась на ноги. Ошибки быть не могло — уж силуэт парня от силуэта девушки можно было отличить даже в такой степени опьянения. К тому же, Лидия узнала Хейл по причёске.
От осознания того, что Стилински где-то там в доме с этой неизвестно откуда возникшей в их жизни девицей, у банши начало стучать в висках.
Как мог Стайлз — верный, понимающий Стайлз — променять её на эту общипанную недо-волчицу?
Не до конца осознавая, что делает, Лидия сперва совершила безусловно кощунственный акт в отношении расположившегося неподалёку снеговика и вытащила из него камень-глаз, а затем швырнула его прямиком в окно Стайлза. Тихий Рождественский вечер разорвал громкий звон разбитого стекла. Возбуждённая первой «победой» девушка выхватила второй глаз и подкрепила успех вторым разбитым окном.
— Предатель! — закричала она, удовлетворённо отряхивая варежки, и с театральным апломбом зловеще захохотала.
Раскрасневшаяся и взлохмаченная от мороза и принятого на душу алкоголя, со съехавшей набок шапкой Лидия недолго радовалась своей меткости. На душе вдруг стало очень тяжело — сколько бы стёкол она сегодня не разбила, это всё равно ни черта уже не изменит. Стайлз нашёл себе девушку, и это означало — теперь никто уже не станет смотреть на банши так, как только он один смотрел. С трепетным восхищением, которое словно лечебный бальзам каждый раз согревало Мартин и давало по-настоящему почувствовать, что для кого-то она действительно особенная. Вне зависимости от способностей, поступков и того, в идеальном ли состоянии её макияж или же он расплылся по лицу уродливыми кляксами.
— Вообще-то, — неожиданно в окне появилась Малия, — Стайлз просил передать…
Всю меланхолию банши смыло за какие-то доли секунды. Мгновение, и снежок влетел прямиком в лицо явно не ожидавшей такого поворота сопернице. Несмотря на свою сверхъестественную сущность, Хейл исчезла в темноте комнаты.
— Ах, ты стерва! — чуть не разрыдалась от собственного бессилия Лидия. — Просил он мне передать, видишь ли! Да я сейчас вас обоих…
Все планы прервала полицейская сирена и визг тормозов где-то за спиной разъярённой банши. Она даже обернуться не успела, как уже лежала головой в ближайшем сугробе. От веса сидевшего на ней человека и боли в суставах заломаных за спину рук Мартин начала ругаться матом. Впрочем, из-за всё время попадавшего в её рот рыхлого снега и половины выплюнутого ею в сторону невидимого врага было не разобрать.
— На вас поступила жалоба, — деловито возвестило невоспитанное чудовище, одним рывком поднимая жертву за браслеты наручников на ноги. — Вам придётся проехать со мной в участок… Чёрт, Лидия Мартин?
Банши вывернулась и, резко развернувшись, оказалась лицом к лицу с ошеломлённым Джорданом Пэрришем.
— Джордан Пэрриш, — злобно прищурившись, зашипела Мартин, — могу тебе авторитетно заявить, что ты, оказывается, такой же козёл, как и все окружающие меня мужики!
Помощник шерифа растерянно сморгнул. Он явно только что пришёл ещё в больший шок, однако всё же смог растерянно пробормотать:
— Вообще-то я при исполнении и…
Договорить ему не удалось, так как Лидия от души ударила его острым носом сапога под колено.
— Да вы все вечно при исполнении! — взвизгнула она, не сдерживая икоты. — Вы…
Джордан после неожиданного нападения наконец окончательно пришёл в себя и, схватив девушку под локоть, потащил её к полицейскому автомобилю.
— Когда мне сообщили, что кто-то портит имущество шерифа, то подумал, что надо мной пошутили, — сердито сообщил мужчина, впихивая выплёвывающую в его сторону отборные ругательства Лидию в тёплый салон. — Рождество же всё-таки и всё такое… Но нет же! Не празднуется некоторым «леди» без вот таких детских выходок.
— Детских выходок? — возмутилась Мартин, ударяя ногами по водительскому сиденью. — Леди? — вспомнив об откровенном сарказме в голосе помощника шерифа, ещё громче воскликнула она. — Да что ты там о себе, чёрт тебя дери, возомнил, Джордан Пэрриш?
— Ничего особенного, — огрызнулся мужчина, заводя мотор и срывая автомобиль с места так резко, что Лидия чуть не слетела с сиденья на пол. Только теперь она осознала, что хоть одну поблажку парень ей позволил, так как по правилам он должен был пристегнуть её наручниками к дверце. — Я всего лишь по-прежнему помощник шерифа, а ты, Лидия Мартин, мало того, что основательно пьяна, так ещё и попалась на возмутительном акте вандализма. Представь только, что мистер Стилински скажет, узнав о твоём поступке.
Девушка смолкла. Только сейчас до неё дошло, что на самом деле наказала далеко не негодяя Стайлза, а его родителя — теперь тому придётся в Рождество заниматься таким неблагодарным делом, как остекление. Да и вообще, как теперь смотреть в глаза всегда симпатизирующему ей Джону?
— Мы не можем как-то договориться? — тихо спросила Лидия, с надеждой вглядываясь в затылок Пэрриша.
Мужчина осуждающе цокнул языком.
— Некоторые поступки должны быть оглашены, дабы не имели в последствии рецидивов, — ответил он через некоторое время, поглядывая на задержанную в зеркало заднего вида. — По каким бы причинам эти самые поступки не были совершены.
— Ты прямо, как моя мама, — невесело выдохнула девушка. К счастью икота прошла, пока они боролись с Джорданом по пути к машине. — Ну и отлично, — обиделась банши, — зарабатывай себе на новогоднюю премию. Защитил ведь не что-то там, а жилище начальника. Тут уже не просто благодарность с внесением в личное дело — медаль привесят.
— Лидия, — негромко пожурил Мартин помощник шерифа, — ты ведь не маленькая девочка, чтобы обижаться на человека за то, что он делает свою работу.
— Хорошо, что ты не киллер, — огрызнулась банши, отворачиваясь к окну и закусывая губу. — А то там, обижайся не обижайся.
За окнами падали крупные хлопья снега. Лидия прикрыла глаза, прислушиваясь к самой себе. Где-то в глубине души ей по-прежнему было больно от неожиданной, но вместе с тем такой прогнозируемой потери Стилински. Ревность никуда не уходила, напротив — теперь она разъедала не только грудную клетку, но и глаза. Попытка смахнуть бегущие по щекам слёзы плечом не увенчалась успехом.
Мартин жалобно шмыгнула носом. Какого вообще чёрта она даже ни разу не попробовала? Стайлз всегда был рядом с ней, а она… Глупая эгоистичная дрянь!
— Из-за чего ты хотя бы это сделала? — поинтересовался Пэрриш, помогая ей выйти из автомобиля у полицейского участка.
Лидия пожала плечами. Что она могла ответить на вопрос, ответ на который так её пугал и расстраивал.
— У тебя когда-нибудь возникало ощущение, что всё совсем не так, как могло бы быть? И всё это по твоей вине, — грустно улыбнулась девушка.
— Пару раз было, — понимающе кивнул мужчина, открывая массивную дверь и пропуская Лидию вперёд. — Но я, правда, не крушил при этом чужую недвижимость, а бил чужие носы, — пошутил он.
Банши улыбнулась, несмотря на всё ещё бегущие по щекам слёзы.
— Ох, попался бы мне этот нос, — мечтательно протянула она, — и я бы этому носу…
Пэрриш неожиданно приложил указательный палец к её губам, тем самым заставляя девушку смолкнуть. Они стояли всего в шаге друг от друга, и Лидия могла даже ощущать терпкий аромат лосьона после бритья.
— Не стоит, — глядя ей в глаза, тихо сказал помощник шерифа. — Иначе мне придётся по-настоящему тебя арестовать.
«Он сейчас меня поцелует, » — подумала девушка, заметив у себя над головой омёлу. Несмотря на быстро стучащее от волнения сердце, Мартин неожиданно осознала, что была бы рада такому романтическому жесту приятного ей мужчины в любую другую ночь до этой самой. А сейчас… Сейчас она могла бы сделать это лишь назло Стайлзу, в доме которого, как оказалось, уже живёт чёртова Малия. На романтику такой довод совершенно не тянет, а не романтики в жизни Лидии и так вполне хватало.
— Джордан, — начало было она несмело, — я…
— О, Джордан, хорошо, что ты здесь! — воскликнул появившийся в холле шериф. — У нас срочный вызов в госпиталь, так что… Боги, что натворила Лидия? — ошарашенно оглядев подругу сына, потребовал ответа шериф. — Лидия, ты…
— Я вам по дороге всё объясню, шериф, — пришёл на помощь покрывшейся пунцовым румянцем Лидии Джордан. — Но для блага мисс Мартин ей стоит дождаться нас в участке.
Джон Стилински задумчиво кивнул. Было видно, что в нём борются желание всё выяснить прямо сейчас и служебный долг.
— Ради всех Святых, Пэрриш, только не в камеру её. Я же всё-таки знаю эту девочку с детства. И давай быстрее.
Через пару минут Лидия уже сидела в пустом офисе шерифа, прикованная наручниками к подлокотнику диванчика.
— Эй, а если мне в туалет приспичит?! — сердито крикнула она вслед быстро шагающему к двери мужчине, но тот даже не обернулся. — Замечательно, — проворчала Мартин, откидываясь на спинку дивана и закрывая глаза, — только что хотел поцеловать, а спустя пару минут даже о санитарии не озаботился.
— Лидия? — неожиданно раздался неподалёку до боли знакомый голос. Ошеломлённо распахнув глаза, банши встретилась взглядом со стоящим в дверях изумлённым Стайлзом Стилински. — Что ты здесь делаешь?
Лидия сжала зубы и досчитала до десяти. Это не помогло, и она повторила попытку — однако и та была тщетной.
— Что я здесь делаю? — закричала Мартин, вскакивая на ноги. Сталь тут же впилась ей в запястье, и девушка поморщилась. — Глупый вопрос с учётом всего произошедшего сегодня!
— С учётом всего произошедшего? — задумчиво почёсывая затылок, переспросил Стилински. — И у тебя сегодня ужасный день?
Девушке стало почти физически плохо. Если бы только её не сковывали наручники, Стайлз бы прочувствовал на собственной шкуре, насколько ужасным был её день и особенно вечер!
— Ага, — елейно согласилась она, подыгрывая явно издевающемуся над ней парню, — и у меня. Только, твою мать, на тебя в полицию не заявляли!
Стилински нахмурился, оглядывая её с ног до головы, словно стараясь увидеть что-то, чего не заметил сразу.
— Лидия, ты вообще как себя чувствуешь? Я что-то не пойму, что ты вообще пытаешься мне…
— Я видела её у тебя в спальне, — нехотя объяснила банши. С этим признанием из Лидии будто резко выпустили весь воздух — девушка устало опустилась обратно на диван. — Когда ты думал сказать мне, что вы живёте вместе?
Парень замер на мгновение, а затем взмахнул руками.
— Эй, притормози на мгновение, — попросил он, направляясь к поникшей и снова икающей подруге. — Я даже не думал делать из присутствия в моём доме Малии какой бы то ни было секрет. Да и вообще мне казалось, что я говорил тебе о том, что…
— Я, наверное, действительно очень херовый друг? — мрачно усмехнулась Лидия. — Я только сегодня поняла, что привыкла лишь говорить с тобой, но не слушать.
— Эй, — с ласковой улыбкой пожурил её Стилински, — я по-моему не жалуюсь.
Девушка снова чуть не разрыдалась, когда парень шутливо стянул с неё почти упавшую на глаза шапку. Уткнувшись носом в плечо присевшему рядом Стайлзу, банши покачала головой.
— Всё слишком поздно, да? — спросила она.
Стилински напрягся. Лидия физически ощущала дискомфорт сына шерифа от заданного вопроса, но ни черта о нём не жалела. Только сидя в объятьях Стайлза, она окончательно поняла, что не смогла бы даже назло закрутить сейчас интрижку с другим человеком. Просто потому, что этот человек — не Стайлз. Вся правда в том, что он действительно был ей нужен. Пожалуй, даже больше, чем когда-то она ему.
— О чём ты, Лидия? — осторожно переспросил он.
На краткий миг их взгляды пересеклись, и тут Мартин сделала то, чего и сама от себя не ожидала. Пусть это всё было неправильным с точки зрения морали, но разве в том сверхъестественном мире, где они сейчас обитают, этот поступок такой уж смертный грех?
— Лидия, ты пьяна, и я, — сбивчиво прошептал Стайлз после того, как девушка разорвала поцелуй, — не могу воспользоваться…
— Всё ты можешь, — перебила его банши, пытаясь свободной рукой стянуть с него майку с длинными рукавами. — Если не сейчас, то никогда уже.
Нерешительно замерев на несколько секунд, парень затем стянул с себя майку и тут же принялся возиться с курткой и блузкой Лидии.
— Чёртовы наручники! — рассердилась девушка, ощущая на запястье вес застрявшей на них одежды.
Впрочем, настроение кардинально поменялось, когда Стилински накрыл её сосок губами. Скользя языком по коже, парень продолжил пальцами неспешно исследовать тело банши. У Лидии от этих прикосновений не только мурашки по коже побежали, но и голова начала немного кружиться.
Через некоторое время Стайлз с трудом отвлекся от сладкой прелюдии, чтобы, расстегнув ремень и пуговицы на джинсах девушки, вместе с трусиками стянуть их с приподнявшей бёдра банши.
— Если нас застукает отец, то он просто обалдеет, — хрипло рассмеялся парень, стягивая и с себя штаны с боксёрами.
«Боюсь, он и так уже обалдел, » — мысленно парировала Мартин, радуясь, что чёртов Пэрриш хотя бы не обе руки пристегнул к невероятно скрипучему дивану.
Не без трудностей найдя наиболее удобную позу, парочка громко рассмеялась над своими злоключениями.
— Не знаю, что там у тебя случилось сегодня, но я безумно рад этому, — вдруг тихо признался Стилински.
Во взгляде парня при этом вновь появилось столько той самой особой теплоты, которая всегда так помогает Лидии, что девушка с нежностью пробежалась пальцами по его скуле. На глаза снова навернулись предательские слёзы. Стало безумно страшно, что она действительно могла не успеть и так и не попробовать.
— Я тоже, несмотря на то, что твой отец явно не придёт в восторг от такого поворота событий, — пряча за шуткой свои внезапно прорезавшиеся чувства, улыбнулась девушка.
— Кстати об отце, — выдохнул ей в губы Стайлз. — Нам не мешало бы поторопиться…
Они начали двигаться одновременно и настолько слажено, словно до этой ночи неоднократно занимались любовью. Даже наручники не могли испортить Лидии то наслаждение, в котором девушка всё глубже вязла от каждого нового толчка Стайлза внутри неё. Он совсем не такой, каким банши могла бы его представить, если бы вообще когда-нибудь думала о друге в таком ключе. Стилински не теряется, не сомневается. Действует так, будто точно знает, как она хочет, как она любит, как она чувствует. И это воистину невероятное и очень приятное открытие.
Впиваясь ногтями в его плечо, касаясь губами его приоткрытых губ, Лидии даже начало казаться, что она вот-вот растворится в Стилински без остатка. Толчки внутри неё становились всё мощнее, а её хриплые стоны — всё громче. В какой-то момент учащённое сердцебиение будто смолкло, и у девушки возникло ощущение свободного падения в бездну. Ещё несколько торопливых движений поджарыми бёдрами, и Стайлз, сипло выдохнув имя Лидии, присоединился к ней.
Они лежали, прислонившись друг к другу лбами до тех пор, пока у Лидии окончательно не затекла рука. Лишь после её жалобного стона, Стилински вздрогнул и начал наспех приводить в порядок их одежду. И если со своей он справился очень даже быстро, то с джинсами Мартин парню пришлось изрядно попотеть.
— Кстати, ты приехал сюда без верхней одежды? — наконец спросила девушка, наблюдая за тем, как парень застёгивает ей ремень.
— Почему? — удивился Стилински, вскидывая на Лидию взгляд. — Днём по-моему ещё холоднее было, чем сейчас. Пришлось даже одеться потеплее, — посетовал парень, — в результате чего мой мобильник остался в кармане второй куртки, а я, между прочим, без него, как без рук.
Банши согласно кивнула и тут же замерла. Страшная догадка ворвалась в её сознание, сметая на пути все остальные размышления и лёгкую эйфорию от только что полученного наслаждения.
— Стайлз, скажи мне, сколько ты здесь? — вкрадчиво поинтересовалась Лидия.
Стилински, недовольно скривившись, передёрнул плечами.
— Ну, примерно с полудня, — ответил он. — Хотя отец и говорит, что это наказание за наше последнее приключение с Дереком, подозреваю — он просто ещё не привык к тому, что в нашем доме теперь поселилась малознакомая девчонка. Явно же блюдёт мою нравственность, хотя я его и уверил, что мы с Малией просто друзья, — по-мальчишески от уха до уха ухмыльнулся парень, проводя ладонью по всё ещё обнажённому животу Мартин. — Знал бы он, где меня этой самой нравственности…
Ударив Стилински по загребущей ладони, накрывшей её грудь, банши закрыла лицо ладонью. От чудовищного озарения девушке захотелось тут же провалиться под пол.
— Стайлз, — открыв один глаз, спросила она, — я правильно понимаю, что ты не был сегодня вечером дома? — Стайлз покачал головой, очевидно всё ещё считая подобный допрос шуткой. — И вы с Малией не живёте вместе… хм… как парень с девушкой?
— Боже упаси, нет! — изобразив крайнюю степень возмущения, воскликнул сын шерифа. — У нас с ней слишком разные характеры. Она же любого в бараний рог закрутит — фамилии не спросит. Страшусь даже предположить, на что Малия способна в гневе, — с напускным ужасом в голосе продолжил Стилински. Лидия автоматически кивнула. Бедный Стайлз ещё не знал, на что она, как сегодня неожиданно выяснилось, способна в этом самом гневе. — К тому же, мне уже давно нравится лишь одна девушка, и эта девушка…
— Твою же мать! — прервал его признание рассерженный Пэрриш.
Демонстративно повернувшись к ним спиной, помощник шерифа покачал головой, словно не веря в реальность всего происходящего. Лидия и Стайлз же, покраснев до самых корней волос, наспех начали застёгивать пуговицы на блузке.
— Вы вообще в своём уме? — поинтересовался Джордан. — Твой отец и так в шоке из-за поездки домой, а тут ещё вы все такие нарядные, — укоризненно произнёс мужчина. — Пойду задержу шерифа, что ли, пока его инсульт не разбил.
— А цветы кому тащил? — шутливо поинтересовался Стилински, замечая в руках помощника отца букет.
Лидия ещё больше зарделась из-за того, что почти наверняка знала правильный ответ на этот вопрос.
— И вообще, я не понимаю, почему сегодня везде фигурирует мой дом? Сперва ты сообщила, что видела Малию, теперь вот отец почему-то в шоке. Что там вообще происходит? — рассмеялся парень, обнимая напряжённую из-за чувства вины банши. — Малия танцует кукарачу, обратившись в койота?
«Если бы, » — подумала Лидия, понимая, что всё же придётся признаться во всём содеянном.
— Понимаешь, — глупо улыбаясь и преданно заглядывая парню в глаза, начала девушка, — есть одна вещь, о которой я должна тебе сказать…
— Чёрт побери, Лидия Мартин, что с моими окнами?! — взревел где-то в коридоре Джон Стилински.
Предчувствуя надвигающуюся беду, девушка нашла одно единственное решение. Быстро коснувшись губ Стайлза губами, она громко и уверенно прошептала:
— Что бы сейчас не произошло, помни, я на самом деле очень сильно тебя люблю!

