Смерть не такая страшная, как кажется. Обжигающе холодная, тисками сжимающая виски, радостно улыбающаяся. Это как нырнуть, нахлебаться воды и закрыть глаза. Пустота оглушает — все кончено. Нет балахона и косы, липкого ужаса и света в конце туннеля. Нехватка воздуха, остановка сердца, и ты становишься голосом в голове Лидии.
А может, мне везет, и умираю я не по чьей-то прихоти или из-за болезни, а чтобы спасти отца. Мораль, долг и все такое. Шагнуть за горизонт, вытащить из передряги отца и вернуться. Сущий пустяк. Смотрю в глаза Лидии, пока не отключаюсь. В них столько эмоций, что захлестывает с головой. Она как никто знает смерть. И если уж Лидия не боится, с чего пугаться мне? Она улыбается одними губами, по щеке катится слеза. Значит, сейчас. Она слышит замедляющееся сердцебиение. Хочу обнять ее, прижать к себе и сказать, что все будет хорошо, но именно в этот момент отключаюсь. Мало приятного болтаться между мирами. Холодно, зябко и одиноко. Я не вижу Лидию, потому что она там, в реальности, готова в любой момент вытащить из ледяной воды. Здесь только Скотт и Эллисон, до сих пор не определившиеся в своих отношениях. Застрянь они здесь, было бы, возможно, лучше, а я не хочу… Мне нужна Лидия. Видеть ее, слышать, держать за руку. Как друг, или брат, или случайный знакомый — неважно. Важно быть рядом с Лидией.
Когда все заканчивается, первая мысль: «Она спасает меня». Вытаскивает из ада и прижимает к себе. Ерошит волосы, шепчет на ухо милые глупости. Ее оборона рушится кирпич за кирпичом. Истеричный смех пробирает до кишок. Стоило всего лишь умереть, чтобы увидеть истинные эмоции Лидии. Чтобы узнать, как я ей дорог. Чтобы обнять и не отпускать, все сильнее сжимая руки. Кажется, она смеется и что-то говорит, но я не слышу. Поглощен собственными эмоциями. Понимание происходящего напрочь отключает здравый смысл. Не хочу анализировать, только не сейчас. Краем глаза выхватываю чей-то взгляд и чью-то улыбку, когда Лидия целует меня. Сама. Набираю в легкие побольше воздуха и мечтаю, чтобы время остановилось.

Только ночью, ворочаясь без сна в постели, понимаю предостережение Дитона. Тьма не просто гнездится где-то внутри — она окутывает, запускает свои щупальца в легкие, приближается к сердцу. Она шипит и извивается, пытается заполучить в свое безвозмездное пользование. Зарываюсь лицом в подушку и зажмуриваю глаза.
Не поддамся! Не когда Лидия Мартин в зоне досягаемости, только руку протяни. Понимаю, что это истерика маленького ребенка, но не могу остановиться. Глупо, нелепо — несправедливо! Почему хоть иногда не может быть хорошо, без «но» и «если»? Почему не у меня?
Дыши, Стайлз, дыши. Придется смириться с этой червоточиной. Закрывать от нее, отгонять на задворки сознания, контролировать — и жить. В конце концов, никто не идеален, а если заслонить тьму чем-то приятным, например, воспоминанием о поцелуе с Лидией, так почти и не ощущается. Легкий дискомфорт, как комариный укус или жужжание мухи. Всего-то.
Дыхание выравнивается, пульс приходит в норму. Наконец успокаиваюсь. Обнимаю подушку, представляю, что это Лидия, и пытаюсь заснуть. Рыжая, зеленоглазая, чертовски красивая Лидия машет мне рукой и радостно улыбается. Она сидит под раскидистым деревом, смутно напоминающем еще не срубленный неметон, и выкладывает еду из корзины.
— Думала, мы уже никогда не выберемся на пикник, — она подмигивает и разглаживает несуществующие складки на пледе.
Подхожу к ней, беру за руку и заглядываю в глаза. Тихая радость и безмятежность. Будто и нет многих месяцев опасности и потерь. Будто простые школьники, и в нашей жизни нет ничего сверхъестественного. Будто все так, как должно быть. Смутная тревога царапает внутри, не дает вздохнуть полной грудью. Сопротивляюсь ей, обнимаю Лидию, но не помогает. Она прижимается всем телом и расслабляется. Слишком расслабляется. Руки безвольно, как плети, свисают по бокам, голова мотается из стороны в сторону. Она бледна и холодна, как лед. Паника сковывает горло, а тьма разрастается до исполинских размеров.
