— Не надо. Посиди со мной. Просто вот здесь, рядом. Ах, ты толстячок! Глэдси — теплый бок, — Джон протянул руку не глядя и положил ладонь на вздымающуюся грудную клетку круглого, как бочонок, тела. Глэдстоун лизнул его пальцы – горячее дыхание обожгло кожу. Четвероногий друг всегда приходил сюда. Джон знал, где его искать, когда непослушная псина сбегала. Пес проделывал это регулярно по понедельникам, потому что в понедельник утром его выводил мистер Ватсон, и гуляли они в паре кварталов от Бейкер-стрит, их прежнего жилища.
Глэдси скребся в дверь и миссис Хадсон всегда открывала. Ватсон просил её не делать этого, но она лишь беспомощно пожимала плечами в ответ и прятала за виноватой улыбкой слезы. Она тоже скучала.
— Все по тебе скучают, – почесывая загривок собаке, сказал Джон. – Миссис Хадсон, Майкрофт, Мэри, даже Лейстрейд. Я вот не пойму одного… — бульдог запыхтел и вальнулся набок, — уж и не вспомнить, сколько раз ты убивал моего пса, а он опять, опять бежит сюда.
Джон вздохнул. Глэдстоун захрапел.
Вот так и происходило каждый понедельник. Доктор Ватсон поднимался в свою старую холостяцкую берлогу и садился перед окном, занавешенным пыльными портьерами, — чтоб почтить, по настоянию Глэдси, память их общего друга Шерлока Холмса.
«Я не могу сдать его комнаты. Может быть, позже», — дрожащим голоском объяснила домовладелица.
Так что никто не мешал им тосковать в тишине и темноте, упиваясь собственным горем.
— Знаешь, я бы всё сделал, — обратился к посапывающему мохнатому товарищу Ватсон. – Я мог бы помешать… наверное. Я ведь знал, что произойдет. Но всё же не сделал ничего.
И снова, как это всегда бывало в такие минуты, ему показалось, что вот сейчас, из полумрака прорежется знакомый голос и развеются его дурацкие домыслы. Это чувство захватывало полностью; он сидел не шелохнувшись, не дыша, боясь разоблачения иллюзии, и понимал, что она все равно будет уничтожена.
Следом за воздухом в него врывалась боль. Такая отчаянная, невыносимая. Джон прижимал руку к груди, но раны от лезвия, полоснувшего сердце, не было, и приходилось верить, что болела душа.
Иногда Джон плакал. Это приносило временное облегчение. Он ненавидел себя за глупые мечты, за надежду, доставлявшую страдание. Но ведь речь шла о Холмсе, а когда дело касалось этого невероятного человека, могли произойти самые фантастические вещи. И Ватсон погружался в грезы о невозможном, чтобы через несколько секунд наказать себя возвращением в реальность.
Ему не хватало друга физически, морально и любым иным образом, потому что Шерлок умел заполнить собой всё его существование без остатка. Как тут не начать верить?
Разве можно постигнуть, что смерть забрала столь выдающуюся личность? Он больше не ходит по земле, но дух его витает всюду, где ему довелось побывать. Слишком многие помнят, да и как они могут забыть…
— Я не могу, — тихо повторил — в который уж раз – доктор Ватсон. В глубине души он знал, что не оправится от этого потрясения.
Жить бок о бок с Холмсом все равно что находиться под ослепительным солнцем — без него свет погас. Джон не мог отделаться от ощущения, что сумерки наступили для всего мира. Преступления совершались каждый день, но Ватсон больше не интересовался криминальной хроникой. Сколько лет, десятков, сотен, быть может, должно пройти, чтобы появился преемник великолепного гения?
У Холмса даже наследников не осталось. Старина Шерлок презирал брак и всё, что ему сопутствует.
Доктор тяжело вздохнул. Поднялся, прошел по комнате, стряхнул кое-где пыль, но быстро расстался с идеей придать жилищу обитаемый облик – квартира лишилась своего хозяина. Пыль – словно погребальное покрывало; тревожить покой этих вещей все равно что ворошить бренные останки.
Содрогнувшись от безысходности собственных мыслей, Джон обвел помещение взором, исполненным тоски. Может, пора попрощаться?
— Идем, Глэдси, — глухо промолвил мужчина. – Больше мы сюда не вернемся. Я скажу миссис Хадсон, чтобы привела квартиру в порядок.

Двое покинули комнату. Дом привычно сопроводил их знакомыми звуками: скрипом ступеней, шорохом занавесок, стуком двери. И равнодушно отреагировал на скорое возвращение мистера Ватсона.
— Черт возьми, — бормотал тот, поднимаясь по лестнице. В отсутствие Мэри он позволял себе парочку крепких словечек. – Болван!
Джону было немного стыдно. У него завелась привычка: приходя сюда, вынимать карманные часы на цепочке и класть их на стол. Иногда он так же снимал перчатки или шляпу. Случалось и забыть их, тогда приходилось поворачивать назад на полпути к дому.
Джон стремительно вошел в комнату и остановился. Обшарил взором всю обстановку, начиная со стола, но брегет не обнаружил. Уже не столь уверенно проверил содержимое внутренних карманов.
— Ерунда какая-то, — он почесал затылок.
Он же оставил часы здесь, на столе. Но пыль на его поверхности лежала нетронутым ровным слоем.
Всё ясно – Джон усмехнулся. Он, наверное, и не брал их с собой. Надо мыслить здраво. Не привидение же их стянуло…
Шерлок не преминул бы пошутить по этому поводу. Он мастер подмечать промахи склонного к самообману рассудка. Он мастер во многом. Как бы Холмс объяснил этот случай?
«Ты рассеян, Ватсон, — сказал бы. – Смотри не надень кальсоны поверх брюк».
А может, придумал бы что-нибудь поостроумнее.
Холмс сумел бы сделать так, чтоб часы исчезли, не оставив и следа своего пребывания.