— Вернешься в Момбасу?
— Как только просажу весь гонорар. Вернешься в Париж?
— Зависит от того, где будет следующее дело.
— Тебе разве мало заплатили?
— Ты разве можешь без этого? — Артур неопределенно махнул рукой, будто бы поясняя, чем именно «этого». Имс понял — без дримширинга, без архитекторов снов, без чемодана с сомнацином под кроватью, без холода пистолета под пальцами, без жгучей, прошибающей смеси адреналина и страха.
Имс не мог без этого тоже.
Они сидели в небольшом ресторанчике неподалеку от аэропорта. Два долгих перелета, десять часов под снотворным и пара бокалов красного сухого — и вот уже мозг затуманен смесью усталости и опьянения. Артур не замечал двух людей, ехавших за ними от самой парковки, севших за барную стойку в том же заведении. Зато заметил Имс.
— За нами хвост, и, кажется, они ищут не меня.
Внимательный взгляд, тихое ругательство сквозь зубы.
— Кажется, я увел у них пару ПАСИВ-ов.
— Как думаешь, они хотят тебя убить или заставить заплатить?
— Меня оба варианта одинаково не устраивают.
Имс усмехнулся и кивком показал на дверь. Он мог не нравится Артуру по многим причинам — из-за своей продажной жадности, из-за навязчивого поведения, скабрезных шуточек, ярких безвкусных рубашек или вопиющей безответственности, но было у Имса одно достоинство, которое Артур не мог не признать. Умение скрываться. Сбрасывать слежку, исчезать в толпе людей, обманывать и словно растворяться, находясь при этом где-то рядом. В этом было искусство имитации.
Они стремительно шли к выходу, когда официант крикнул охране: «они не заплатили». Двое следящих, вставшие было из-за стойки, сели обратно. Верзила на входе попытался остановить Имса с Артуром, но через пару секунд согнулся, прижимая к груди вывихнутую в запястье руку и хватая ртом воздух, выбитый из легких мощным ударом в солнечное сплетение. Где-то на улице визжал сигнал полицейской машины.
Артур вдруг напрягся всем телом, притягивая Имса ближе, и шумно выдохнул сквозь сжатые зубы.
— У меня с собой глок.
— Чистый?
— Нет.
Садиться за убийство никому не хотелось. Тем более, когда на банковских счетах висели десятки тысяч не потраченных долларов, тем более, когда Чикаго приветствовал их шумно и ярко, когда можно было с восторгом вспомнить былое. Они вышли с черного входа, Артур на ходу вытирал оружие смоченной в виски салфеткой, уничтожая отпечатки пальцев. Вскоре оружие полетело в мусорный бак.
Их все равно догнали два квартала спустя. Имс сначала оскорбил, потом ударил полицейского. Артур попытался вспомнить номер телефона своего адвоката.
*
Полицейский потер висок пальцами и посмотрел тусклым взглядом. Артур привычно отметил для себя: отглаженная рубашка, но с грязными следами на воротнике, подходящий к костюму галстук, но узел расслаблен. В кабинете было душно, стоял стойкий запах кофе, пота и сигарет. Артура тошнило.
— Ваш друг, — процедил полицейский, перекладывая с места на место помятые листы, — оказал сопротивление при аресте, — подумав, он добавил: — это отягчающее обстоятельство.
Артур вздохнул. Дежурный коп, средних лет и невысокого звания, явно с большим бы удовольствием продолжал спать на узком диванчике в своем кабинете. Артур его нервировал — своими сдержанными фразами, дорогим костюмом и брезгливым выражением лица.
— Во-первых, он не мой друг, а, во-вторых, сопротивление при аресте не является отягчающим обстоятельством. Напрасно вы используете терминологию, которой не владеете, пытаясь произвести впечатление.
Коп громко отхлебнул кофе из пластикового стаканчика. Артура передернуло.
— Ваш друг сломал ребро и челюсть офицеру.
— Да не друг он мне!
Артур начал всерьез раздражаться. Если бы в кармане не лежал шестигранный кубик, он бы уже давно опрокинул стол, выхватил у копа из кобуры пистолет и пустил себе пулю в висок. Где бы он ни проснулся, это место будет приятнее тесного, серого и отвратительно воняющего кабинета в отделении полиции на Саут Сайде.
— А вот он утверждает обратное.
— Блядь, — у Имса предсказуемо не хватило ума молчать. — Просто дайте позвонить... адвокату.
*
— Так и знал, что у тебя найдется парочка очень полезных знакомств!
Мистер Майнглот сухо улыбнулся Имсу в ответ и спрятал во внутренний карман пиджака свернутый пополам чек на пятизначную сумму.
— Извините, что побеспокоил вас так поздно.
— Ничего, Артур, — пожимая ему руку, бодро отозвался мистер Майнглот, — всегда рад вам помочь. Может быть, подбросить вас до центра? Район тут не из лучших.
Имс радостно оскалился и даже успел открыть дверцу неприметной машины, явно намереваясь принять предложение.
— Мы вызовем такси, — ледяным голосом ответил Артур, — но спасибо большое.
Через минуту автомобиль скрылся за поворотом, оставляя их посреди тускло освещенной улицы вдвоем.
— Две машины к полицейскому участку на пересечении Сорок шестой и Гринвуд, пожалуйста, — набрав номер, потребовал Артур.
— К тебе, дорогуша? — подаваясь всем телом вперед, ближе к нему, ухмыльнулся Имс.
Он был весь движение, как и всегда, и это привычно утомляло. Он будто бы одновременно трогал разбитую губу, потирал запястья со следами наручников, шарил по карманам в поисках зажигалки. На него было невозможно не смотреть, как на фокусника, пытаясь уловить момент обмана, а взгляд увязал в жестах и гримасах, скрывая что-то важное. Именно это всегда раздражало Артура в Имсе.
Вдруг Имс усмехнулся и, стоя слишком близко, выпустил дым Артуру прямо в лицо. Тот поморщился и перехватил руку Имса за запястье, забирая сигарету. Жадный вдох — легкие наполнились никотиновым смогом.
— Так мы поедем к тебе?
Он смотрел с насмешкой, он заранее знал, что услышит в ответ, он издевался, подшучивал и даже не думал поблагодарить за помощь адвоката, точно так же, как не ждал благодарности за спасение жизни. Это просто работа.
В этот раз немного по-другому. Артур курил, втягивая горький дым, Артур устало дергал узел галстука, Артур улыбался.
*
Из высоких окон был виден, кажется, весь Чикаго — светящийся, шумный, неспящий, пестрящий неоновыми вывесками. В таких городах можно тонуть.
— У тебя тут мало что изменилось с последнего раза, — заметил Имс, бросая на коричневый кожаный диван пиджак. — Странно, что адрес не сменил.
Последний раз был около полутора лет назад. Это было время их второго совместного проекта, тогда еще архитектором был Нэш, а Имс уже владел имитацией. Тогда он добился первого «я восхищен» от Артура. А потом они переспали.
Очень хорошо запомнились отдельные факты: Артур прикусывает нижнюю губу во время оргазма, он любит европейские фильмы, у него в квартире стерильная чистота и ни одного лишнего предмета на гладких поверхностях. Он хранит пистолет в зоне досягаемости. Он не признает того, что у них были отношения и, тем более, что у них был разрыв.
— Я редко здесь бываю, — Артур постепенно расслаблялся, снимая пиджак и жилетку, расстегивая запонки и верхние пуговицы рубашки. — Адрес знаете только вы с Домом.
Пройдя к бару, он плеснул немного виски в два бокала, один протянул Имсу.
— Занятно.
Артур выдохнул и потер пальцами переносицу, сосредотачиваясь. В ладони другой руки он перекатывал шестигранный игральный кубик. Если бы не кубик, Артур бы подумал, что спит, и Имс — это проекция, отправленная, чтобы выведать у него что-то. Имсу иррационально хотелось доверять. Что угодно, даже свою жизнь и уж тем более адрес тайной квартиры в Чикаго.
А еще Имс иногда ему снился. Просто так.
Сейчас Имс был самым настоящим: он осторожно трогал языком разбитую губу, прикладывал к ссадине на скуле бокал с виски. Он не вписывался в серо-коричнево-бежевое пространство квартиры своей яркой рубашкой и безвкусными джинсами. Занимал много место широкими плечами, был теплый, пах сигаретами и тяжелым парфюмом.
Игральная кость полетела на журнальный столик и выпала тройкой.
Расстояние в два шага сократилось быстро. Артур целовал невероятный блядский рот и чувствовал стойкий привкус свежей крови. В висках стучало, жар распекался где-то в груди и жег кожу изнутри. Имс лапал худое тело широкими ладонями, лез пальцами под рубашку, водил, царапая, по напряженным мышцам живота. От удовольствия, пробивающего и, казалось, давно забытого, темнело в глазах, и хотелось всего и сразу, и прямо сейчас, немедленно.
Рубашки комками валялись на полу, пряжки ремней путались и мешали, шлевки вырывались резкими, дерганными движениями.
— Быстрее, — прошептал, то ли прося, то ли приказывая, Артур, глядя ладонями по чужому разгоряченному телу.
— Люблю, когда ты командуешь, — тихо рассмеялся Имс, целуя его в шею, ключицу и снова в губы.
Артур резко развернул его спиной к себе и подрагивающими руками стянул с них обоих белье, языком обводя расползающуюся с плеча татуировку. Хриплый стон, руки, стискивающие спинку дивана, скользкая от пота кожа, жаркое, сбитое дыхание.
Несколько часов спустя, когда Имс спал, развалившись поперек широкой кровати, Артур сидел на диване перед низким кофейным столиком, и снова и снова выпадала тройка.
Глок обжег ладонь холодом. Раздался выстрел.
*
Артур проснулся, когда самолет заходил на посадку в Чикаго. Сидящий в соседнем кресле Имс уже надевал пиджак и шарил по карманам в поисках телефона. Увидев, что Артур проснулся, Имс улыбнулся.
— Поужинаем?
В голове снова прозвучал выстрел из сна.
В туалете аэропорта Артур бросил кубик на мокрый столик у раковины. Выпала пятерка. Во сне всегда выпадает тройка. За ужином Артур спросил:
— Вернешься в Момбасу?

