Из дневника Гермионы Грейнджер:

«В детстве я любила свой день рождения. Улыбающиеся родители, шоколадные конфеты и аттракционы, от которых захватывало дух. Мечта любого ребенка. В Хогвартсе он потерял очарование, перестал быть волшебным и неповторимым. Слишком захватывающей была новая жизнь. Парк аттракционов разом утратил привлекательность в мире перешептывающихся портретов, движущихся лестниц и старинных фолиантов об истории великого искусства магии. А потом и вовсе стало не до дня рождения. Смертельно опасные приключения, беспокойство за друзей и родителей, крестражи, битвы. Какие тут праздники. Не то чтобы ребята не пытались, но… Правильная Гермиона Грейнджер не могла радоваться, когда кому-то было плохо. Странное ощущение. За это я себя и корю, и уважаю».

— Гермиона, милая, пора выходить, если ты не хочешь впервые в жизни опоздать на работу, — я поднимаю голову и понимаю, что Рон прав. Последний глоток кофе, пара взмахов палочкой, и я готова.

— Конечно, дорогой, — привычно целую Рона в щеку и аппарирую. Несколько кварталов пешком, поворот налево и «Встречай меня, любимое Министерство магии». Через камин, конечно, добираться проще, да и быстрее, но я и так слишком много времени сижу в офисе. Свежий воздух полезен, а пешие прогулки нормализуют кровообращение. Будь Рон сейчас рядом, закатил бы глаза, а Гарри чуть снисходительно улыбнулся. Иногда я все та же несносная всезнайка Грейнджер, но ведь все не без изъяна.

— Привет, Гермиона, — у входа в Министерство активно машет рукой Парвати или Падма. Издалека и не поймешь.

— Здравствуй, — я вежливо улыбаюсь и хочу побыстрее оказаться внутри.

— Говорят, у тебя сегодня день рождения, — Патил вопросительно смотрит, и я киваю. — О, тогда поздравляю, — почти восторженно пищит, пытается неуклюже обнять. Значит, Парвати. День обещает стать бесконечным.

— Спасибо, Парвати, но мне пора, — даже не пытаюсь улыбаться. Глупая болтушка, которая через пару минут разнесет по Министерству потрясающую новость. Что такого замечательного в моем дне рождения — я упорно не понимаю, но кого интересует мое мнение.

Пожалуй, стоило сегодня прийти раньше обычного. По пути к рабочему месту меня как минимум пять раз обняли, трижды расцеловали, дважды чуть не оторвали руку, а какой-то наглец предложил проводить до отдела. Пять лет самостоятельно ходила, а тут вдруг не доберусь. Казалось, будто я больна, так все прыгали на задних лапках.

Отдел Тайн встречает меня сыростью, многочисленными стеллажами и чуть затхлым воздухом. Я с наслаждением вдыхаю и прикрываю глаза. За годы, проведенные здесь, поневоле влюбляешься в гнетущую атмосферу, чернильный аромат и пыль повсюду. Становишься частью маленького мира, в который посторонним вход воспрещен.

— Миссис Уизли, миссис Уизли, — новый практикант бежит ко мне со всех ног, словно от этого зависит его жизнь. Практиканты все одинаковы: суетливые, назойливые, болтливые, чересчур любопытные. Наверное, и я была такой. Не уверена, но… Позже подумаю.

— Да, мистер… — под вопросительным взглядом парнишка тушуется, краснеет, опускает взгляд в пол.

— Уизерли, — мямлит он, не поднимая глаз. Не такая уж я и страшная, чтобы так смущаться.

— И что за срочность, мистер Уизерли? Пожар, наводнение, землетрясение? — я насмешливо улыбаюсь и жду реакции. Забавный.

— Что вы, миссис Уизли, — он поднимает глаза и робко улыбается. Все-таки уловил юмор, молодец. — В отдел поступил новый артефакт, — удивлена. Обычно об этом предупреждают заранее. Либо авроры во время рейда конфисковали, либо нашелся в недрах Министерства и представляет какую-либо опасность. Гарри не упоминал об изъятии артефактов, значит…

— И что же это? — Уизерли переминается с ноги на ногу и смотрит по сторонам. Волнуется. Для некоторых практикантов и усовершенствованный порт-ключ— величайшее изобретение, но все-таки.

