Все чаще не могу уснуть. Не думаю, не чувствую, просто пялюсь в потолок. Рассматриваю паутину трещин, представляю звездное небо. Необъяснимо тянет в лес: к деревьям, к животным. Будто я не на своем месте, а там истинная свобода. Здесь я заперт в клетке. Рутина придавливает бетонной плитой к земле, не дает выбраться, вдохнуть полной грудью. В Сторибруке нет преступлений, а шериф лишь заложник условностей, потому что должен быть. И это непреложная истина.
— Ты и я опора горожан. Вместе, — любит повторять Реджина.
Она в это искренне верит — или думает, что верит, — а я убиваю время. Неделя за неделей, месяц за месяцем. Каждый день как близнец предыдущего. Работа, обед, работа, дежурство. Все по накатанной схеме. В этом городе ничего не меняется. Жизнь стоит на месте. Те же люди ходят в то же кафе, говорят об одном и том же с теми же людьми. Предсказуемо и стабильно.
— Это и есть порядок, — говорит Реджина, а я не спорю. Не потому, что нечего сказать: потому, что смысла нет. Госпожа мэр всегда права. Это аксиома. И мне ли не знать, что случается с неугодными. Для этого обычно и нужен шериф — усмирять ослушавшихся. А если еще и уложить шерифа к себе в койку, все становится еще проще.
Реджина любит держать руку на пульсе. Настолько, что знает все и обо всех. У нее повсюду глаза и уши. Камеры, доносчики, подхалимы. Система, выстроенная годами. Если она ее вершина, то я всего лишь часть. Один из многих. Мне достаточно значка и ночей во вторник и четверг, когда после порции удовольствия приходится прыгать с крыши, потому что не положено, да и Генри спит. Реджина играет этот спектакль так давно, что все отрепетировано по нотам. Люди делают вид, что не знают. Генри все равно. Реджина изображает примерную мать и строгого мэра. А я… занимаюсь сексом и выхожу через окно. Все по плану, никаких отступлений. Пока не появляется она.
Никто никогда не приезжает в Сторибрук. Только она. Первая и единственная. Головная боль Реджины. Проблема. Заноза в заднице. Реджина шипит и требует тотчас выдворить ее из города: чувствует угрозу. Не говорит прямо, но я вижу — успел достаточно ее изучить. Она не просто зла — встревожена. Задействует все связи, чтобы устранить Свон, но та изворотливее. И с тормозами проблемы. И у нее, и у машины. Никто не покидает Сторибрук. Об этом я позаботился лично. Пощекотать нервы мадам мэру, что может быть приятнее? И в кои-то веки дни отличаются друг от друга.
— Что она здесь делает?
Реджина в ярости. Готова испепелить любого на своем пути. Переводит взгляд с меня на Свон. На мгновение кажется, она даже забыла об очередной пропаже Генри. А Свон хороша, умеет держать удар. Непростая штучка. Реджина определенно видит в ней конкурента. Чувствует, что ее авторитет может пошатнуться.
— Давайте так: вы меня выпускаете, а я помогу найти Генри.
Свон умеет торговаться. Давит на больное, самое важное. Уверенный взгляд, ухмылка — ни шагу назад. Вызывает уважение.
И определенно знает свое дело.
— А он умный, чистит свою почту. Сейчас восстановим моей любимой программой. — Она вставляет флэшку, пару раз кликает мышкой и находит последний открытый сайт.
— У меня совсем другие методы. Допросы, свидетели, — говорю, лишь бы что-то сказать.
— Мне платят за поимку людей, на допросы нет времени, — ухмыляется Свон и поворачивается ко мне. Смотрит в глаза, не тушуется.
На пару секунд даже забываю о Реджине — она мельтешит где-то на периферии. Что-то двигает, говорит. А Свон незаметно для меня становится Эммой. Вижу в ее взгляде нечто близкое, почти родное, и это сбивает с толку. Слишком похоже на эмоции. Эмоции, которых я не испытываю. Совсем. Только с Реджиной забываюсь. Не ощущаю засасывающую на дно пустоту, но и не чувствую. А с Эммой по-другому. Похоже на… понимание? Узнавание? Любопытство?
— Счет оплачен кредиткой Мэри Бланшар. Вы знаете Мэри Бланшар?
Пять минут, нашла зацепку, идет дальше по следу. Профессионал своего дела. Ощущаю себя беспомощным щенком рядом с ней. Так быстро работать я не умею, но ведь в Сторибруке нет преступлений, кроме пьяных дебошей Лероя. Хорош шериф, которого обставляет первая приезжая девчонка. Мало того что чертовски привлекательная, так еще и умная. Заставляющая Реджину нервничать — одно это уже вызывает уважение. И предвкушение, потому что Реджина просто так этого не оставит. Она будет пытаться выжить Эмму из города, а если не получится — мстить. Она не прощает — не умеет, — постарается превратить жизнь Эммы в ад. Но она не робкого десятка. Не даст спуску, просто так не сдастся.