- Эй, Миллс, поможешь кое с чем? – Хоули как всегда ворвался в кабинет без стука.
- Конкретнее? – бесстрастно уточнила Эбби.
Она осторожно поставила на стол кружку с кофе, которую едва успела поднести к губам, дабы избежать искушения запустить ею в голову Хоули, которому вечно была нужна какая-то помощь, и которого невозможно было отыскать, если эта помощь требовалась тебе. Вот и сейчас – Эбби сутки провела на дежурстве, он едва успел сменить ее, и уже пришел о чем-то просить.
- Да мы поймали двоих… хм, умников, в том старом здании с архивами, куда ты велела нам наведываться почаще, помнишь?
- Помню, - коротко отозвалась она, мысленно давая Хоули пинка за еще одну дурацкую привычку – долго ходить вокруг да около.
Это было то самое здание, возле которого последний раз видели парочку местных дельцов – ничего серьезного, так, мелкая шушера, но эти двое не выходили у Миллс из головы. Никто не заявлял об исчезновении – да, в общем-то, было и некому, и, возможно, они просто залегли на дно, но Эбби, которая лично знала одного из них, все равно беспокоилась. Тяжело было признавать, что сын твоего наставника, человека, который заменил тебе отца, стал мелким мошенником и теперь постоянно ввязывается в разные сомнительные дела. Это разочаровывало и огорчало, и все же она не могла не присматривать за мальчишкой. Как и всегда мысли о Корбине-старшем отозвались внутри тянущей ностальгией, и Эбби переключилась на Хоули:
- И? – спросила она, сощурившись. – Зачем вы их притащили? Они там что, решили пыль с полок вытереть?
- Не угадала, - Хоули осклабился. – Друг с друга.
- О, даже так, - хмыкнула Эбби без особого энтузиазма.
Ну, хоть у кого-то есть личная жизнь.
- А от меня-то ты что хочешь? – поинтересовалась Миллс, вновь потянувшись за кофе.
- Да тут такое дело… - Хоули замялся, видимо прикидывая, как бы половчее спихнуть это на нее, - я просто подумал – архив же твое дело, вдруг ты захочешь с ними поговорить. Они могли что-то видеть. Задерживать их надолго все равно нет смысла…
- Понятно, - сказала она и, не глядя на него, протянула руку, - давай сюда.
- Спасибо, Миллс, - Хоули тут же впихнул ей в пальцы тощую папку. – Америка тебя не забудет, - и быстро выскочил за дверь.
- Иди ты, - беззлобно буркнула она ему вслед.
Весь отдел знал, что Хоули терпеть не может возиться с бумажками, и дай ему волю – все время проводил бы на улицах. Впрочем, Эбби тоже была не из тех, кто любит просиживать задницу в участке, поэтому относилась к Хоули со снисхождением, которым тот внаглую пользовался.
- Ну надо же, - ухмыльнулась она, быстро пробежав глазами по строкам, - а говорят, что умники не умеют веселиться.

Вскоре она уже шла вдоль тянущихся по правую руку решеток и остановилась напротив единственной занятой камеры.
- Итак, мисс Коринс, работник городской библиотеки, - прочитала Эбби, - и мистер… - она подняла глаза от бумаг, чтобы предложить ему самому правильно произнести свое имя, но слова застряли в горле, и вместо них у нее вырвалось одно-единственное, изумленное: - Крейн?
Пол под ногами как будто слегка пошатнулся.
- Мы знакомы? – тут же оживился привлекательный шатен. – Напомните мне… - он смерил ее многозначительным взглядом и улыбнулся.
Стоило ему заговорить, морок рассеялся. Он был… другим. Что конкретно это значит, Эбби не знала, только чувствовала, словно избежала чего-то возможно опасного, тревожащего. Взяв себя в руки, она в ответ оглядела парня с головы до ног и отрицательно покачала головой.
- Не думаю, - спокойно сказала она. – Разве что эта встреча вылетела у меня из головы.
Тут она, пожалуй, слукавила – он был впечатляющим: модно одет, модно подстрижен, почти вызывающе элегантен даже в такой ситуации. Его спутница – или, если точнее, сокамерница, - казалась рядом с ним серой, невзрачной мышкой, и, пожалуй, воплощала собой все существующие стереотипы о работниках умственного труда. Но из них двоих именно Икабод Крейн был звездой научного мира. Приглашенной звездой. Историк-англичанин с мировым именем и, по всему видно, такого же размера самомнением – достаточно было посмотреть на то, как он держался: сложившаяся ситуация его скорее забавляла, чем беспокоила. Он чувствовал себя вполне комфортно, и Эбби с трудом подавила искушение потомить их в камере еще пару часиков. И нет, ей не было жаль бедную девушку – той стоило хорошенько подумать, прежде чем связываться с кем-то подобным, но иметь проблемы с английским посольством из-за такой ерунды явно не стоило.
«Ты просто завидуешь», - некстати скрипнул на ухо противный внутренний голос.
- Скажите мне, как вы попали в здание архива, и можете быть свободны, - сухо сказала Эбби.
Мисс Коринз быстро поднялась на ноги, порылась в сумочке и протянула Эбби связку ключей.
- Я взяла их на работе, - густо покраснев, сказала она.
- Ясно, - Эбби убрала ключи и потянулась к другой связке на поясе: - Интересно, чем же плохи кровати… - усмехнулась она вполголоса, отпирая дверь. – Распишитесь у сержанта на выходе и можете быть свободны.
Девушка быстро прошмыгнула мимо нее, а Крейн, напротив, притормозил и выдохнул едва ли не в самое ухо:
- Никто и не говорил, что кровати никуда не годятся… лейтенант.
Эбби вздрогнула и подняла голову, но самонадеянный хлыщ уже удалялся от нее по коридору и – она в этом ни секунды не сомневалась – посмеивался про себя. Эбби нахмурилась, но тут же поймала себя на том, что совсем не злится. Наоборот, было во всем этом что-то ужасно комичное и ее так и подмывало расхохотаться в голос. Что ж, может и не так плохо, что Хоули не дал ей влить в себя очередную дозу кофеина.