Руки трясутся, почти роняю Лидию на землю, но в последний момент справляюсь с дрожью. Опускаю ее на плед и смотрю. Чем дольше, тем страшнее. Кажется, что она все больше бледнеет. Грудь вздымается еле-еле. Миг, и она перестанет дышать. Судорожно соображаю, что же делать. Вокруг ни одной живой души, Лидия не друид, неметон не даст ей силы. Лидия — банши, она предсказывает смерть, а не умирает.
Нет, нет, нет! Не было бы спокойствия во взгляде, светящейся улыбки. Был бы надрывный, раздирающий душу крик. Значит, есть надежда на спасение. Но что с ней? И снова это жужжание. Оно не дает сосредоточиться, только мешает. Иглой впивается в мозг, и все, о чем получается думать, — как его выключить.
— Впусти меня, — неожиданно громко раздается прямо над ухом. Голос хриплый, задушенный, надсадный. Будто его обладателю до чертиков больно. Еще секунда, и закашляется, выплевывая внутренности. — Впусти меня, — повторяет он тише, но настойчивее.
Мотаю головой.
— Это всего лишь игра воображения. Иллюзия. Твой потаенный кошмар.
Грубый смех обрывает и слова, и мысли. Ледяной порыв ветра сбивает с ног. Пытаюсь рассмотреть, кому принадлежит голос, но солнце слепит глаза. Темное пятно в поношенной куртке и с бинтами. Он стоит на месте: не уходит и не приближается. Не делает ничего.
Подползаю к Лидии и беру ее за руки. Она не приходит в себя. Ощущение, будто с каждой минутой из нее утекает жизнь. Будто кто-то забирает ее. Питается жизненными силами, чтобы воскреснуть самому. Поднимаю голову и вижу только небо. Нет раскидистых ветвей, дерева нет вообще. Только пень с огромным количеством годовых колец. Неметон на последнем издыхании. Так же, как и Лидия. Но маленький росток проклевывается и тянется к свету.
Судорожно поднимаю Лидию на руки и бегу так быстро, как только могу. Плевать, что это — ритуал, природа или еще какая чертовщина. Нет времени выяснять, нужно что-то делать. И я бегу, запинаясь, надеюсь, что все обойдется. Хотя бы сейчас. Выберемся из леса, Лидия откроет глаза, и все сомнения улетучатся.
Вздыхаю с облегчением, когда на ее щеках появляется румянец, а пульс учащается. Она приходит в себя.
— Впусти меня, — доносится глухим эхом до ушей.
Вздрагиваю. Этот шепот пугает до икоты. Он обещает вернуться. Заставить, подчинить, поглотить. Темнота подкрадывается со всех сторон. И я все падаю и падаю в нее, пока не достигаю самого дна колодца. По колено в воде, вокруг только сырой камень и непонятные водоросли. А сверху надрывается Лидия:
— Стайлз! Стайлз, очнись!
Меня трясет из стороны в сторону, будто кто-то тормошит. Лицо Лидии отражает отчаяние. Ей страшно оставлять меня здесь или остаться одной наверху?
Щеки обжигают удары наотмашь. Что происходит? Здесь только я. Один.
— Стайлз, просыпайся!
На голову падает камень. Маленький такой, почти неощутимый. Поднимаю голову и вижу Лидию с целой охапкой булыжников. Каждый последующий больше предыдущего. Уклоняюсь, мечусь по колодцу, но он слишком маленький. Лидия безжалостно бросает камни все больше и чаще, пока я не забиваюсь в угол. Кричу, кричу, кричу…
— Лидия!
— Ну наконец-то!
Она сидит рядом и плачет. Озираюсь по сторонам. Нет никакого колодца. Я в своей спальне, Лидия сжимается в комок сбоку и тихо поскуливает.
— Что с тобой? — Страх загнанной птицей бьет в виски. Неужели я сделал ей больно?
— Я думала, ты уже не проснешься, — шепчет она и прижимается так сильно, что перехватывает дыхание. Обнимаю в ответ и глажу по волосам. Успокаиваю.
— Я рядом, я с тобой, — целую Лидию в висок и пропускаю пряди между пальцев. Тягучие, рыжие, тяжелые. Но почему они выпадают?.. — Лидия? — мой голос звучит испуганно, отчетливо слышу это.