Утро приобретает налет сказочности, когда на городских часах вдруг двигаются стрелки. Сколько себя помню, они стоят на месте, а сейчас отбивают восемь утра. Внутри шевелится что-то подозрительно напоминающее удивление. Жизнь города сдвигается с мертвой точки. Неважно, куда, главное — не стоит на месте. Эмма привносит сумбур, метания, сомнения. Люди иначе смотрят на нее, оглядываются друг на друга. Отношения меняются, а вместе с ними и окружающая действительность. Бабушка хмурится и устало потирает переносицу, Руби с любопытством рассматривает посетителей, Сидни рыскает повсюду с камерой и расспрашивает одного за другим. Действия те же, но оттенок эмоций другой. И мне это нравится. Хочу хоть каких-то перемен, иначе свихнусь. Надеюсь, что перестану воображать себя ночью в лесу. Верю, что изменения к лучшему, а Эмма станет ключом к этому.
Решение взять ее своим помощником приходит спонтанно. Когда обстановка вокруг меняется, нужно быть готовым ко всему. Особенно если Реджина в бешенстве. В большей мере делаю это из желания разозлить ее еще больше. Непривычно наблюдать за мэром, который не в состоянии приструнить своих жителей. Больше не в состоянии. Потому что появляется Эмма и ставит Сторибрук на уши.
— Тебе нужна работа, мне — помощник. Честная сделка, разве нет?
Она смотрит с подозрением. На меня, на значок, на меня, на значок.
— В чем подвох?
Пожимаю плечами. Она не поймет, да и ни к чему ей знать. Это мои тараканы. Мое сердце, которое наконец подает признаки жизни. Пустота, которую можно не просто забыть, а попытаться чем-то заполнить. Хотя бы попытаться.
— Реджине это не понравится, — прищуривается — видимо, прикидывает все «за» и «против».
— Тебе нужна работа, а с Реджиной я разберусь сам.
Ее любимый прием — бить по больному, мой — попадать в яблочко. В этот раз все сходится. Идеальное решение проблем для нас обоих. Каждый получает то, чего хочет в данный момент времени.
— Ты что-то недоговариваешь, и я не могу понять, что, — забирает значок из моей руки и пристегивает к поясу джинсов, — но обязательно узнаю.
Киваю и ухмыляюсь краем губ. Как бы ни хотела, не узнает, потому что я и сам толком не знаю. Смутные образы, сны, отрывочные мысли. В хаосе нет системы, его нельзя понять, а уж тем более разгадать. Пусть попытается, это даже интересно.
Рядом с ней я оживаю. Сердце бьется чаще, дыхание срывается. Это не физиология, как с Реджиной, — это что-то вроде желания жить. Яростного, страстного желания. Эмма заряжает меня будто шокером, импульсом зажигает хотя бы подобие эмоций. Она даже не понимает, насколько меняет Сторибрук.
Иногда мне кажется, что все вокруг иллюзия, и только Эмма знает, что такое реальный мир. Тогда я боюсь. Боюсь, что это окажется правдой. Боюсь узнать, что я всего лишь пустая оболочка, марионетка, которой управляет кукловод. Боюсь, что правда разрушительнее любой лжи.

Не понимаю, как Реджине это удается, но она всегда берет надо мной верх. Как бы я ни пытался вывернуться, она всегда уговаривает — словами, действиями, взглядом. Она имеет надо мной власть. Непонятную мне, но вполне реальную. Я иду за ней, если она этого хочет. А она хочет, при другом раскладе и не появляется. Знает наверняка, где я нахожусь в определенный момент времени. Она же мэр. Ничего в Сторибруке не происходит без ее ведома.
Увидев Реджину в приюте для собак, почти не удивляюсь: знаю, что за этим последует. Обмен намеками, легкий флирт, и я уже соглашаюсь прийти к ней, когда Генри уснет. Прятаться по углам унизительно, нечестно по отношению к Генри, но Реджина умеет убеждать. И затыкать рты горожанам тоже умеет.
— Ты шериф, я мэр, кто нас осудит, — ее коронная фраза, об которую разбиваются все аргументы.
Осудят многие, но побоятся сказать в лицо. Будут шептаться по углам и переглядываться, но по-прежнему делать вид, что ничего не замечают. Слишком велик страх перед безграничной властью мэра.
Обнимаю ее, целую, ласкаю, но не чувствую ничего. Раньше это было спасительное забвение, отвлекающее, застилающее привычное безразличие. Раньше оно приносило спокойствие и отключало от реальности — я забывался. А сейчас чувствую на языке привкус горечи и фальшивость эмоций. Ее и моих. Будто предаю что-то важное, но ведь у меня ничего нет. Должность, значок и ухмылка. Те же движения, те же хриплые стоны и рваные фразы, но желанное отчуждение не приходит. Наоборот, на душе становится мерзко. Хочется убежать, раствориться в ночи, чтобы никто не нашел. И зачем я только попросил Эмму остаться на дежурство? Впервые за долгое время ухожу сам, не дожидаясь, пока Реджина прозрачно намекнет, что пора. Выпрыгиваю из окна, не заботясь о Генри. Проснется, и черт с ним, это уже заботы Реджины. Мне надоело думать еще и об ее интересах. Она знала, на что шла, с самого начала.
Уверен, Реджина сейчас смотрит из окна, провожает меня взглядом. И чувствую себя полностью свободным. Расправляю плечи, подхватываю куртку и… падаю на землю от сильного толчка в живот. Чего я точно не ожидал, так это удара битой. Но острая, но быстро проходящая боль — ничто по сравнению с взглядом Эммы: злость, обида, разочарование.