- Эбби! – голос, раздавшийся прямо позади нее едва не заставил Миллс разлить выпивку, и она мысленно прокляла всех и каждого, кто словно бы только и ждет, пока она расслабится, а потом выскакивает, словно черт из табакерки. – Можно я буду называть вас Эбби, пока вы не при исполнении? – опускаясь на соседний стул, поинтересовался Икабод Крейн и махнул бармену.
В его жесте было столько вальяжной небрежности, что у Эбби свело зубы – хотя, может, она сделала слишком большой глоток.
- Два двойных, - заказал Крейн. – Вы же выпьете со мной? – спросил он, улыбаясь так, словно ему и в голову не могло прийти, что она может отказать.
Миллс тут же захотелось сделать так, чтобы эта самонадеянная ухмылочка сползла с его лица, но она сдержалась. В конце концов, стоило выяснить, что ему от нее нужно – если это, конечно, касалось работы. Впрочем… когда она вообще в последний раз отдыхала по-человечески? Эбби порылась в памяти, но занятие это не принесло ничего кроме раздражающей усталости, так что она просто кивнула в ответ и взяла предложенную выпивку.
– Очень рад, что нашел вас здесь. Я спрашивал в участке, у вашего коллеги… сержант Хоули, кажется, и он подсказал мне это место.
- Отлично, Хоули, больше ни одной чертовой бумажки, - под нос пробормотала Эбби и с показной вежливостью обратилась к собеседнику: - Так чего именно вы хотите, мистер Крейн?
- Профессор… а впрочем, это неважно, - он любезно улыбнулся.
Эбби хмыкнула. Не зря в их первую встречу ей на ум пришло это слово, хлыщ. Так называл парней его типа Корбин, когда советовал Эбби держаться от них подальше. Корбин вообще никогда не тратил слов попусту. А себя уберечь не смог, в который уже раз с грустью подумала она. Ей никогда особо не нравилось его увлечение охотой, но что она могла поделать? Теперь его гибель стала чем-то вроде городской страшилки: все-таки не каждый день шерифу полиции отрубает голову из-за несчастного случая… Эбби передернуло. Перед глазами поплыли ужасные кадры, а затем вдруг яркой вспышкой –старинный красный камзол, застегнутый под самое горло, длинное, гладкое древко топора и остро заточенное лезвие, с которого тонким ручейком стекает кровь… Барная стойка опасно накренилась.
- Мисс Миллс! Эбби, с вами все в порядке? Вы побледнели, - Икабод заботливо склонился к ней, но от выражения его лица легче не стало, напротив, что-то болезненно толкнуло ее в грудь.
- Все… все нормально, порядок, - она отстранилась и сделала большой глоток – мир перестал раскачиваться. – Так чего вы хотели? – спросила она, немного придя в себя.
- Архив, - коротко сказал Икабод, вновь завладевая ее вниманием. – Мы с мисс Коринз оказались там не случайно – и вовсе не потому, что мы такие уж любители экзотики, - сказал он, заметив ее усмешку. - Примерно месяц назад ко мне пришла одна интересная молодая особа… мисс Макензи, кажется, она сказала, что ей нужна моя консультация, как профессионала своего дела, - на последних словах Крейн заметно выпятил грудь.
- И чего же она хотела? – спросила Эбби, проглотив улыбку и одновременно настораживаясь.
Дженни Макензи была той самой девицей, что сопровождала Джо Корбина, когда их видели в последний раз.
- О, она хотела от меня весьма необычной информации… о временах Гражданской войны.
- Что же необычного в Гражданской войне? – не поняла Миллс.
Икабод тонко, загадочно улыбнулся, и у Эбби перехватило дыхание. Ну вот, не хватало еще запасть на этого сноба!
- Вы, как и подавляющее большинство ваших и моих сограждан, знаете лишь то, что вам положено знать, - тон, которым были произнесены эти слова – слегка надменный, с чувством собственного превосходства, мгновенно расхолодил ее. – Впрочем, мисс Макензи действительно интересовалась весьма любопытными вещами – например, приданиями о сверхъестественном…
- О сверхъестественном? – переспросила Эбби, начиная скучать.
- Если быть точным, то о суккубах.
- Суккубах, значит, - скептически протянула Миллс, возвращаясь к выпивке и почти теряя нить разговора. – И зачем же они ей понадобились? – с деланным интересом спросила она.
- Понятия не имею, - сказал Икабод. – Знаю только, что одна из книг, которую она искала, числилась в архивных списках.
- Так значит, - вновь заинтересовалась Эбби, - значит, вот зачем они туда полезли? Эта книга может представлять антикварную ценность?
- Вполне вероятно, - мужчина сдержанно кивнул, слегка поджав губы. – Но куда важнее ее историческая ценность.
- Да, конечно, - рассеянно кивнула Эбби, думая о том, кому именно собирались сбыть книгу Джо и Дженнис, с кем умудрились связаться. - Ну а вы? Вы тоже заинтересовались суккубами? – поддела она.
Икабод пожал плечами.
- Я ученый, мисс Миллс, а это значит, что я не имею права отвергать или утверждать что-либо, не имея на руках необходимого числа доказательства, - нравоучительно заметил Крейн. - Вы ведь знаете, что местные жители слышат странные звуки, жалуются на шум, отблески света? Так вот мы с мисс Коринз решили найти ту самую книгу и посмотреть, что же в ней такого. На официальный запрос могло уйти несколько дней, так что…
- Так вы нашли книгу?
Вместо ответа Крейн потянулся к сумке, висевшей у него на боку, извлек оттуда толстый фолиант в черном кожаном переплете и положил перед Эбби.
- Вы украли ее? – брови Миллс поползли вверх. – Украли и теперь показываете мне?
- Мы вернем ее, - отмахнулся Икабод. – Вы только посмотрите, мисс Миллс, какая обработка кожи, какая тонкая, восхитительная работа, - он говорил это с такой самозабвенной любовью, что Эбби почти забыла, что злилась на него.
Парень действительно болел своим делом.
- Потрогайте, - предложил он, но Эбби отчего-то вовсе не хотелось касаться книги.
- Так вы нашли там информацию… ну, которую искала Макензи?
Икабод кивнул и быстро перелистал страницы. Едва слышное шуршание вызвало ощущение странной пустоты внутри, Эбби поежилась.
- Вот оно.
Она глянула на страницу и застыла, не в силах оторвать взгляд от уродливой фигуры, занимающей половину разворота. Было что-то мучительно знакомое в пожелтевших, пыльных страницах, причудливой вязи букв и даже самом чудовище.
Эбби тряхнула головой. Ну что за глупости! Просто какое-то средневековое мракобесие. Надо рассказать сестре, что ее ввела в ступор какая-то книжка, вот она посмеется. Стоп, да ведь у нее же нет никакой сестры…
- В общем, я предлагаю вам, мисс Миллс, сопровождать меня сегодня ночью в архив – вернем книгу и заодно посмотрим, что к чему, - заявил Крейн, захлопывая фолиант.
Это подействовало отрезвляюще.
- А может мне лучше доложить на вас вашему начальству и самой во всем разобраться? - несколько заторможено произнесла Эбби, все еще прислушиваясь к странным ощущениям внутри.
- Не думаю, что это разумный выбор, - с легкостью отринул ее вялую угрозу Икабод. – А вы мне кажетесь очень разумной молодой леди. Ну же, Эбби, вам понадобится моя помощь и знания. Соглашайтесь, - он произнес это почти вкрадчиво, заставляя Милс взглянуть на него.
Выражение его лица, смягченное просьбой, заставило ее невольно улыбнуться в ответ.
- Ладно, уговорили, - согласилась она. – Сегодня в десять?
- Если верить книге, то лучше незадолго до полуночи, скажем – без двадцати?
- Ну, хорошо, - Эбби закатила глаза.
- Договорились! Останьтесь, - попросил Икабод, заметив, что она собирается уходить. – А я расскажу вам что-нибудь увлекательное. Мало кто знает, но у Сонной Лощины весьма необычная и богатая история…
Несколько удивив саму себя, или же только притворившись удивленной, Эбби все-таки осталась. Через какое-то время она поймала себя на том, что смеется над его шутками и с удовольствием слушает его байки – кто бы мог подумать…

Неужели агент ФБР должен заниматься такой ерундой, промелькнуло у Эбби, когда она собиралась на встречу. Нет, погодите-ка, она ведь еще даже не отправила заявку в Куантико… или отправила? В голове неприятно потяжелело, и Эбби решила, что лучше ей поспешить – часы показывали двадцать минут двенадцатого.
Когда она прибыла на место, Икабод уже ждал ее в густой тени козырька на покосившемся от ветхости крыльце - это был один из черных ходов, которые раньше делали в избытке. Парадный был наглухо забаррикадирован старыми лесами – городские власти давно собирались отремонтировать здание, но каждый раз находились более срочные дела.
Эбби достала ключи, доставшиеся ей от мисс Коринз, и несколько раз провернула массивный ключ в проржавелом замке. Тот открылся на удивление легко – было заметно, что в последнее время им пользовались и не единожды.
В архиве стоял запах затхлости и пыли. Два белых луча полоснули в сгустившейся, душной темноте и заплясали по помещению, выхватывая книжные стеллажи, покореженную мебель и просто кучи хлама, сваленные в углу.
- Да, похоже Городской совет и не чешется привести тут все в порядок, - приглушенно сказала Эбби.
- И это просто безобразие! – также шепотом, но с заметным возмущением ответил ей Икабод. – Тут столько бесценных книг и рукописей, а они хранятся в таком неподобающем виде…
- Я поняла, Крейн, - прервала его Эбби каким-то неожиданным для себя, панибратском тоном. – Так что мы тут ищем? – кашлянула она.
- Все, - заявил он. – Все, что может оказаться полезным. Время уже к полуночи, так что…
- Надеетесь поймать суккуба, профессор? – ехидно поинтересовалась Миллс, и словно в ответ на ее слова в дальнем углу помещения раздался отчетливый шорох. – Кто здесь? – громко сказала она. – Это полиция, покажите себя.
Шорох стих.
- Я проверю, - почти неслышно сказал Икабод, жестом показывая, что собирается зайти с другого конца.
- Нет, - Эбби резко мотнула головой, - я тут человек с пистолетом. Держитесь позади, профессор.
- У меня тоже кое-что имеется, - и на глазах удивленной Миллс Икабод извлек из своей сумки нечто, напоминающее секиру в миниатюре.
- Да вы с ума сошли! – взбеленилась Эбби, начиная подозревать, что связалась с психом. – Стойте на месте!
- Все будет хорошо, лейтенант, - Икабод ободряюще улыбнулся и растаял в темноте за стеллажами, прежде чем Эбби успела пикнуть.
- Проклятье! – выругалась она, кидаясь ему наперерез, и все равно опоздала.
- О, мисс Коринз, - произнес Икабод, заставляя Эбби немного расслабиться, она потянулась, чтобы убрать пистолет, - а я уж было принял вас…
Страшный грохот прервал Икабода на полуслове. Казалось, что-то большое и мягкое с силой шмякнули об стенку. Эбби кинулась на звук и замерла с криком ужаса на губах – в белом свете фонарика на нее скалилась отвратительная, изуродованная глубокими бороздами морда чудовища. Монстр пошевелился, и Эбби, не раздумывая, выпустила в него всю обойму. На секунду гадкое, приглушенное шипение прекратилось, чудовище застыло, а затем с удвоенной яростью бросилось на нее. Эбби метнулась ему под руку и оказалась возле Икабод, кое-как прислонившегося к стене. Она попыталась поймать его затуманенный взгляд, но он был направлен куда-то мимо нее. Проследив за ним, Эбби увидела секиру. На раздумья были считанные секунды, а затем она уже действовала автоматически – так, словно всегда знала, что нужно делать. Схватив секиру, она перекатилась и одним сильным, отточенным движением всадила его глубоко в грудную клетку монстра. Желтоватая жидкость брызнула прямо ей в лицо, окатив все вокруг склизким фонтаном. Существо дернулось, издало тонкий, дребезжащий звук и обратилось в прах.
Эбби медленно сползла по стене. Какое-то время они молчали, при этом Миллс отчетливо ощущала как нога Икабода прижимается к ее ноге – от этого места постепенно разливался пульсирующий жар.
- Вы справились, лейтенант, - хрипло проговорил Крейн.
- Да уж… - пробормотала Эбби, не понимая, что с ней творится – сейчас ее гораздо сильнее волновала его близость.
- А вы знаете, что кровь суккуба токсична? – Спросил он, убирая от ее лица заляпанную кровью демона прядку. – А вы очень красивая женщина, Эбби Миллс, вы даже не представляете насколько… - произнес он, с жадностью изучая ее лицо.
- Такой подкат годился в позапрошлом столетии, - сказала она, еще немного приблизившись, и этого оказалось достаточно, чтобы что-то большое, влажное, горячее окутало их и с силой подтолкнуло друг к другу.
Их тела и языки лихорадочно сплелись. Желание опаляло, обнажало нервы, делая каждое касание невыносимо чувствительным и мучительно необходимым. Он целовался именно так, как она и представляла – напористо и умело. И вел себя также. Его руки уже забрались ей под футболку, и Эбби вовсе не была против. Она сама нетерпеливо расстегивала пуговицы его рубашки, наполовину срывая их. Его грудь на ощупь оказалась горячей и твердой, так что она окончательно потеряла самообладание, спешно выпутываясь из собственных одежд…
- Эбби… - он вдруг отодвинул ее, и Миллс с досадой подумала, уж не собирается ли он сейчас внимать голосу рассудка.
Она снова потянулась за поцелуем и получила его, но тут же почувствовала разницу – он был мягче, деликатнее, чувственнее. От этого поцелуя кружилась голова, но уже иначе, и он пробуждал в ней что-то… что-то накрепко забытое, но очень важное, нужное.
- Лейтенант. Эбби… пожалуйста, очнись.
Она мелко задрожала всем телом – или это задрожала земля? – а в голове словно лопнула тонкая, натянутая кем-то мембрана, и воспоминания хлынули потоком. Темнота постепенно рассеялась, стены, потолок, пол – все это оплывало, таяло на глазах, точно свечной воск, и только Икабод не двинулся с места, продолжая держать ее в объятиях.
- Ты здесь, - выдавила Эбби, все крепче сжимая ткань его рубашки, боясь, что и он растворится без следа.
- Здесь, - он моргнул и снова коротко поцеловал ее в губы, а затем крепко, порывисто обнял, - я так долго пытался достучаться до тебя, что уже почти перестал надеяться…
Эбби прижалась к нему и зажмурилась. Плевать на любую неловкость – между ними она не имеет никакого значения. Он здесь, вот, что важно. Разве что…
- А где это - здесь? – прохрипела она, оглядываясь.
Место было унылое и бесцветное, словно кто-то выкачал из него все краски, но многолюдное. Человеческие тела усеяли необозримое пространство вокруг – застывшие и неуклюжие, точно поломанные куклы. Их глаза были широко распахнуты, белки глаз беспорядочно двигались, но видели они лишь то, что представало их внутреннему взору. Многие лица были искажены страданием, кто-то надрывно плакал, в воздухе повис тяжелый, горестный стон, и всех их, казалось, постепенно засасывало в топкую землю – кто-то провалился в нее по щиколотку, кто-то уже по шею, от прочих оставались лишь воронки.
Саму Эбби затянуло почти по пояс. Что находится там, с другой стороны, Миллс не хотела ни знать, ни представлять. В конце концов, она, можно сказать, легко отделалась – ее видения не были мучительными, скорее уж рутинными, слегка бредовыми и местами смущающими. Они еще путались у нее в голове с реальными воспоминаниями. Последним отчетливым из них было то, как Икабод окликает ее, прежде чем она шагнула в это дурацкое дерево. И как же он умудрился отыскать ее? Впрочем, обо всем этом и многом другом она спросит его потом, когда они выберутся.
- Один из уровней Преисподней, я полагаю, - со всей присущей ему серьезностью ответил Крейн, и Эбби улыбнулась – немного нервно, но искренне, понимая, как счастлива снова оказаться с ним настоящим. – И нам следует как можно скорее уносить отсюда ноги: живое здесь не в чести. Мне кажется, своим присутствием мы нарушаем некий баланс, и возможно именно поэтому оно так угрожающе содрогается.
- Ну что ж, - сказала Эбби, принимая его помощь, и с облегчением выбираясь из рыхлой земли. – Тогда вперед, пока чертова Преисподняя не обрушилась нам на головы. В конце концов, нам еще мир спасать…
- Ваша правда, лейтенант.
Икабод слегка поклонился и, не размыкая рук, они устремились прочь из этого места.