Она чуть отодвигается. Еле сдерживаюсь, чтобы не закричать. Вместо глаз пустые провалы, вместо губ — зияющая дыра, носа и вовсе нет, а некогда шикарные волосы немытыми космами лежат на плечах. Их нет, прямо на глазах с корнями вырываются и сыплются на кровать. Это не Лидия, это… Это… Это…
— Что, Стайлз? Такой я тебе не нравлюсь? — из ее рта вырывается змеиное шипение. — Так знай: твоих рук дело. Обещал уберечь, но не смог.
Пячусь к двери, но она наступает. Даже быстрее, чем я убегаю. Или это игра воспаленного мозга?
— Таков истинный облик банши, — она догоняет и вцепляется в плечи. Да так, что наверняка останутся синяки. Откуда столько силы в хрупкой Лидии? — Впечатляет?..
И она толкает меня туда, где должна быть дверь. Но ее нет, и я укатываюсь в темноту вперед спиной. Секунды тянутся бесконечно, пока ребра пересчитывают ступеньки. А Лидия стоит наверху и смотрит, смотрит, смотрит… Сердце сковывает льдом от ее зловещего смеха.
— Дверь не дверь, Стайлз. Дверь не дверь! — кричит напоследок.
— Стайлз! — Распахиваю глаза и резко сажусь на кровати. — В школу опоздаешь.
Отец уже в форме и с кружкой кофе в руках стоит в дверях.
— Иду, — ерошу волосы и закрываю глаза.
Всего лишь сон. Игры подсознания. Последствия воскрешения. Что угодно, но не реальность. Не хочу видеть Лидию такой. В ней слишком много света, чтобы тьма завладела ею. Не позволю этому случиться, чего бы это ни стоило.
Но все было так реалистично. И боль, и слезы, и радость… И тот, с бинтами. Куда он просил впустить его?

Ее стоны отдаются эхом в мозгу. Перекатываются мякотью на языке. Она выгибается навстречу губам. Зарывается пальцами в волосы, вычерчивает языком руны на моем теле. Отдается, отдается, отдается… А я пью ее, как живительный нектар. До дна. До последней капли. Чтобы не делиться ни с кем. Чтобы была только моей. Ничьей больше.
Она не боится. Принимает боль как часть игры. Желанное насилие на грани с наслаждением. Кровь мелкими каплями выступает на коже, и я ее слизываю. Смакую со знанием дела, наслаждаюсь, растягиваю удовольствие. Она вздрагивает, сама насаживается на пальцы.
Безумный, дикий огонь ее глаз сжигает. Искушает шагнуть за грань. Туда, откуда возврата уже не будет. Понимает ли она?.. Какая разница. Ей нравится, я питаюсь. Она пахнет болью и похотью, неразрешимым противоречием, и нет слаще аромата. Вдохнуть, прикрыть глаза и насытиться. А через секунду ощутить еще более сильный голод. Лидия Мартин — мой персональный наркотик. Слишком упоителен запах ее эмоций.
— Стайлз, — выдыхает она между ласками.
Заглядывает в глаза, будто прожигает насквозь. Видит? Осязает? Лидия не понимает и сотой части своих возможностей. Пока.
Кусаю шею, оставляя кровоподтеки. Она не сможет их скрыть, даже если захочет, но не сопротивляется. Неужели нравится? Не прочесть по глазам. Лучший способ соврать — сказать правду, и она рассказывает. Не таится, не отрицает — обрушивает нескончаемый поток откровений, за которым невозможно уловить суть. Истинно женское или только ее? Кто знает.
— Стайлз...
Царапает спину, ухмыляясь. Она впивается в кожу ногтями и прижимается еще ближе. Облизывает нижнюю губу, шумно выдыхает, проходится языком по верхней. Лидия играет с огнем, осознает это и наслаждается процессом. Манипулирует. Принимает игру — жаждет больше: и отдавать, и забирать. Власть — вот что ей движет. Власть — вот чем я одержим…
Убить. Разорвать. Подчинить. Ярость застилает глаза. Как она смеет посягать на то, чего хочу я? Как она смеет считать себя равной мне. Глупая девчонка!
Ни стонов, ни криков, ни скрипа — тишина. Чувствую, как лихорадочно бьется ее сердце. Пальцы сжимают горло. Лидия не может дышать, первые спазмы сдавливают легкие. Наверняка уже кашляет, а я все сильнее стискиваю пальцы на шее. Ее конвульсии доставляют физическое удовольствие, почти оргазм. Она мечется подо мной, умирает, и весь спектр чувств вырывается из-под контроля. Они оглушают и на миг подавляют мои потребности, подминают их под себя. Этого стерпеть не могу. Несовершеннолетняя банши сильнее тысячелетнего темного духа? Никогда!