— Это не то, чем кажется, — оправдываться глупо, все и так очевидно, но я не могу не попытаться.
Она не поймет. Конечно, не поймет, потому что это ее сын и Реджина, которую она на дух не переносит. Подходящие слова не находятся, не умею извиняться или объясняться. Не приходилось, да и не было нужды. В отсутствии эмоций есть свои плюсы, но Эмма…
— Ты случайно ночью выпрыгнул из спальни Реджины? — голос повышается, и это вызывает физический дискомфорт. Не хочу ничего говорить. Она права, она полностью права.
— Мы же тайком, чтобы Генри не видел, — звучит жалко, будто щенячий писк. Даже не оправдание — просьба не запинывать, пощадить. Кто угодно, но не Эмма.
— Какое скотство. — И я согласен, на все согласен, лишь бы стереть из памяти этот взгляд, лишь бы вернуть доверие. — Додежуришь сам.
По инерции хватаю брошенные ключи и смотрю ей вслед.
Эмма уходит. Четко осознаю, что это начало конца. Тех отношений, что были, больше нет. Между нами теперь будут стоять Реджина, Генри и чертов прыжок из окна. Почему она проезжала именно здесь именно в этот момент? Почему не минутой раньше, почему не минутой позже? Цепочка совпадений, сложившаяся в закономерность. Она поставит точку в противостоянии Эммы и Реджины. Теперь это будет война не на жизнь, а на смерть. На кону Генри, а я снова пешка в чужой игре.
Пойму, если Эмма не заговорит со мной. Она имеет на это право, но видеть разочарование в ее взгляде невыносимо. Отвращение, брезгливость, пренебрежение. Слишком много эмоций для моей бесчувственности, они накрывают лавиной и не дают вздохнуть. Грудь сдавливает обручем, в сердце сворачивается противный комок, который заполняет собой все без остатка. Я не в силах объяснить, как на меня действует Реджина, даже себе, что говорить об Эмме. Слышу треск веток — она злится. На меня, на мою слабость, на отношение к Генри. Она не может изменить случившееся, но сделает все, чтобы отобрать Генри у Реджины. Эмма любит его и ненавидит ее. Борьба накаляется до предела, чувствую это, потому что оказываюсь в самом ее эпицентре. А ведь я не врал, когда говорил о приюте. Все выходит из-под контроля.

Эмма игнорирует меня, и это злит. Понимаю ее реакцию, но гнев не проходит. Так и тянет приложить ее чем-нибудь и заставить выслушать, но не могу. Она не поймет и окончательно взбесится. С утра пытаюсь поговорить, но она ускользает под благовидным предлогом. Делает вид, что все как раньше, но не смотрит в глаза, то и дело кривится. Терпение на исходе.
Дартс спасает от непреднамеренного убийства. Раздражает любая мелочь, абсолютно любая. Руби приносит виски, осушаю стакан залпом. Беру очередной дротик — понятия не имею, какой по счету, — целюсь, задерживаю дыхание перед броском… и передо мной появляется Эмма.
— Ты избегаешь меня со вчерашней ночи, — выпаливаю первое, что приходит в голову.
— Тебе кажется.
Она сама невозмутимость, но я-то вижу. Что я вижу? То, что хочу видеть, или то, что есть на самом деле? Она уходит, едва ответив. Ну уж нет. В кафе слишком много людей? Плевать. Так просто она не уйдет. Бросаю дротик и попадаю аккурат в дверь.
— Совсем сдурел?! — О, в глазах неприкрытая ярость. Наконец стена отчуждения дает трещину. — А если бы попал?
— Я никогда не промахиваюсь, — звучит чересчур самодовольно, но я слишком много выпил, чтобы думать об этом.
Во взгляде Эммы сквозит недоверие, но она ничего не говорит. Резко открывает двери и уходит. Снова. А я срываюсь следом.
— Почему ты постоянно убегаешь? — догоняю ее и пытаюсь развернуть к себе, но она вырывается.
— Разговаривать не хочу, разве не понятно? Мне плевать, что там у вас с Реджиной, ваше дело.
Почти бежит по улице, а я упорно догоняю. Стоило накачаться виски, чтобы устраивать гонки по прямой. Что ж она такая настырная-то?
— Выслушай меня.
Она все-таки останавливается и смотрит в глаза. В них столько эмоций, что впору утонуть.
— Зачем? Ты взрослый мальчик, но мог бы мне и сказать. Прятаться по углам глупо, тем более когда речь идет…
— О Генри. Знаю я, знаю. — Она удивляется, но не перебивает. Удивительно. — Я не хотел, чтобы ты смотрела на меня так.
— Как?
Порыв ветра бросает ей волосы в лицо. Если бы она знала, насколько красива в гневе. Насколько вообще красива. И желанна. И недоступна.
— Так, как смотришь сейчас. Смесь разочарования и обиды. У вас напряженные отношения с Реджиной, я понимаю, но она высасывает из меня все чувства. Я забываюсь рядом с ней, это…
— Да зачем ты вообще мне это говоришь?