Джордан любит свою работу, поэтому если у напарника срочное дело, соглашается его подменить. Ночью обычно спокойно. Это маленький городок, в котором редко что-то случается: мелкие кражи да драки в пабах.
Он откидывается на стуле и закрывает глаза. «Только на пару минут», – обещает себе. Уже почти засыпает, когда звонит телефон. Джордан резко подпрыгивает на стуле.
— Помощник шерифа Пэрриш, – резче, чем необходимо, отвечает он.
— Приезжайте скорее, иначе она все разнесет!
Звуки погрома на заднем фоне почти перекрывают крик мужчины.
— Где вы?
— Бар «Койот» на Лексингтон-стрит.
Джордан явственно слышит страх в голосе и вполне понимает его. Судя по звукам, там как минимум побоище.
— Сейчас буду.
Он пристегивает кобуру и берет ключи от машины. Поспать ему сегодня точно не удастся.
***
Подъезжая к бару, Джордан видит нескольких мужчин, едва ли не убегающих оттуда, а в сочетании с паническим «она» ситуация приобретает интригующий оборот. Джордан ухмыляется уголком губ. Ему интересно посмотреть на зачинщицу беспорядка, но он почти уверен, что ее уже и след простыл. По-видимому, погром закончился, сейчас никаких необычных звуков из бара не слышно.
Джордан распахивает дверь и, удивленный, застывает на месте. За несколько лет службы в полиции он многое встречал, но пьющую коктейль посреди перевернутого вверх дном зала блондинку видел впервые.
— Полиция. Поднимите руки и медленно повернитесь, – повторяет в тысячный раз заученную фразу, но пистолет доставать не торопится.
Девушка оборачивается, по-прежнему сжимая бокал. Она не будет оказывать сопротивление, это понятно по расслабленной позе и блуждающей по пухлым губам улыбке.
— Наручники не понадобятся, – делает глоток, – по крайней мере, в том смысле, к которому вы привыкли, помощник.
Джордан хмурится, но не может оторвать взгляда от языка, ловящего соломинку. Разумом понимает, что это умелая провокация, но тело реагирует совершенно недвусмысленно.
— Я должен зачитать вам права и конвоировать в участок, мисс, – твердо говорит он. «Я коп, и не с таким справлялся», – добавляет про себя.
— Фи, как официально, – морщит нос она и встает со стула. Залпом допивает коктейль, кладет на барную стойку несколько купюр. – Поехали? – подмигивает, подходя к нему вплотную.
Ее явно веселит ситуация, вот только Джордан ничего забавного в ней не видит. Что вообще может быть смешного в порче имущества и драке?
— Сделайте лицо попроще, господин полицейский. – На мгновение ему кажется, что она щелкнет его по носу. – Все не так страшно, как кажется.
Из-за угла осторожно выглядывает мужчина, вероятно, тот, что звонил.
— Не особо и торопились, – ворчливо замечает он.
— Да брось, сколько можно дуться. Весело же было, – она, посмеиваясь, встряхивает волосами.
— Кому как, – бурчит тот. – Кто мне теперь ущерб возместит?
Она кивает на стойку. Хозяин переводит взгляд, и выражение его лица стремительно меняется с недовольного на ошарашенное. У Джордана ощущение, будто он чего-то не знает. Не так уж много она оставила денег, чтобы так удивляться.
— Извините, – вдруг мямлит он, – зря только вызвал. Претензий к даме не имею, – выпаливает скороговоркой, хватает деньги и скрывается из вида.
— И что это было? – Джордан не замечает, что говорит это вслух.
– Отпущение грехов, видимо, – передергивает плечами она, – но закон есть закон. Если нужно, могу еще что-нибудь сломать, – ослепительно улыбается она и уже поворачивается к столикам, когда он окликает ее.
— Зачем?
— Чего не сделаешь от скуки, – отвечает так, будто это само собой разумеется.
— И поэтому хочешь посидеть за решеткой? – Джордан решительно не понимает, что творится в голове странной блондинки. – Как тебе вообще удалось сделать все это? – он указывает на перевернутые столы, сломанные стулья, вмятины в стене.
— Я сильнее, чем кажусь на первый взгляд, – кривая ухмылка придает ее лицу зловещий вид. – Может, наручники и не так официально?
— Похоже, что у меня нет выбора, – окидывает ее оценивающим взглядом Джордан. – Бар и так еле живой.
— Выбор есть всегда, – философски замечает она и берется за ножку стула. – И, кстати, меня зовут Лекси.
— Мисс, вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, – привычные фразы при задержании приближают к зоне комфорта, но вздернутая бровь Лекси возвращает все к флирту.
Джордан видит, что она доминирует. Навязывает свои условия, манипулирует, но он не понимает, чего она добивается. Находит довольно сомнительное развлечение, а дальше-то что? Что увлекательного в тюремной камере?
— Ты же не бросишь меня одну за решеткой? Я вот темноты, может, боюсь.
А вот теперь все встает на свои места.
— А что будем делать утром? Официально задерживать мне тебя не за что.
Вряд ли она раскроет все карты, но по намекам тоже можно многое узнать, особенно если они говорящие. А Лекси в общем и не скрывает ничего – напрямую не говорит. Джордан не любит провокации, но ее будоражат. Она не просто умеет играть чувствами, но и искренне наслаждается процессом.
— Перед рассветом будет видно, – загадочно улыбается она и ставит на пол стул.
Джордан в два шага оказывается рядом и таки застегивает браслеты на запястьях.
— Следуйте за мной, мисс.
— О, мы снова вернулись к началу? – игриво подмигивает она, но Джордан не реагирует, подталкивает ее к двери.
— Официальная процедура требует соответствующего обращения, – чеканит он, еле сдерживая ехидный смешок. – Не задерживайте меня дольше необходимого.
Лекси хмыкает, но ничего не отвечает. Садится в машину и молчит всю дорогу до участка. Джордан не против. У него есть передышка, чтобы решить, как себя вести.
***
Все так же не говоря ни слова, она заходит в камеру. Не осматривается, – ей будто совершенно плевать, где она, – не отпускает взгляд, следит за каждым движением Джордана. Определяет пределы терпения?
Он вопросительно приподнимает бровь и складывает руки на груди.
— И что дальше?
— Заместитель шерифа Пэрриш, вас никогда не принимали за стриптизера? – Она посылает недвусмысленный взгляд, облизывая губы.
Толкнул бы к стене, прижал над головой руки, раздвинул ноги коленом и усмехнулся изменившемуся выражению лица.
— Так похож?
— Чертовски соблазнительны, – Лекси почти любовно поглаживает металлические прутья. – Выразительные глаза, – заправляет волосы на ухо, – чувственные губы, – приоткрывает рот, – сильные руки, – подается вперед.
Она мастерски играет на нервах, нащупывает болевые точки, чтобы довести до точки невозврата. Это видно невооруженным глазом, но суть этой провокации ускользает от него.
Намотал бы волосы на кулак, дернул со всей силы, чтобы застонала от боли, и только потом приблизился настолько, чтобы ощутила его дыхание на своих губах.
— Тебе показалось. – Он намеренно отбрасывает вежливость и официальность. В конце концов, здесь только он и она.
Лекси замечает это и довольно ухмыляется.
— О, теперь уже можно фамильярничать? Всего-то и нужно было намекнуть на сексуальное напряжение.
Она отходит от решетки, садится на скамью и закидывает ногу на ногу.
— В любом случае, я при исполнении, – пожимает плечами он. – И раз уж в камере есть девушка, я должен провести следствие, а форма ведения допроса зависит от личности подозреваемого.
Она изучает его из-под опущенных ресниц, откинувшись на стену.
Сжал бы ягодицы, толкнулся пахом и провел языком по губам, заставил их приоткрыться, чтобы тут же жестко поцеловать. Кусал бы их до крови, чтобы поняла, кто здесь главный.
— В камере у меня еще не было, – почти мурлычет она.
— Большое упущение.
Джордан довольно ухмыляется, когда ловит отголоски удивления на ее лице.
— А ты полон сюрпризов, – тянет Лекси.
Ему стоит неимоверных усилий не сорваться и не наделать глупостей. Тех, на которые она так упрямо его провоцирует, а то и хуже. Слаще…
Порвал бы кофту, сорвал лифчик, пропустил соски между пальцами. Заставил выгнуться под его руками и просить еще, закинуть на него ногу и ластиться, прижиматься ближе. Она бы умоляла взять ее, потому что терпеть было бы невыносимо.
— Ты меня не знаешь, – невпопад отвечает Джордан.
Слишком яркие картинки мелькают перед глазами. Кажется, он попадает в собственную ловушку. Флирт на грани фола перерастает в желание, которое контролировать все сложнее.
— Зато я знаю, что мужчины в форме меня заводят.
Она опирается локтями на колени и разводит ноги. Джордан гулко сглатывает, понимая, что проигрывает по всем статьям. Да и Лекси уже не дразнит – практически прямым текстом предлагает. Он должен уйти, закрыться в приемной и успокоиться, но вместо этого стоит и пожирает ее глазами, представляя, что бы мог с ней сделать. Если бы…
— Твои эротические фантазии меня не интересуют, – выдавливает из себя.
«Еще как интересуют!» – кричит тело.
— И что мне нужно сделать, чтобы это изменить? – Лекси встает и снова подходит к решетке. – Это? – пуговица за пуговицей расстегивает блузку. – Или, может, это? – берется за ремень на джинсах.
У Джордана перехватывает дыхание. Как тут удержаться? Он вдыхает поглубже и выпаливает:
— Мисс, что вы себе позволяете?
— То, чего хочется обоим, – с обольстительной улыбкой выдыхает она.
— С чего вдруг?
— Я же вижу, как ты смотришь, обойдемся без прелюдий.
Джордан резко подходит к камере, открывает замок и распахивает дверь.
— Свободна, – чеканит сквозь плотно сжатые зубы.
Она выгибает бровь, медленно идет к нему и прижимает всем телом.
— Уверен?
— Похоже, что сомневаюсь? – возвращает вопрос, с вызовом вздергивая подбородок.
— Похоже, что борешься с желанием из последних сил.
— Оснований задерживать вас дольше нет, – приводит последний аргумент, который мало что меняет.
— А основания трахнуть меня есть? – как ни в чем не бывало шепчет на ухо, обнимает его за шею и трется об тело.
— Не в этот раз, – из последних сил отвечает он и отстраняется. – Как бы ни желал, – все-таки добавляет чуть позже.
— Я могла бы заставить, но только спрошу почему, – звучит так, словно у нее есть козырь в рукаве, которому он не сможет сопротивляться, но она не хочет заставлять.
Джордан морщится от этой загадочной почти угрозы.
Он и сам не понимает до конца, почему отказывается. Просто уверен, что если сделает это, произойдет что-то непоправимое. Совершенно иррационально. Он жаждет до искр из глаз, но не должен. Нельзя поддаваться слабости. Он коп при исполнении, она преступница, который всего лишь скучно.
— Потому что неправильно.
Она усмехается и идет к двери. Оборачивается, уже взявшись за ручку:
— Если вдруг передумаешь, я в отеле «Дюпри».
— Вряд ли, – качает он головой.
— И откуда ты такой правильный? – Джордан пожимает плечами. – Ты первый, кто мне отказал.
— А ты первая, чьим провокациям так хотел уступить.
— Это что, утешительный приз за неудовлетворенное желание? – насмешливо выгибает бровь она и выходит, не дожидаясь ответа.
Он слишком привык поступать, как должно, а не как хочется. Это настолько въелось в кожу, что даже такая умелая провокация не смогла переломить. Полицейский не может иметь ничего общего с преступницей, тем более такой, как Лекси. Она добивается, чего хочет. Откуда ему знать, что она не использует случившееся против него. Джордан и так многое позволил. Больше, чем должен был. Намного больше.
В реальность его возвращает звонок дежурного телефона. Снова?
— Помощник шерифа Пэрриш. – В трубке тишина. – Говорите, – на тон выше.
— Извини, но я привыкла добиваться своего, – Лекси держит в руках перерезанный провод.
— Какого черта? – Он сжимает и разжимает кулаки. Злость стремительно уступает место схлынувшему было желанию, стоит ему посмотреть в ее глаза.
— Ты никому, – обводит пальцем контур его губ, – ничего, – проводит по вороту рубашки, – не должен, – расстегивает верхнюю пуговицу рубашки.
— Ты нарушила закон, – слабо упирает он.
— Так накажи меня, – улыбается Лекси и целует его. Легко, невесомо, почти нежно.
Она оставляет пути отступления.
По-прежнему провоцирует, но не настаивает.
И он сдается. В конце концов, сегодня он получил письмо о переводе. Через пару дней он исчезнет из этого города и больше никогда ее не увидит. Она не сможет ничего ему сделать, даже если захочет. Может же он впервые в жизни поддаться искушению и получить удовольствие.
Джордан крепко сжимает ее ягодицы и толкает к столу, углубляя поцелуй.
Теперь ему наверняка не удастся поспать сегодня ночью, и он ни капли об этом не жалеет.