Ее предсмертные хрипы — лучшая мелодия для моего слуха. Упиваюсь ее слабостью, пока не осознаю главную ошибку. Банши. От ее истошного крика лопаются сосуды в голове…
Резко сажусь на кровати. Все по-прежнему. Моя спальня, моя кровать, моя головоломка на стене. Насквозь мокрая футболка прилипает к телу. Встряхиваю волосами и закрываю глаза.
Эротический кошмар с Лидией Мартин? Если бы не так жутко, то…
Со скрипом открывается дверь, на пороге застывает Лидия. Неуверенно переминается с ноги на ногу, не поднимает взгляд.
— Можно?
Не узнаю обычно непоколебимую Лидию, которая делает, что хочет, не спрашивая разрешения.
— Мне страшно засыпать, — шепчет еле слышно и порывисто бросается ко мне. Прижимается всем телом, будто ищет поддержки. — Не хочу, чтобы ты снова меня убил. Не хочу.
Откуда она?.. Хочу спросить, но молчу. Она не скажет. Наверняка. Совершенно точно. Я уверен. Или боюсь услышать ответ?
Она комкает в руках мою футболку и громко дышит. Сглатывает, открывает рот и закрывает. Отчаянно хочет что-то спросить, но сдерживается. Почему?
— Как вы с этим справляетесь?
Вопрос звучит неожиданно резко. Как гром среди ясного неба. Не сразу понимаю, что именно она имеет в виду.
— О чем ты?
— О смерти, воскрешении, — делает паузу, — тьме в сердце.
Не знаю, смеяться или плакать. Очевидно же, что мы не справляемся. Скотт не контролирует обращение, у Эллисон лук валится из рук, а я... хожу во сне и не могу читать. Это совсем не странно... Жутко — вот нужное определение. Нереально и абсурдно, вопиюще несправедливо. Чувство, что реальность ускользает между пальцев. Пытаюсь ее догнать, а вместо этого получаю звездопад из букв.
Передергиваю плечами, отчего Лидия морщится. Сворачивается клубком на моей груди и ждет. Ее напряжение передается мне, каждая клетка тела подбирается, будто перед прыжком. Только куда? Врагов нет, защищаться не от кого. Все — в моей голове.
— Ты и сама видишь, мы не справляемся. — А что еще я могу сказать? Врать? Только не Лидии, едва ли не впервые прильнувшей ко мне так доверчиво и открыто. Только не Лидии, о любви которой мечтаю бессчетное количество месяцев. Только не ей.
— А если бы ты знал — тогда, перед погружением, — о последствиях, ты бы сделал это?
— Да, — грустная улыбка скользит по губам, — не задумываясь.
— И в этом весь ты. Сначала о других… Это нечестно.
Лидия делает совсем не то, что я от нее ожидаю. Змеей юркает вниз и накрывает мой пах пальцами. Быстро проводит вверх-вниз пару раз и дьявольски ухмыляется.
— Кто-то должен восстановить справедливость и сделать что-то для тебя, — облизывает губы, — совершенно бескорыстно.
Вжик молнии, прохладные пальцы в трусах — воздух вышибает из легких. Думать, рассуждать, сопротивляться выше моих сил. Лидия Мартин стоит на коленях и делает минет. Мне! Пожалуй, это самое невероятное, что случается со мной за семнадцать лет. И представить не мог.
— О-о-ох, — сдавленно шиплю сквозь зубы.
Дразнит. Кончиком языка щекочет уздечку, проходится по всей длине и смачно засасывает. Так, что круги перед глазами. Кажется, выкрикиваю ее имя, но не уверен. Чувства то отключаются, то включаются на полную катушку. Слишком хорошо, слишком невероятно и так развратно. Нет ни нежности, ни ласки, только похоть и желание обладать. В висках молоточком стучит нетерпеливый монстр.
Подомни. Возьми. Поимей.
Опускаю взгляд на Лидию. Припухшие губы, горящие глаза и... Она легко прикусывает член — на мгновение выпадаю из реальности. Она будто знает, как именно надо и что я при этом чувствую. На язык, за щеку, пропустить в горло — по крайней мере, так кажется по ощущениям.
— Лидия… — плыву по волнам удовольствия. — Еще немного…
— Стайлз! — Ее отчаянный крик, как удар по яйцам. Будто окутывает ледяной водой.
Резко распахиваю глаза и замираю.