— Просто…
Просто не могу не думать о тебе. Не могу не чувствовать рядом с тобой. Не могу удержаться. Делаю шаг вперед и целую — отвечаю разом на все вопросы. Потому что сопротивляться уже нет сил. Реджина — забвение, а Эмма…
Вспышка. Лес. Солнце. Волк с разными глазами — красным и черным. Он рычит, будто приветствует.
Не знаю, Эмма меня отталкивает или я сам. Слишком ярко и реалистично видение. Настолько, что почти страшно.
— Ты видела? Видела волка?
— Какого черта? — кричит она и мотает головой: ей не до волков. Глаза метают молнии, но мне не стыдно. Непонятно, что со мной творится рядом с ней. Что вообще происходит. — Ты пьян, иди домой, проспись.
— Да пойми ты, я становлюсь бесчувственным…
— Тебя тянет на сантименты, но это твои проблемы. Не усложняй все еще больше.
И на этот раз я ее не останавливаю. В голове каша. Откуда взялся волк? Почему именно во время поцелуя? Сколько еще Эмма будет бегать? Сколько? И Реджина здесь ни при чем, хотя… Почему нет?
— Генри спит?
Не замечаю, как оказываюсь у ее дома. Она удивлена, даже почти напугана. Ошарашена, а я пьян и хочу забыться. Сейчас мне это необходимо, как никогда.
— Да.
Не говоря больше ни слова, впиваюсь в ее губы и прижимаю к стене. Напористо, грубо. Плевать.
Другие губы — не те, — другой запах — не тот, — и никаких видений. Все привычно и реально, но одноразово. Фальшиво. Каждый стон и прикосновение лживы до омерзения. Механизм отвлечения дает сбой.

Натягиваю тетиву, задерживаю дыхание и стреляю. Олень падает на траву, и только тогда двигаюсь с места. Не сомневаюсь в собственной точности, отдаю дань уважения жертве.
— Ты умер, чтобы я смог жить, — говорю, опускаясь перед оленем на колени. Вытаскиваю стрелу из туши. — Это почетно.
Волк выходит из кустов, глаза мерцают.
— Никто не уйдет сегодня голодным.
Он склоняет голову, соглашается. Знает, что не обману…
В горле застревает крик, резко сажусь на постели. Обливаюсь потом, волосы прилипают ко лбу. Хватаю ртом воздух и не могу надышаться. Дыхание сбивается.
— Что такое? — вздрагиваю то ли от голоса, то ли от прикосновения Реджины.
— Мне приснился странный сон. Как будто я охочусь на оленя, а потом приходит волк. Глаза, его глаза… Он мне знаком.
— Это всего лишь сон, — ее голос дрожит.
— Но такой реальный, словно воспоминание. — Вскакиваю с кровати и начинаю судорожно одеваться. — Я пойду, машину бросил «У бабушки», прогуляюсь заодно, проветрю голову.
Вещи хаотично разбросаны по всей комнате, даже удивляюсь их количеству.
— Останься, — ее голос срывается.
Реджина напугана? И чем же? Сном? Еще больше убеждаюсь в том, что она знает больше, чем говорит. Заставляет играть роль. У всех она своя. И у меня…
— Ты же сама всегда меня выгоняешь.
— Ты не в себе, — быстро находится с ответом она, но я нутром чую, что-то не так. Она скрывает правду, недоговаривает, а я слишком устал ждать. Слишком.
И свежий воздух не помогает. Мысли из головы не выветриваются. Наоборот, навязчиво стучат в висках. Почти уверен, что вспоминаю что-то, но что? Таких лесов нет в Сторибруке, и волки здесь давно не водятся. Только если… другая реальность? Прошлая жизнь? Но этого не бывает. Не может быть.
Не замечаю, как подхожу к кафе. На улице темно и тихо, только фонари мерцают, но и их скоро должны отключить. Машина почему-то кажется брошенной. На улице больше ни техники, ни души. Она будто ждет меня, а я даже не хочу открывать ее. Чувствую себя загнанным в силки зверем. Машина вдруг становится душегубкой, которая ограничивает, не дает развернуться, почти пугает.
Ключи падают, и я наклоняюсь за ними. Поднимаю взгляд и оседаю на асфальт. Волк смотрит на меня разными глазами, будто хочет что-то сказать, будто знает меня куда лучше, чем я сам. Протягиваю к нему руку, но он ускользает. Оглядывается и бежит в сторону леса. Это уже не сон, не видение — реальность, вот только больше в нее от этого не верится. Наоборот, хочу отрешиться. Отказываюсь принимать, потому что все чересчур фантастично. Только ребенок может в это поверить.

Едва перевожу дыхание, понимаю, что теряю непозволительно много времени. Нужно догнать волка. Чувствую, что рядом с ним разгадка к… Моей памяти? По крайней мере, он хоть какая-то зацепка.