«Мы умрем. Мы все умрем», - без конца крутится в мозгу, мешая сосредоточиться, отвлекая, не давая успокоиться. Кларк не сразу понимает, что руки дрожат. В глазах темнеет, но она упрямо сжимает ладони, пока ногти не впиваются в кожу. Боль слегка отрезвляет. Ровно настолько, чтобы понять: Финна нет.
Она знает, где его искать. Ему больше негде прятаться, как и ей. Они не заслужили – никто не заслужил! – умереть вот так. Без веры, без надежды, вдалеке от дома. Сейчас уже неважно, заключенные они или свободные, на Земле все равны.
Она слышит, как Финн пинает стены и что-то кричит. Вдыхает поглубже и заходит.
- Теперь нас точно не найдут! – он швыряет стул в стену. – Мы умрем!
- Эй, посмотри на меня, - она приподнимает его подбородок и заглядывает в больные глаза. В них столько страха и обреченности, что Кларк инстинктивно ежится. – Рано сдаваться. Это не сработало – придумаем что-то еще.
Он качает головой:
- Умру в одиночестве, никому не нужный, жалкий.
Он смотрит в глаза Кларк, но будто и не замечает вовсе. Безумный, одержимый взгляд раздирает ее душу на части.
- Ты не один, слышишь! Не один, - повторяет она снова и снова. Она должна достучаться, Финн должен понять, что она не оставит его. Ни сейчас, ни позже.
«Сама без него не смогу», - понимает Кларк в момент, когда его губы судорожно целуют ее. Они раздеваются быстро, резко. Не сомневаются, не мешкают. Они говорят друг с другом лихорадочными движениями рук, рваными вздохами и полузадушенными стонами. Доказывают, здесь нет одиночек.
Финн до боли сжимает ее бедра, двигается резче. Она закусывает нижнюю губу, чтобы не кричать, но захлебывается воздухом, когда он перекатывается, подминает под себя и почти зло входит в нее. Боль теряется в наслаждении, отчаяние заслоняет удовольствие, все эмоции выплескиваются через край, и это приносит облегчение.
Кларк обхватывает ногами его поясницу и подается встречу. Она ощущает, что не только отдает, но и берет чувства взамен. Финн ничего не просит, Кларк не чувствует себя обязанной. Ей хорошо, потому что она наконец позволяет себе это. С ним.
- Финн, - стонет на выдохе и тонет в его взгляде.
Ощущения сплетаются в тугой кокон, но она не собирается его распутывать. Кларк и так слишком много думает. Всегда. Хотя бы после оргазма она может расслабиться, но…. Финн не дает ей даже отдышаться, дергает на себя и снова утягивает в водоворот безумия. В его взгляде столько огня, что Кларк плавится, растворяется в пламени и возвращает ласки со всей доступной горячностью.
- Еще.
Впивается ногтями в кожу.
- Давай.
Финн рычит ей в ухо и насаживает на себя.
- Сейчас.
Выгибается дугой и кричит не сдерживаясь.
Ее обступает тишина. Кларк чувствует, что он еще двигается в ней, слышит его стоны и ругательства сквозь зубы, но будто наблюдает со стороны. Ей кажется, стоит раскинуть руки в стороны, и она тут же взлетит. Легкость охватывает все тело.
- Невесомость, - шепчет Финн, и она улыбается.
Он понимает.
Им обоим нужно время отдышаться. Когда он вытягивается рядом, Кларк утыкается лбом ему в плечо и считает. Секунда, две, три… Забывается и теряет счет времени, пока не ощущает легкие, едва ощутимые, касания пальцев по спине. Кларк поднимает голову и заглядывает ему в глаза. В них больше нет напряжения, гнева, разочарования. Он спокоен.
- Я хотела, чтобы это был именно ты, - говорит как само собой разумеющееся. Ей так хочется. Неважно, поверит он или нет, это ничего не изменит и слов назад не вернет.
Кларк не ждет ответных признаний. Они живут на острие ножа. Никто не знает, что случится через пару минут. Размениваться на лицемерие попросту глупо.
- А мне было все равно с кем. - Слова не ранят, только отдаются глухим эхом, потому что в его взгляде совсем не безразличие. Она видит, но Финн пока не признает. – Раз уж мы говорим откровенно, - добавляет он, все так же поглаживая ее спину.
Она чуть улыбается, ничего не отвечает и накрывает его губы.
Слишком много слов, слишком мало времени. Кларк не хочет портить момент. Завтра они смогут сказать что угодно, даже сделать вид, что ничего не было. Но это будет завтра, а сегодня, пока не погаснут горящие вокруг свечи, она разрешит себе быть обычной девушкой рядом с парнем, который ей нравится. Пока реальность не заявит на них свои права.
Кларк уже почти засыпает, когда Финн сначала стаскивает с нее плед, а потом и вовсе подхватывает ее на руки.
- Ты что…
- Всегда думал, что смотреть вдвоем на звезды безумно романтично. – Кларк удивленно поднимает брови. – Раз уж мы вдвоем…
- Самое оригинальное объяснение, - улыбается она. – Поставь меня.
Вместо этого он закутывает их обоих в одеяло и идет на улицу. Никакого ветра, никаких посторонних шорохов: только шелест листвы и дыхание Финна рядом. Кларк запрокидывает голову и любуется небом. Звезды образуют причудливые узоры то там, то здесь. Ее ведет от свежего воздуха, а может, от поцелуев Финна – настолько, что все вокруг плывет и кружится. Он прикусывает мочку уха, прихватывает ее языком и шепчет: «И я хотел, чтобы это была ты».
Кларк жмурится, вслушивается в трепет, рождающийся внизу живота, а когда открывает глаза, видит что-то яркое и быстропадающее.
- Что это?
Финн пожимает плечами.
- Звезда, наверное. Я читал, что люди загадывали желание, когда они падали. – Он все так же целует ее в шею, и Кларк почти расслабляется.
- И что же мне загадать?
- Что хочешь, принцесса. – Впервые «принцесса» не кажется ей издевкой или попыткой унизить. Впервые она слышит только нежность и заботу. Впервые…
- Это не метеор. – Инстинкты срабатывают быстрее тела. – Корабль. – Буквально через пару секунд раскрывается парашют, корпус начинает гореть.
- Нужно возвращаться в лагерь, - вскакивает Кларк. – Если там есть рация, и она не разбилась при посадке, мы сможем связаться с Ковчегом.
- Мы больше не одни.
Они не одни во всех смыслах. Ни она, ни он, ни остальные. Им прислали хоть какую-то помощь. Прибудь этот корабль на несколько часов раньше, ничего бы не было.
Она бросает взгляд на Финна и чуть улыбается. Реальность барабанит в дверь, но Кларк медлит ее открывать. Дает себе еще пару секунд, чтобы сохранить этот момент в памяти.
- Идем.
***
Все сливается в бесконечное пятно споров, ярости и спешки. Беллами на шаг впереди, а то и на два. Если он уничтожит рацию, они снова вернутся к тому, с чего начинали. Снова. Кларк костерит себя на все лады. Она всего лишь позволила себе отвлечься – впервые за все время на Земле, – и что теперь? Ярость сжирает каждую клетку тела. Финн ни при чем, но она все равно срывается на нем. И от этого злится еще больше.
Предложение разделиться продиктовано отчаянием. У Беллами фора в несколько часов, но Кларк все равно продолжает цепляться на слепую, нелепую надежду. До тех пор, пока не добирается до корабля.
Кларк даже не сразу замечает, что девушка-пилот ранена: ищет глазами радио – его нет.
Нет, черт возьми, нет!
Беллами успел.
И только спустя долгие секунды она слышит стон и поднимает взгляд на приходящую в себя девушку.
- Привет, - самое нелепое, что она может сказать.
Кларк она нравится, но все происходит, будто в тумане. «Радио, радио, радио», - бьется в голове.
- Нужно передать сигнал на Ковчег, - она кидается к проводам. – Сообщить, что вы живы, - рукой ощупывает все, что есть в кабине. – Наверное, приемник выпал, - обшаривает землю.
«Его нет», - как-то обреченно думает Кларк. Она ощущает себя пустой. Будто вместе с потерянным средством связи уходит и ее решимость. В мозгу тишина, отдающаяся эхом. Сплошной гул и ничего. Что она скажет Финну…
- Финн! - доносится до нее крик.
- Рэйвен?
Кларк оборачивается и встречается с удивленным и испуганным взглядом Финна. Рэйвен обнимает его, прижимается так, словно он ее близкий человек. Очень близкий. Когда она целует его, а Финн отвечает, в пустоте взрывается фейерверк. Кларк жалеет, что корабль не взорвался если не в воздухе, то при приземлении. Плевать на помощь, припасы, связь, когда сердце крошится прямо в груди и вонзается осколками в легкие. Кажется, на глаза наворачиваются слезы, но она их смаргивает.
Значит, вот как это бывает.
На губах болотная трясина, а во рту привкус дегтя. Воспоминания о свечах и их бликах на телах, поцелуях и улыбках, звездах и уюте сгорают, превращаются в пепел. Остается только выжженная земля и цель – выжить.
- Если мы не свяжемся с Ковчегом, триста двадцать человек умрут.
Кларк цепляется за эту фразу и бросается в бой. Она сделает все, что от нее зависит. Даже если придется вывернуть Беллами наизнанку, пытать, самой ползать в грязи и умолять. Она не позволит стольким людям умереть напрасно. Из-за нее. Не позволит.
Кларк отмахивается от Финна, что бы он сейчас не сказал – все ложь. У него есть девушка, Рэйвен, которая летела на Землю, пока они занимались любовью. Она тут же себя одергивает. «Не отвлекайся, не отвлекайся, - повторяет, как заведенная, стоит увидеть Финна. – У меня все получится. Должно получиться».
Кларк вдыхает поглубже и идет искать Беллами.
***
Справилась.
Облегчение накатывает так резко, что она еле стоит на ногах. У них снова есть надежда, пусть крошечная, почти иллюзорная, но она пока теплится.
Кларк оглядывает остальных: оживление, азарт, радость. Земля давала не так много поводов, чтобы упрекать их в этом.
«Кому-то повезло, и хорошее все же случилось, - мелькает в голове, но Кларк морщится и сжимает ладони. – А потом оказалось, что у него есть девушка, о которой даже и упомянуть не подумал». Она упрямо затыкает внутренний голос и переводит взгляд с запущенных ракет на костры, а затем снова на ракеты.
Когда-то в детстве Кларк мечтала, как по прибытии на Землю папа разожжет костер, и они будут по несколько часов кряду сидеть, обнявшись, и рассказывать друг другу истории: смешные и страшные, нелепые, выдуманные и реальные. Она была уверена: все будет так, как ей представляется. Вот только папа умер, она преступница, как и остальные здесь, а теперь вдобавок еще и сердце разбито – кажется, так это называют в книгах?
Она морщится, когда слышит шаги за спиной, чуть оборачивается – Беллами – и на миг прикрывает глаза. Не Финн.
- Думаешь, они увидят? – говорит первое, что приходит в голову, лишь бы не вызвать подозрения.
«Глупо», - тут же одергивает себя. Беллами знать не знает, что она чувствует. Да и зачем ему.
- Не знаю, - пожимает плечами он.
А что он еще может сказать? Единственный близкий ему человек рядом, на Ковчеге тут же отдадут приказ о его казни – Беллами невыгодно, чтобы ракеты долетели, но и он не убийца, несмотря на то, что сделал. Кларк надеется, что он получит шанс на искупление. А будь она на его месте, поступила бы по-другому?..
Она слышит голос Рэйвен совсем рядом. Значит, где-то здесь, в паре шагов.
- Уместно ли сейчас загадывать желание? – Кларк хмыкает и даже улыбается, а в груди сердце делает кульбит. Она сознательно теребит свежие раны. Еще и суток не прошло, но…
- Даже и не знаю, что бы я сейчас загадал, - усмехается Беллами.
А Кларк знает. Не встречать Финна, или познакомиться с ним раньше Рэйвен, или не знать обоих, или... какой еще может быть вариант?
Она смотрит в небо, на взлетающие ракеты, а думает лишь об обманувшем ее парне. Ковчег, сотня, выживание отходят на второй план. Кларк чувствует жар костров, а ощущение, будто это она сейчас сгорает, будто ее душа на бешеной скорости несется в космос, в то время как тело безвольно стоит на Земле. Внутренности превращаются в смердящую жижу, растекаются медленным ядом по артериям и лишают воли. Она больше не может терпеть его близость и делать вид, что ей все равно.
Она чуть оборачивается и видит, как он обнимает Рэйвен, вместе с ней смотрит на звезды – расслабленный, умиротворенный. Финн и не смотрит на нее, да и зачем, он ведь получил все, что хотел.
«Да, Кларк? – зудит в ухо противный издевающийся голос. – Ты дала ему все, о чем он просил?» - и дико, истерично хохочет.
Когда Рэйвен ей улыбается, Кларк вымучивает из себя подобие усмешки и снова запрокидывает голову. Никто не должен увидеть слезящихся глаз. Достаточно того, что Кларк знает: она плачет из-за парня.
Прикрывает глаза и думает о желании. Да, обычный кусок камня, сгорающий в атмосфере, не исполнит его, но Кларк может… попытаться в это поверить, потому что она должна отпустить боль, чтобы двигаться дальше. У нее попросту нет времени на сантименты.
Она больше никому не позволит себя использовать. И вряд ли сможет кого-то полюбить.
Кларк распахивает глаза и готова поклясться, что видит падающую звезду. Она настолько удивлена, что ищет взглядом Финна. Он тоже увидел, – она понимает это сразу, – подумал о ней и… Кларк не может оторваться. Она злится на себя, на него, на Рэйвен, на чертовы звезды, на неуместные паузы и бессмысленные переглядки. Она хочет спрятаться, но ей некуда деться из этого лагеря.
Она совершенно точно никого не полюбит, пока эти карие глаза заглядывают в душу, прожигают дыру в сердце, не позволяют разгоревшемуся пламени потухнуть. Финн обнимает Рэйвен, рядом с Кларк вздыхает Беллами, и какое бы желание она ни загадала, это ничего не изменит.