Мы вдвоем посреди леса. Лидия бледна и испугана.
— Сделай что-нибудь, черт бы тебя побрал, — шипит она. Защитная реакция Лидии на любой случай. Злость заслоняет боль и беспомощность, злость мотивирует других. Заставляет действовать.
Хлопаю ресницами, все еще до конца не понимая, что происходит. Грань между сном и реальностью стирается окончательно. Это сон? Или сон был до этого? Или видение? Не могу же я спать на ходу, гуляя с Лидией по лесу. Гуляя ли? Понимаю одно — это игра на выживание. Ногицунэ забрался в приоткрытую дверь и сдаваться не намерен. Он пойдет до конца, чтобы заполучить меня: мое тело, мою душу, мою жизнь…
— Капкан, Стайлз, — настойчиво напоминает Лидия. Еще чуть-чуть, и она закричит.
Наклоняюсь к капкану и пытаюсь прочитать инструкцию, но буквы сыплются на землю. Не понимаю ничего, даже если представить, что текст анаграмма. Обычно так во сне, но не имею права рисковать жизнью Лидии, если вдруг ошибаюсь.
— Я не могу…
В ее глазах мелькает паника, но она все еще сдерживает слезы. Пытается мыслить рационально.
— Ты сможешь разобраться, ты же всегда во всем разбираешься, — в голосе проскальзывают умоляющие нотки.
Но в голову приходит только мысль об объятиях и сладких губах. Забудь об этом. Глаза бегают туда-сюда по маленькой надписи. Вскакиваю и хожу из стороны в сторону, хватаюсь за волосы. Думай, Стайлз, думай! А что, если…
Расцепляю механизм. Должно помочь, должно. Лидия убирает ногу, капкан захлопывается... она у меня в руках и смотрит своими огромными глазищами. Удивленно, облегченно и… как-то еще. Глаза в глаза. Мои руки на ее талии. Кажется, оба замираем. Неосознанно тянусь к ней, наклоняюсь. Ее лицо все ближе, губы ярче, дыхание прерывается. Рот приоткрывается и…
Я просыпаюсь.
— Какого черта, — устало закрываю глаза рукой.
— М-м-м.
Поворачиваю голову и в миллионный раз удивляюсь. Рядом сонно потягивается Лидия, переворачивается на другой бок и обнимает меня. Реальность окончательно ускользает. Единственное не меняется — что бы я ни делал, что бы ни чувствовал и ни думал, Лидия со мной. И радоваться бы, но это все больше пугает. А что если я наврежу ей? Что если это одержимость? Или еще хуже — ногицунэ хочет быть с Лидией?..

Все сливается. Живу как на чертовом колесе обозрения. Вверх — я, вниз — ногицунэ. Моргаю вроде бы я, а видит окружающее — он. Он намного старше и сильнее меня. Хаос образов, попурри мыслей в моей голове. Потому что он поглощает сознание, но я еще пытаюсь сопротивляться. Ради Скотта, отца, но больше всего ради Лидии. Он хочет ее. Отчаянно и яростно. Не понимаю, почему и зачем, но она нужна ему. Именно она. Лидия притягивает его как магнит. Он хочет обладать ею, причинять боль, зализывать раны, трахать до потери сознания. Он хочет… И я хочу, но не так грубо, и не с ногицунэ в моей голове. Иногда наши эмоции переплетаются, и мне чертовски страшно. Он контролирует тело, он может встать, найти ее и сотворить все, что крутится в мыслях. Греховное, порочное, неправильное.
Пытаюсь избегать Лидии. Чем реже он ее видит, тем меньше соблазн. Вот только тот, другой, тоже в моем разуме. Чувствует, как и я, может увидеть, что думаю я. И поступить совсем наоборот. Борюсь из последних сил, борюсь с ним, но ногицунэ только смеется. Мы оба понимаем, насколько неравная схватка. Ему нужно мое тело, мне — уберечь близких, даже ценой собственной жизни. Он смеется надо мной, потому что эгоистичен и одинок. Для него жизнь — игра, а люди пешки на доске го. Он бессмертен и непобедим, он может все.
— Почему я?.. — очередной вопрос в пустоту. Он не ответит, никогда не отвечает.
— Потому что умный, — скрипучий голос ногицунэ заставляет вздрогнуть. — Что может быть забавнее, чем обернуть твою смекалку против тебя же. — Смех царапает внутренности, будто металлом по стеклу. — Ты столько раз останавливал друзей у самого края благодаря находчивости, а теперь губишь их. Лучшая шутка — наблюдать за саморазрушением хозяина тела.