Бегу к лесу. Горожане спят, по дороге никто не встречается. И это хорошо, все равно бы не смог внятно объяснить, куда и зачем так спешу глубокой ночью. Точнее, за кем. Сам с трудом осознаю, что всерьез верю, будто волк откроет мне что-то новое о себе. Словно он сядет на пень, положит лапу на лапу и с умным видом расскажет, как я докатился до такой жизни. От абсурдности нарисованной в голове картины даже запинаюсь о булыжник на дороге. Чертыхаюсь и слышу плеск воды. Значит, я уже у переправы. Остается пройти мост, и начнется лес. Пора бы взяться за ум, развернуться и идти домой, чтобы хоть немного поспать перед работой, но упрямо иду вперед. «Преследую волка, чтобы невинные не пострадали», — упрямо убеждаю себя, но обманываю. Знаю, признаю, но зачем-то все равно пытаюсь отрицать. Почти раздвоение личности. Пинаю в сердцах гальку и задеваю корень дерева. Солнечный луч бьет в глаза, зажмуриваюсь, а когда открываю глаза:
— Мистер Голд, что вы здесь делаете?
Как будто мне не плевать сейчас, но значок обязывает. И можно попытаться отвлечься. Если получится.
— Садовничаю, — отвечает Голд и показывает лопату. Так я и поверю. Рано утром в лесу… Мягко говоря, на правду не похоже, но не все ли равно. У Голда свои тайны, к которым не подкопаешься. Да и не особо хочется. — А вы?
— Вам покажется это глупостью.
— Посмотрим.
Мне всегда казалось, что Голд знает больше, чем показывает. И выдает информацию порциями, когда это выгодно ему самому. Похоже, сейчас моя очередь что-то узнать.
— Я шел за волком. — Его выражение лица не меняется, все та же пренебрежительная ухмылка. — Вы случайно не видели его?
— Насколько я знаю, в наших краях волки не водятся.
— Прозвучит как бред, но он приснился мне, а потом появился у машины. — Это и правда бред, кого я обманываю. Совершеннейший абсурд.
— Говорят, сны — это воспоминания о жизни… иной.
— А вы в это верите? — Не думаю, что Голд издевается. Даже мысли не допускаю. Наверное, потому, что мне жизненно необходимо убедить себя, что я не совсем полный псих, вот и цепляюсь за малейшее подтверждение.
— А вы? — загадочная — или зловещая? — усмешка кривит его губы.
Пробирает озноб, по виску скатывается капля пота.
— Пойду, пожалуй, — голос звучит достаточно твердо.
Уже в спину доносится:
— Удачи с вашим волком.
Могу поклясться, что Голд ехидно ухмыляется, но стараюсь отрешиться от этих мыслей, иначе в венах закипает кровь. Так и не научился не злиться на заносчивость и высокомерие Голда. И уже вряд ли научусь…
Продираюсь сквозь заросли. Ветки царапают лицо, кустарник впивается колючками в руки, цепляется за одежду. Бегу все быстрее, но лес не пускает. То тут, то там поваленные стволы деревьев, об которые спотыкаюсь; падаю, встаю, но через пару десятков метров снова запинаюсь. Все смешивается. Перед глазами только земля и зелень, ветки. Совершенно теряюсь, путаю ориентиры. Не понимаю, где нахожусь. Повсюду лес, со всех сторон одинаковый. Куда идти, непонятно. Бежать бессмысленно, выбраться почти невозможно.
Сзади раздается хруст, резко оборачиваюсь, а там стоит он. Волк с разными глазами. Он смотрит на меня, будто ждет команды, но, не дождавшись, уходит. Вот так просто поворачивается и идет в противоположную от меня сторону. И к чему тогда весь путь, если волк уйдет?
Не задумываясь, что делаю, начинаю свистеть. Незамысловатый набор звуков, но волк оборачивается и подходит ко мне. Будто ручной, будто так и нужно, будто я всегда так делаю. Реальность и вымысел окончательно перемешиваются. Волки не слушают людей. Не идут так покорно, не подставляются под руки. Он хочет, чтобы я его погладил? Опускаю аккуратно руки и прикасаюсь к шерсти. Смотрю ему в глаза…
Охотничий нож. Мэри Маргарет. Ее страх. Необходимость выполнить приказ. Красный глаз волка светится в темноте. Он друг. Почти брат. На ноже отблески света. Вскрик. Я должен убить ее, но не хочу. Волк рядом. Эмблема в черной окантовке, похожая на несколько оленьих рогов вместе.

Когда открываю глаза, волка уже нет. Что со мной творится? До сих пор ощущаю мягкость шерсти под пальцами. Это не может быть галлюцинацией, но тогда куда он делся? Волки не исчезают в воздухе, как по волшебству. Даже если бы убежал, я бы услышал хруст веток или шуршание камней, хоть что-нибудь. Не знаю, что думать и во что верить. Пойти к Мэри Маргарет — все равно что расписаться в собственном сумасшествии, но и молчать уже не получится. Эмма не осудит, но и не поймет. Реджина попросту рассмеется, если рискну рассказать, но почему-то шестым чувством понимаю: ей лучше не знать. Этот бред про потусторонние жизни никто не поймет. Разве что… ребенок!
Это моя единственная надежда поверить, что не совсем свихнулся, а только чуточку. Настолько, что иду к ребенку. Безумие! Эмма как-то говорила о книге сказок, которой Генри бредит. Реджина упоминала вскользь, что сын считает ее Злой Королевой. Не то чтобы это было удивительно, но это лучшее, что у меня сейчас есть. В конце концов, все можно обернуть в шутку. Хуже уже не будет.