Сначала это просто зернышко, посаженное глубоко в груди. Крохотное, плотное, горячее. Даххак просыпается среди ночи, прислушивается и выдыхает с облегчением, когда вновь ощущает его внутри. Иногда он ловит неподвижный, отражающий лунный свет взгляд брата или сестры. Он знает, что они не спят по той же причине. И также точно угадывает момент, когда их глаза блекнут, теряют это особое выражение, и он больше не отражается в их зеркальных зрачках, просыпаясь в душной, влажной темноте. Они крепко спят. А днем смотрят на него уже иначе – с затаенной завистью и покорностью. Потому что в какой-то момент он остается один.
Их последняя надежда.

Его зернышко растет медленно, вместе с ним. Дни складываются в годы, годы в десятилетия. И вот оно уже вовсе не похоже на зернышко. Это скорее клубок – беспокойный, живой, который заставляет его содрогаться всем телом. Клубок пускает в нем корни, забираясь все глубже, оплетая его тонкой невидимой сетью, подчиняя и подчиняясь.
Даххак не может найти себе места, перестает обращать внимание на родных, часто уединяется под кронами могучих дубов или высоко в горах, в крутых, почти отвесных расщелинах. Их влажные, густые тени успокаивают пылающую голову, усмиряют нестройный рокот сильного сердца. Даххак сворачивается клубком, набирает полные ноздри щекочущего, терпкого запаха самой жизни и медленно, с шумом выдыхает. Его глаза открыты, и он грезит наяву невиданными далями - бескрайними, дикими лесами, могучими горами со снежными шапками и бурлящими, ледяными водами.
Отец не позволяет сестре и матери задавать ему вопросы или останавливать. Братья давно держатся на почтительном расстоянии. Идет время и Даххаку кажется, что и во взгляде отца что-то меняется. Со временем Даххак понимает – в нем появляется признание его превосходства.

Еще в самом начале пути к Старику Даххак чувствует беспокойство и раздражение. Время не стоит на месте, и почему он должен слушаться какого-то выжившего из ума провидца? Почему они все должны? Разве не он, Даххак, сам вершитель своей судьбы?
Он не делится своими сомнениями, идет, куда велено, забираясь все выше и выше в горы, не в силах справиться с терзающим его недоверием. Зрелище, открывающееся его взору, лишь распаляет его гнев – старик жалок. Он едва может шевелиться, взгляд его мутен и пуст, глаза подернуты поволокой безумия.
«Ну, вот и ты», - хрипит Старик без всяких приветствий, а затем издает сиплый звук, который оказывается не кашлем, как в первую минуту думает Даххак, а дребезжащим, старческим смехом.
«Да, я, - отвечает Даххак со всем возможным достоинством. – Последний из рода…»
«Знаю-знаю, - перебивает Старик. – И ты так этим гордишься, верно?»
Насмешливый тон старика приводит Даххак в бешенство – он еще слишком плохо контролирует себя, хотя, пожалуй, уже должен бы. Но и его сила – не в пример велика. Для угасающего рода это настоящий дар.
«Ты думаешь, что ты настоящий дар небес для своей семьи, не так ли? – продолжает Старик, словно читая его мысли. – Но вот что я тебе скажу, малыш, ты не дар, ты – проклятие. Несдержанный, зарвавшийся несмышленыш, который всех нас погубит. И то, что ты так лелеешь, чем так сильно дорожишь, твои враги вскоре обратят против тебя, против всего нашего рода».
«Что ты несешь?» - язык едва слушается Даххака.
Внутренности его наливаются нестерпимым жаром, кажется, что кожа вот-вот начнет пузыриться и лопаться. Старик неожиданно ловко придвигается к нему, выпрямляясь во всей свой исполинский рост.
«Полегче, несмышленыш. Я жил в этих горах, когда твой род тут еще даже не появился, когда леса и озера были девственно чисты, когда ни луга, ни горы не знали звука человеческого голоса или стука его орудия. Так что передай своему отцу – я велел его выродку убраться как можно дальше от моих земель…»
Взгляд старика проникает глубоко внутрь, завладевает помыслами и чувствами Даххака, но совсем ненадолго. Стоит последним словам прогреметь над его ухом, как он приходит в себя. Он не думает, не планирует, не рассчитывает своих действий. Одно молниеносное движение, громкий, отвратительный хруст и Старик грузно оседает на камни. Свет его глаз тускнеет медленно, постепенно – так бледнеет луна в предрассветных сумерках. Но прежде чем жизнь окончательно покидает их, Даххаку кажется, что он видит змеиную ухмылку, и его берет оторопь.
Подгоняемый ужасом содеянного, он несется вниз, не разбирая дороги, не обращая внимания на ушибы и окутавшие его клубы каменной пыли. Но, оказавшись у подножия горы, успокаивается. Сделанного не воротишь. И он все еще может согласиться на изгнание – теперь уже добровольно. Но Даххак точно знает, что останется. Как бы ни была сильна его тоска по заморским далям, сейчас не время для путешествий. Есть то, что он должен совершить здесь, более не откладывая.

«Старик мертв», - по возвращении объявляет он ни на кого не глядя, но физически ощущая овладевающий ими страх.
«Темные времена грядут», - тихо говорит отец, и мать отвечает ему сдавленным звуком.
Братья и сестра опускают головы. Они трепещут. Трепещут перед ним. Перед будущим. Они ведут себя недостойно, и Даххак испытывает презрение. Он разворачивается, чтобы уйти.
«Куда ты?»
В голосе отца не угроза, но предупреждение. Даххак даже не оборачивается. Нет такой силы, что способна остановить его. Отец слишком дряхл и почти отошел от дел, а сам он сильнее каждого из них почти вдвое. Его зернышко, которое он так лелеял когда-то, давно разрослось и готово стать с ним единым целым.
Даххак не отвечает. Он разбегается и отталкивается от склона мощными лапами, с оглушительным хлопаньем разворачивая мощные, кожистые крылья.
Он летит в долину. Он летит к людям. Он будет сжигать их дома, воровать их скот и женщин, будет безжалостным настолько, насколько это потребуется, чтобы они признали нового Владыку этих краев.
Подлетая к деревне, он слышит знакомый с рождения рев горна и видит огненные всполохи, от которых тянутся в небо дымные нити. Сигнальные костры? Что ж, это что-то новенькое. Но даже если Старик был прав, если его погубит собственная мощь, Даххак не повернет назад. Пусть его век будет короток, но ярок. Пусть о нем сложат легенды и песни. Его имя будет приводить в ужас целые поколения, и еще долго не сотрется из памяти потомков.
Даххак закладывает вираж, подлетая к высокому, увенчанному куполами зданию на центральной площади, и с клокочущим ревом впервые извергает из себя расплавленное золото обжигающего, смертоносного пламени…