Сдираю кожу на костяшках, прокусываю губы до крови, но не могу его остановить. Ногицунэ не прекращает смеяться. Он издевается. Питается моим отчаянием. Раздор и паника, хаос и боль делают его намного сильнее. И только воспоминания о Лидии не дают сорваться. Он пользуется этим, нагло и беспринципно. Понимаю это слишком поздно. Слишком…
Ношико говорит, что ногицунэ делает сильный ход, разделив нас. Думаю, что решающий. Не потому, что нас двое. Не потому, что умираю — чувствую, как внутренние органы отмирают, кровь все медленнее течет по венам, пальцы немеют. Потому, что он забирает надежду. Забирает Лидию. Он отвлекает внимание мной, чтобы похитить ее. Ему неважно, что Лидия банши и сможет предостеречь его от смерти. Важно, что я без нее не смогу. Сойду с ума, если буду виновен в ее смерти. Не за что будет цепляться. Вместе с ее меркнущим светом уйду я. Он слишком много времени провел в моей голове.
— Нам нужен божественный ход, — говорят они.
А мне нужна она, и плевать на все ходы, вместе взятые. Ногицунэ понимает. И чувствует озноб и недомогание, как и я. Мы умираем. Остаются дни, если не часы, отведенные обоим. Ему нужно заполучить тело, мне — выиграть время для друзей. Чертов герой Стайлз Стилински! Эта мысль беспрестанно крутится в голове, сводит с ума и придает сил одновременно.
Где сейчас Лидия? Как она? В порядке ли? Где этот монстр с моим лицом? Питается ее страхом и болью? Насмехается, шантажирует, заставляет подчиниться? Мысли тисками сжимают сознание. Не могу думать о чем-то еще. Только о Лидии с ногицунэ. Найти, уберечь, а потом можно и умереть.
Калейдоскоп образов закручивает меня по спирали. Теряюсь в происходящем, пока не вижу ее. Обнимаю, зарываюсь носом в волосы. Корица и клубника — она, Лидия. Такая же, как и прежде, только взгляд испуганный. Но это ничего, это можно исправить. Облегчение накатывает так стремительно, что ноги подкашиваются. Падаю на колени, увлекая ее за собой. Ногицунэ отпускает, позволяет забрать ее. Чтобы что?..
Будут еще ходы. Наверняка. Теперь он контролирует Они, но Лидия рядом со мной. Смогу заслонить. Мне умирать не страшно, и так одной ногой на том свете. Чувствую, как время отсчитывает последние вздохи. Отдавать жизнь за отца было страшнее, потому что впервые. Сейчас знаю, чего ожидать. В конце концов, такова реальность. Рано или поздно… В моем случае рано, значит, так и должно быть. Наверное…
Больше не могу. Силы покидают, рефлексы замедляются. Теряю сознание и кулем оседаю в руках Лидии. Она что-то говорит, плачет, пытается привести в чувств — что-то делает. Не надо, Лидия. Все хорошо, я рядом. Немного полежу, и пойдем дальше. Спасать остальных. Дергает за отвороты рубашки, бьет по лицу, но все без толку. Я почти труп. Еще немного…
— Эллисон!
Нечеловеческий крик Лидии разрывает барабанные перепонки.
«Эллисон умирает», — понимаю неожиданно ясно. Где-то там, наверху, наверняка в сражении. Бок о бок со Скоттом, Айзеком и остальными. Умирает из-за меня. Из-за ногицунэ. Из-за несправедливости жизни. Еще несколько минут, и ее не станет. Лидия потеряет единственную подругу. Скотт — первую любовь. Айзек — смысл жизни. Одна ошибка и несколько секунд. Мало и слишком много.
— Эллисон, — уже шепчет Лидия и плачет, уткнувшись мне в рубашку. Горько и обреченно, навзрыд. Я не знаю такой Лидии, она впервые открывается с такой стороны. Доверяет. — Очнись, Стайлз, очнись, — твердит, как молитву, все сильнее прижимаясь. — Очнись!
И я снова иду навстречу ее голосу. Как мотылек летит на свет, так я тянусь к Лидии. Не открывая глаза, еле сдерживая стоны, глажу ее по волосам и целую в висок. Посреди какого-то туннеля, в грязи и сырости, мы обнимаемся как одержимые. Потому что «потом» может не наступить. Потому что завтра можем умереть. Потому что не чувствую вдохновения, чтобы сделать божественный ход.