— А мамы нет, — удивленно говорит Генри, когда открывает дверь.
Все-таки мальчишка догадался, что происходит под его носом, зря только прятались.
— А я не к ней, к тебе. Генри, а я есть в твоей книге сказок?
Он удивляется еще больше, но пропускает. И улыбается. Видимо, не я один чувствую себя безумцем в этом городе.
— Давайте посмотрим, — и ведет меня наверх, к себе в комнату. — Садитесь, — берет в руки книгу, проводит пальцами по переплету.
— Давным-давно, — читаю я. Оказывается, вслух, не про себя. Трогает, с каким благоговением к ней относится Генри.
Он открывает книгу на картинке с оленем и задумывается.
— Я вижу то, что не должен видеть, то, что не могу объяснить… — сбивчиво начинаю я.
— Когда начались эти вспышки?
— Когда я поцеловал Эмму.
— Мою маму?
Только сейчас осознаю двусмысленность ситуации. Сплю с его приемной матерью, целую родную. Театр абсурда, да и только. Не нахожу слов для ответа. С какой стороны ни посмотри, глупее не придумаешь.
— И что вы увидели? — Генри не развивает эту тему, смотрит вглубь. Наверняка это от Эммы, Реджина бы закатила скандал.
— Волка. Я стою с ножом в руках, передо мной Мэри Маргарет. Я должен убить ее. — Слова даются легко, как будто говорю что-то обыденное. Как будто для меня это в порядке вещей.
— Вы охотник, — кивает Генри и начинает листать книгу. — Мэри Маргарет — Белоснежка, вы должны были убить ее, значит, — он открывает нужную страницу и показывает иллюстрацию, где мужчина замахивается кинжалом, — вы охотник.
— Ты правда думаешь, что во мне живут два человека? — Нет, это еще невероятнее, чем я мог подумать. Это даже бредовее, чем я мог вообразить.
— Это все объясняет, — будто отвечает на мой незаданный вопрос Генри. Для него это так просто, так обыденно. Он не видит в этом ничего странного или невозможного, но Генри -ребенок и должен верить в сказки. Может, все дело в том, что я слишком хочу поверить, чтобы не чувствовать себя законченным параноиком?
— Вы выросли среди волков, поэтому он вам и является. Волк — ваш друг, проводник. Он хочет вам помочь.
— Но почему это началось, когда я поцеловал твою маму? Если все это правда, то происходило в другом месте, в другом мире, где ее не было. Не понимаю.
— Она не родилась бы, если бы не вы. Мама — дочь Белоснежки. Если бы вы ее не пощадили, мама бы не родилась. Возможно, поэтому у вас особое притяжение. А раз она из того же мира, но выросла здесь, мама как бы мост между мирами. И не там, и не здесь.
— А что со мной сделала Королева? — Не то чтобы мне было принципиально важно знать, но интересно же. Если Реджина еще и Злой Королевой была, когда никто ей не указ, страшно представить, на что она способна.
— Вырвала сердце. Буквально. Чтобы ты стал бездушным и безжалостным, чтобы повелевать тобой.
Вдоль позвоночника бегут мурашки. Возможно, Генри преувеличивает. Возможно, все не так плохо. С другой стороны, я ведь всегда чувствовал что-то не то. Зияющую пустоту внутри ничто не могло ни заполнить, ни уменьшить. И тогда я шел… к Реджине. Подчинялся ей, в конечном счете поступал так, как она хотела. И никогда не мог отказать, как бы ни пытался. Все сходится!
Беру у Генри книгу из рук и листаю. Странно понимать, что на этих страницах моя жизнь, которую я не помню. И не узнал бы, если бы не поцеловал Эмму. Сложно сказать, что чувствую. Сердце трепещет в груди, но оно не настоящее. Иллюзия, если всему этому верить. И я верю, сколько бы ни пытался отрицать. Потому что все складывается в цельную картинку, логичную. Без недомолвок и нестыковок реальности Сторибрука. Все настолько гладко, что почти страшно.
— А что это? Я помню этот знак.
— Склеп Королевы. Там она хранит сердца.
Задерживаю дыхание и не ощущаю ничего — ни биения сердца, ни пульса. Так вот она, правда?
— Спасибо, Генри, — бросаю ему впопыхах и выбегаю из дома.
Нужно торопиться. Найти и вернуть свое сердце. Волк поможет. Он ведь для этого является ко мне? Наверняка. Мной никто больше не сможет командовать. Поверну жизнь в другое русло, смогу не прятаться, поступать так, как считаю нужным. Надо мной не будет чьей-то власти. Ни Реджины, ни кого-то еще.
Вот почему я всегда задыхался, все время оглядывался. Знал, что чего-то не хватает, но не понимал, чего именно. Теперь я могу это изменить.

— Привет… — Эмма явно ждет его, но не знает, что сказать дальше. — Говорят, ты плохо себя чувствуешь, странно себя ведешь.
— Кто тебе это сказал? — Почему у всех забота просыпается так не вовремя?
— Какая разница. То, что ты идешь к ребенку, уже ненормально.
Она тщательно подбирает слова. Не хочет ранить, боится спугнуть. И совсем не скрывает этого, пожалуй, наоборот, выпячивает. Хочет, чтобы я увидел, что небезразличен ей. Увидел, а дальше что?