Питер Хейл с трудом открыл дверцу автомобиля и буквально вывалился из тёплого салона на грязный асфальт. Рана от серебряной стрелы почему-то ни черта не желала заживляться и с каждой новой секундой испытываемая оборотнем боль лишь нарастала. Порой она была настолько невыносима, что Хейл практически терял сознание, однако, осознавая всю опасность того, что враги найдут его в таком беспомощном состоянии, мужчина из последних сил двигался дальше. Сдохнуть самому — это одно, позволить кому-то убить себя — совершенно другое.
И без того весьма шаткое положение Питера усугублялось тем фактом, что он не мог сейчас появиться ни у Дерека, ни даже у чёртова Дитера. Лишь подумав о том, что и племянник, и друид вне зоны доступа, мужчина сжал зубы от острого желания растерзать хотя бы кого-нибудь. Возможно, тогда бы ему стало хоть немного легче легче, нежели сейчас.
Прикрыв воспалённые покрасневшие глаза, Хейл сделал ещё несколько шагов по направлению к нужному ему дому. Оборотень двигался сейчас на одних лишь волчьих инстинктах, так как боль на мгновение стала настолько сильной, что казалось, будто весь его торс вновь объят пламенем, как тогда — на пожаре. Да и зрение подводило бывшего альфу — глаза то и дело застилала кроваво-алая пелена. Мужчина всё ещё удивлялся тому, что вообще каким-то чудом умудрился доехать до этого Богом забытого места.
Крепко стиснув зубы, чтобы не завыть от почти невыносимых страданий, Питер упорно преодолевал расстояние до крыльца. С трудом взобравшись по ступеням, он буквально опал на мощёный деревом помост и, дотянувшись до горшка с геранью, вытянул из-под него небольшой ключ. Мужчину всегда забавляла и раздражала манера людишек прятать ключи в таких очевидных местах, но сейчас ему, как никогда, пригодилась эта вредная привычка Лидии Мартин.
Дотянувшись до деревянных перилл и оставив на них кровавый след от ладони, Питер едва сумел вновь принять относительно вертикальное положение. Каждый шаг давался ему с таким трудом, что оборотень сразу вспомнил о том, как заново учился ходить после выхода из искусственной комы. Прислонившись спиной к дверному косяку, Хейл мрачно усмехнулся. Сегодняшняя ночь страшно напоминала то прошлое, которое он сперва страстно желал забыть, а затем сделал своей путеводной звездой в новую жизнь. В ту жизнь, где Питер уже никогда и никого не потеряет, как никогда и ни от кого не будет и зависим. Любовь, привязанность, скорбь потерь и собственное бессилие осталось далеко позади — сгорело без следа в адском пламени, забравшем у мужчины семью и дом, в котором он когда-то был счастлив. Жалел ли старший Хейл когда-нибудь о том, что всё сложилось именно так? Может, лишь в первые дни после выхода из комы. До того, как оказался в стенах больницы для душевнобольных. До того, как его боль искусственно подавили транквилизаторами и прочей дрянью, практически сделавшей когда-то сильного оборотня безвольным овощем.
Слышать, понимать, но не иметь возможности ни защититься, ни ответить, ни отомстить — вот что было гораздо более чудовищным, нежели прожжённая практически до костей плоть. Дерек и остальные считали Питера безумцем, попросту не понимая, что в тех условиях, в том месте можно было выжить лишь сумасшедшему. Ненависть клокотала в Хейле, подобно вулканической лаве, в ожидание момента, когда наконец можно будет, сметая на своём пути всё живое, вырваться на свободу. И однажды он всё-таки освободился, став гораздо сильнее, нежели был раньше. Став совершенно другим. Совершенным.
Интересно, насколько сильно удивилась сучка Арджент, увидев перед собой совершенно другого Питера? Мужчина с удовольствием вспомнил то сладкое, возбуждающее чувство, когда он когтями разорвал горло Кейт и почувствовал на пальцах её тёплую, липкую кровь. Вязкую, как и сама охотница. Жаль, что уже нельзя поведать Дереку о том, что не один он когда-то поимел эту бездушную тварь. Поимел и сразу же понял, что от таких, как она, нужно бежать, как от огня, ведь Питер никогда не был таким наивным, как его дорогой племянник.
«Бежать как от огня, » — про себя повторил Хейл и, засунув ключ в замочную скважину, хрипло рассмеялся.
Когда дверь наконец поддалась, оборотень заставил себя приложить ещё одно усилие и войти внутрь дома. Лишь оказавшись в коридоре и закрыв за собой дверь, Питер позволил себе устало сползти по стенке вниз.
Бегло осмотрев рану, оборотень с сожалением констатировал, что всё очень скверно. Мало того, что, благодаря ей, мужчину уже нешуточно лихорадило, так ещё и визуально она становилась всё хуже и хуже. В Питере сейчас явно шёл воспалительный процесс, и он ни черта уже не понимал, получится ли исцелиться. Рассудок попросту отказывался трезво мыслить — мужчина с яростью осознал, что местами его сознание терзают галлюцинации. Картинки из прошлой жизни были настолько живыми и настолько насыщенно багряными, что Питер порой даже ощущал запах той самой, ставшей давным-давно чуждой прошлой жизни. Старая жизнь пахла обгоревшей плотью и лекарствами и была наполнена криками ужаса.
Хейл закрыл глаза, облизав пересохшие губы языком. Оборотню страшно хотелось пить, но он так и не смог заставить себя подняться на ноги. Как когда-то не смог заставить себя выбраться из-под полыхавшей огнём балки. От давно подзабытого ощущения собственной беспомощности хотелось волком выть, но вместо этого Питер лишь глухо рассмеялся.
Он вновь попытался регенерировать, однако и эта попытка потерпела оглушительное фиаско — Хейл лишь истратил драгоценные остатки сил. Теперь мужчина не мог уже ни полностью открыть глаза, ни пошевелить ни одной из конечностей.
Ощущение дежа-вю. Питер втянул ноздрями воздух и тут же уловил тошнотворный аромат смерти, перемешанный с лёгким цветочным ароматом Лидии Мартин. Почему он пришёл умирать именно сюда? Ответа на этот вопрос так и не нашлось, но в том, что он сегодня всё-таки умрёт, оборотень уже ни капли не сомневался.

Он захлёбывался отчаяньем и собственным бессилием. В очередной раз тщетно попытавшись выломать металлические прутья решетки на окне и окончательно осознав, что сейчас не просто погибнет, а сгорит заживо, Питер Хейл закричал. Собственный вопль бил по барабанным перепонкам и саднил горло, но мужчина так и не смог заставить себя замолчать.
Подбираясь к своей беспомощной жертве всё ближе, пламя безжалостно сжигало всё то, что Питер по праву считал своим. Всё то, что он знал с самого детства. Всё то, что любил или же наоборот — не любил. Мужчина смолк лишь когда его крик заглушили наполненные ужасающей муки и агонии детские вопли, просачивающиеся сквозь горящее перекрытие между этажами. Хейл закрыл глаза, пытаясь сдержать слёзы, но они всё же покатились по перепачканным сажей и кровью щекам. И эти слёзы были куда горячей, нежели пышущее жаром пламя. Слёзы невосполнимой потери и сожалений о тех, кого Питер уже никогда не увидит. Никогда — даже если удастся выжить.
Запрокинув голову вверх, Питер завыл. Он абсолютно ничего не мог сделать ни для себя, ни для своей семьи. Сестра была неправа, не раз повторяя, что такой хитрый засранец, как он, найдёт выход из любой ситуации. Ситуации, как оказалось, бывали разными, и этой Хейл в сухую проигрывал. Отыграться не получится — мужчина чётко осознал это, когда детские крики наконец смолкли, и не осталось ничего, кроме зловещего потрескивания горящего дома.
Пламя, шкворча, подбиралось всё ближе, и вот уже Питер почувствовал, как огонь начинает пожирать его ноги. Взвыв от невыносимой боли, мужчина все же нашел в себе силы предпринять ещё одну попытку прорваться сквозь полыхающую стену, однако, когда ему почти удалось добраться до лестницы, ведущей наверх, у потолка раздался оглушающий хлопок. Поднявший вверх голову мужчина лишь успел заметить балку перекрытия, летящую прямо на него. Всего лишь за долю секунды осознав происходящее, Питер попытался увернуться, но из-за объявшего подвал пламени и разъедавшего глаза дыма он практически ничего уже не видел. Зацепившись за что-то ногой, мужчина рухнул на пол — сверху тут же оказалась горящая балка. Хейл даже не успел толком порадоваться тому, что она, упав одним концом на металлическую столешницу, так и не придавила оборотня своим весом. Через мгновение раздался новый громкий хлопок, и сразу за ним — душераздирающий вопль погребенного под второй упавшей балкой Питера.

Питер горел и видел сквозь огонь улыбающееся лицо Кейт. Она стояла на пригорке у дома и любовалась тем, на что обрекла семью Хейлов. Мужчина протянул к ней руку и вздрогнул, только сейчас заметив, что та объята пламенем. Ненависть предала мужчине сил, и он в итоге всё же сумел немного приподняться. Кейт была так близко к нему, что, если бы Питер смог вскинуть руку ещё повыше, то даже, наверное, смог бы вцепиться когтями ей в глотку.
— Питер, что с тобой? — спросила женщина и неожиданно сжала пальцами его плечо.
Яркая вспышка боли заставила Хейла на мгновение зажмуриться, а когда он снова открыл глаза, то увидел над собой обеспокоенное лицо Лидии Мартин. Чёртова Лидия с её пухлыми, яркими губами и копной невыносимо приятно пахнущих рыжих волос.
— Питер? — голос банши звучал, словно зажёванная магнитофоном кассетная плёнка. — Питер?
Почему он пришёл умирать именно сюда? Вопрос был риторическим и уже мало волновал теряющего сознание оборотня. Всё, о чём мужчина мог сейчас думать - то, насколько непривычно уютно в объятьях пытающейся его поднять Лидии. А ещё, прежде чем вновь погрузиться в темноту, он успел подумать о том, что всё-таки не зря сюда пришёл.

Питеру Хейлу казалось, что ночью его сперва четвертовали, а затем чертовски плохо сшили обратно. Всё тело ныло и болело, но, к огромному облегчению оборотня, хотя бы больше не горело. Осторожно открыв глаза, мужчина понял, что по-прежнему лежит в холле загородного дома Лидии. Только вот теперь уже не на полу, а на диване.
Яркие утренние лучи солнца, просачивающиеся в дом сквозь тонкие занавески, били по глазам, и Питер недовольно поморщился. Переведя взгляд на плечо, оборотень с удивлением констатировал, что рану обработали и даже аккуратно заклеили пластырем.
— Лидия, — вспомнил о девушке Питер.
С трудом поднявшись на ноги, оборотень обнаружил на столе послание, явно адресованное ему: «Надеюсь, ты уберёшься до того, как приедут мои родители!!!».
Хейл усмехнулся и, аккуратно сложив записку, засунул её в задний карман джинсов. Оборотень даже не догадывался, каким образом Мартин удалось так быстро и действенно ему помочь, но уже решил для себя, что теперь непременно будет обращаться к ней за помощью.
Он знал, где найдёт её — уловил при пробуждение звук струящейся в душевой воды. Весело насвистывая, Питер направился вверх по лестнице и, даже не потрудившись постучать в дверь, решительно вошёл в ванную комнату.
Лидия, закрыв глаза от удовольствия, стояла под струями тёплой воды. Хейл на мгновение замер, искренне любуясь ею, но внезапно всё-таки заметившая незваного гостя банши запустила ему прямо в лицо тяжёлую мокрую мочалку.
— Ты обалдел? — запила девушка, сдёрнув с вешалки полотенце и наспех им прикрывшись. — Совсем страх потерял?
Питер тщетно пытался отойти от шока так, чтобы не растерзать свою спасительницу прямо в душевой кабине. По морде мочалкой он ни разу в жизни не получал, хотя ситуации случались разные. С трудом справившись в желанием свернуть девчонке шею, Хейл в конце концов просто схватил её за предплечья и, хорошенько встряхнув, многозначительно посмотрел Лидии в глаза.
— Ты бы мне не дерзила, — предупредил он, и тут же пожалел об этом, потому что в глазах банши промелькнуло что-то такое, чего он прежде ни разу в них не замечал. Что-то, от чего у оборотня моментально сбилось дыхание.
— А то что? — с вызовом поинтересовалась Лидия, хотя её и заметно потряхивало из-за выброса адреналина. - Ты, конечно, та ещё беспринципная скотина, Питер, но, думаю, ты ничего мне не сделаешь, так как лишь у меня одной есть талант находить твои бренные и не очень бренные останки.
Питеру показалось, будто ему только что дали под дых. Медленно разжав пальцы, мужчина молча развернулся и так же молча вышел из комнаты. Весь ужас в том, что Лидия лишь частично была права. Спускаясь по лестнице, оборотень вдруг осознал, что это была не единственная причина того, почему же он так ни разу и не причинил банши особого вреда. Лидия ему нравилась. Почти по-человечески. Хотя, конечно, и извращённую симпатию к ней никто пока ещё не отменял.
Внезапно Питера охватило странное ощущение. Казалось, существует что-то ещё — что-то, пока ещё не осязаемое им в полной мере.
Лишь отогнав машину на довольно большое расстояние от дома Мартин, мужчина наконец громко и смачно выругался. Интуиция подсказывала, что от Лидии, как в свое время и от Кейт, надо бежать. Бежать, пока всё не закончилось весьма и весьма скверно. Скверно для него — Питера.
Наверное, за годы, проведённые в больнице, Хейл стал своего рода мазохистом и адреналинщиком. Вместо того, чтобы уехать подальше от банши, мужчина неожиданно через две сплошные развернул автомобиль и погнал его обратно к дому Лидии. В конце концов, это ведь ни в коей мере не привязанность, а лишь выгодное ему сотрудничество. Да и от одного не очень искреннего «спасибо» жизнь Питера не перевернётся с ног на голову. Во всяком случае, пока мужчина был в этом более, чем уверен.