— А что еще остается, если другие не могут помочь, — в голосе больше отчаяния, чем нужно. Эмма тоже это замечает и подходит ближе.
— Что с тобой? Объясни. Я правда хочу помочь тебе, насколько смогу.
Она пытается, но сомневаюсь, что поймет. Да я бы и сам не понял на ее месте, но чем черт не шутит. Я уже ничего не теряю.
— Я должен вернуть свое сердце.
Эмма выгибает брови. Явно не такого ответа она ожидает.
— И что ты собираешься делать?
— Идти за волком из моих снов, — каждое слово уже не кажется бредом. Похоже, за отрицанием приходит смирение, даже вера. — Он приведет меня к сердцу.
— Я думала… — Эмма хмурится, и я ее понимаю. Взрослый человек, а несет такую ахинею. Сознательно, в здравом уме и даже трезвый. Но она не уходит. Все еще не уходит. Пытается то ли понять, то ли вразумить, то ли беспокоится. — Мы говорим метафорически, — все-таки заканчивает. — Послушай, Грэм, — подходит ближе, заглядывает в глаза, ищет в них что-то, — у тебя есть сердце.
Качаю головой и пытаюсь отстраниться, но Эмма не позволяет. Похоже, она хочет убедить меня в своей правоте. И я бы этого хотел, но правда совсем в другой плоскости.
Она подходит вплотную и кладет руку туда, где должно быть сердце. Должно быть…
— Оно бьется, слышишь? — прижимает ладонь крепче к груди. — Чувствуешь?
Упрямо качаю головой, отнекиваюсь. Все это обман, воображение. Эмма выдает желаемое за действительное.
Она все-таки берет мою ладонь и прикладывает к груди, накрывает своей. Различаю стук сердца, как оно ритмично бьется о ребра. Осязаю, понимаю, но этого не может быть. Просто не может. Эмоций-то нет. Фальшивка.
— Слышишь? — с надеждой спрашивает Эмма.
— Это колдовство, — все-таки отхожу от нее. — Я докажу тебя. Найду сердце.
Внезапно выражение лица Эммы меняется, она смотрит куда-то за мою спину. Удивление сменяется испугом. Оборачиваюсь и вижу волка. Того самого.
— Вот он. Он проводит меня, — и бросаюсь к волку, пока тот не скрылся в кустах. В этот раз он приведет меня, куда нужно.
Я поверил, окончательно поверил. Сколько бы Эмма ни пыталась переубедить, ей не понять, но и не надо. Когда найду сердце, у нее не останется выбора. Спорить с доказательства намного сложнее. Она знает это, как никто.
И мы бежим через кусты на кладбище. Волк постоянно оглядывается, следит, чтобы не отстали. Он является только тогда, когда нужен, осознаю это с пугающей ясностью. Дает ответы, когда иные способы убеждения исчерпаны. Тогда, когда он больше всего необходим. В другое время я бы поежился, столько крестов и склепов навевают если не скорбь, то тоску. Понимание, что ничем не лучше любого, кто покоится здесь, ослепляет. Я такой же бессердечный. Это не жизнь — существование.
Волк останавливается возле дерева, запрокидывает морду и воет. Протяжно, почти горько. Но почему здесь? Посреди этих могил? Поворачиваю голову и понимаю.
— Здесь мое сердце, — не столько Эмме, сколько себе говорю я.
Тот же склеп, тот же знак. Меня будто тянет туда. Будто сердце хочет наконец обрести хозяина. Чувствует его, притягивает. И это уже кажется не бредом, наоборот, самой логичной вещью, что была в моей жизни. В голове все переворачивается. Нереальное становится единственно верным, иллюзорное — самым настоящим.
Но тот, другой я вдруг отказывается идти в склеп. Ноги примерзают к земле. Отголоски боли сжимают легкие, дыхание перехватывает. Страх перед Королевой туманит разум. Не решаюсь открыть склеп, вместо этого Эмма почти выламывает двери. Знаю, что это нечестно и неправильно, но ничего не могу поделать. Закрываю глаза, вдыхаю поглубже и захожу вслед за Эммой.
Где-то здесь, вот в этих ничтожных клочках камня, мое сердце. Но где? Как найти? Чувствую, что оно здесь. Никаких коробок, только гроб и залежи пыли. Ни зацепок, ни подсказок. Мечусь как раненый зверь, не знаю, куда податься.
«Здесь. Рядом. Здесь», — крутится в голове без остановки.
— Какого черта вы тут делаете? — резкий голос Реджины окатывает ведром холодной воды.
— А вы? — Эмма реагирует быстрее меня, и это еще один повод дать себе мысленный подзатыльник. Она защищает меня не только от себя самого, но и от Реджины.
— Принесла цвету на могилу отца. Как и всегда по средам.
В этом вся Реджина. Все по плану, никаких отступлений.
— Она ни при чем, — загораживаю Эмму собой. Она всего лишь хотела помочь, а я не подумал, что можем натолкнуться на Реджину. — Я искал…
— И что же? — Реджина зла, а я не могу сказать, в чем дело. Реджина не помнит, а если помнит — еще хуже. Нельзя раскрывать карты.
— Только меня в свои отношения не вмешивайте.
Эмма хочет дистанцироваться, отойти от нас, но Реджина категорически не согласна. Ее всегда интересует только собственное мнение, и с ним нельзя не согласиться, иначе будут последствия. Совершенно точно неприятные. Реджина не чурается подлости, но сейчас откровенна, как никогда. Когда она бьет Эмму, застываю на пару секунд. Это слишком невероятно, чтобы быть правдой. Не продумывающая свою месть Реджина — невероятно. Она всегда делает грязную работу чужими руками, но в этот раз эмоции перевешивают. Здесь и сейчас она — сгусток ненависти и злобы, заполняющий ее сердце до краев. Она делает, не раздумывая, а Эмма отвечает. Тем более если открыто нападают. Пульс зашкаливает, в висках стучит кровь. Я должен остановить это безумие.
С трудом развожу их в разные стороны.
— Это мое решение. Я ухожу, но не к ней. Хочу разобраться в себе, все разложить по полочкам, понять, что мне нужно, в конце концов. Эмма тут ни при чем.
Реджина вытирает разбитую губу и смотрит на Эмму с такой ненавистью, что пробирает дрожь. А той наплевать, она готова снова кинуться на Реджину, потому что никому не дает спуска, а уж Реджине — особенно. Это выяснение отношений между ними, я лишь повод. И это не коробит, потому что знаю свое место. Без сердца подле королевы, послушный и примерный, вот только Эмма доказывает, что и без него все равно можно чувствовать. Возможно, не так остро, но выбирать не приходится. Реджина не отдаст сама, а забрать пока не получится.
Они расходятся: Реджина идет в склеп, Эмма — к выходу с кладбища. Возникает странное чувство, будто что-то разрывает надвое. Необходимость сделать выбор. Извиниться перед Реджиной или догнать Эмму? Самый сложный выбор для сердца, самый простой — для меня.
— Тебе нужно приложить лед к брови, — хватаю Эмму за рукав куртки. — Пойдем в участок.
Возможно, она устала, возможно, просто не хочет спорить: согласно кивает и идет за мной. Похоже, ее оборона дает слабину. Я не врал, когда говорил, что ухожу не к Эмме, совсем нет: я ухожу из-за нее.

Она позволяет помочь, но тут же отталкивает. Сама прикладывает лед и смотрит внимательно и открыто. Резкий контраст, но, может, если еще немного приоткрыться…
— Не знаю, что со мной. Может, схожу с ума, может, еще что. В голове сумбур, мысли путаются, и получается адская смесь, — смущенно и чуть виновато улыбаюсь. — Не понимаю, как вообще с ней связался.
— Это было просто и удобно, — Эмма понимающе кивает, — на расстоянии вытянутой руки. — Едва заметно морщится от боли в брови. — Когда в душе тоска, бесчувственность спасает.
Чувствую, как между нами возникает незримая связь. Будто нить, соединяющая два сердца. Глаза в глаза, и все остальное неважно. Эмма не только понимает меня, но еще и чувствует. Как себя.
Она кладет лед на стол и делает шаг ко мне. Еще один, и еще. Не отводит взгляд. Смотрит в глаза, а видит душу, вывернутую наизнанку одиночеством и грустью. Такую же, как и у нее. Она не спрашивает разрешения — зачем? — целует.
Вспышка. Лес. Солнце. Волк. Вспышка. Острие кинжала. Белоснежка. Вспышка. Оленье сердце. Злая Королева. Мое вырванное сердце в ее руке.
— Если захочешь сбежать, не сможешь, — ее рука сжимается на нем, все тело скручивает дикая боль. — Ты теперь мой. Навеки.
Боль. Шок. Стража. Коробка. Дверь.
— Грэм, что с тобой?
Эмма обеспокоена. Перевожу дыхание и выдыхаю. Наша связь — это магия. Рядом с ней я вспоминаю. Рядом с ней принимаю себя таким, какой есть. Рядом с ней тоска забирается куда-то под ребра и не показывается. Пока Эмма не уходит.
— Спасибо. — В ее глазах океан непонимания. Она не признает правду — не сейчас, — но это ничего, я подожду.— Я все вспомнил.
— О чем ты? — теперь хмурится. Догадывается, что я хочу сказать, понимает, но признавать не хочет.
И не надо, чтобы убедить, у меня есть время.
Не закрываю глаза. Не хочу пропустить ни одного мгновения. Видеть ее взгляд, ощущать дыхание, слышать вздох.
Первый спазм проходится дрожью по телу, второй — накатывает волной, после третьего приходит осознание — Реджина добралась до моего сердца. Сжимает, но не может решиться пойти до конца. Потому что это не Злая Королева, а Реджина, которая может снова стать Злой Королевой. Руки и ноги будто парализует, словно по телу проходит разряд электрического тока. Не могу устоять и падаю. Слышу крики Эммы, она пугается, цепляется за меня. А я… Боль оглушает и уже почти не ощущается, но я не жалею. Совсем.
Расплата за неповиновение лучше существования во лжи. Слуга всего лишь ослушался приказа Королевы, но обрел намного больше. Оказывается, и вырванное из груди сердце может чувствовать по-настоящему…