В комнату влетает желтый кособокий самолетик. Кто-то явно торопился. Он подлетает аккурат ко мне и опускается на плечо. Разворачиваю пергамент и вижу знакомые косые строчки:

«Уверен, ты будешь только рада лишней работе сегодня. Понятия не имею каким образом, но мои практиканты нарыли в поместье Бёрков один весьма занятный артефакт. Ума не приложу, как он оказался у этих недоумков, но факт остается фактом — Еиналеж ждет не дождется, пока ему подоткнут одеялко в отделе Тайн.

Ты еще стоишь? Предполагается, что я злорадно ухмыляюсь.

Да-да, Гермиона Грейнджер, артефакт твоей мечты уже должны были доставить к тебе на рабочее место. Жду радостных писков и серенад под моим окном.

P. S. С днем рождения. Да, я в курсе, что поплачусь за гнусное издевательство и игнорирование твоей просьбы, которая больше напоминала приказ.

P. P. S. Еще никого не заавадила?

P. P. P. S. Специально придержал пару дней, так что считай это подарком. Больше ведь ничего не примешь.

Целую, Гарри».

— Так какой артефакт, говорите?

— Зеркало Еиналеж, миссис Уизли. Если позволите, оно такое красивое, что… — я чуть сползаю по стене, смотрю в одну точку, не верю ушам. — Вам плохо? — заботливый Уизерли подлетает ко мне, поддерживает за локоть и подводит к стулу. Падаю в него и несколько раз моргаю. Еиналеж. Сколько я читала о нем, сколько мечтала увидеть, прикоснуться, тщательно изучить свойства. Чудо, не иначе.

— Где зеркало? — в голосе отчетливо звенит сталь.

— Может, вам лучше…

— Вы не расслышали вопрос? — Уизерли тушуется, но не смеет перечить. Я иду за ним между стеллажей и чувствую, как сердце замирает в предвкушении. Через пару минут я наконец увижу один из самых могущественных и древнейших артефактов, известных человечеству.

Я благоговейно провожу кончиками пальцев по резной раме. В полумраке светятся позолотой руны. Замираю, едва дыша. Слишком неожиданно. Зеркало Еиналеж. Странно, что Дамблдор не уничтожил его, когда была возможность. Гарри рассказывал о давнем разговоре с директором. После мы долго гадали, что же на самом деле видел Дамблдор в зеркале. Гибель Волан-де-Морта, мир в магическом сообществе, торжество света или что-то более приземленное. Живую Ариану, к примеру.

— Можете идти, Уизерли, — отгоняю непрошеные мысли. Не лучшее время для воспоминаний. Меньше слов — больше дела. Обхожу по кругу артефакт, разглядываю со всех сторон. Уж я-то постараюсь выявить все его магические свойства. Сколько тайн оно прячет, сколько разочарований ждет на пути к их разгадке! Я едва не танцую от радости, когда... Зеркало мне подмигивает. Нахально и самоуверенно. Соплохвост меня затопчи, как это возможно? Обман зрения или предложение? Закрываю глаза и считаю до десяти. Может, стоит взглянуть краем глаза?

Из дневника Гермионы Грейнджер:

«Сколько себя помню, я боролась с искушением. Маленькая решительно проходила мимо витрин с шоколадными конфетами, чтобы не расстраивать родителей-стоматологов. После первого стихийного выброса отказывалась верить, что случилось что-то противоестественное. В Хогвартсе глотала слезы, но оставалась собой — заучкой Грейнджер. Потом подпихивала Гарри с Роном, вытаскивала из передряг, толкала вперед, когда больше всего на свете хотелось остановиться и выдохнуть.

Что значит устоять перед искушением? Быть сильной. Так мне казалось. Поддаться — дать слабину.Вот так просто. Белое и черное. Мама всегда говорила, что я слишком категорична и когда-нибудь меня это погубит. Как же она была права».

Я зачарованно смотрю на зеркало. Невесомо провожу кончиками пальцев по матовому стеклу. Подушечки покалывает. «Еиналежеечяр огеома иша вон оцим шавшио авыза коли» вспыхивает золотым цветом и гаснет. Оно зовет меня, если я хоть что-то понимаю в магических артефактах.

Что я теряю? В конце концов, изучить свойства зеркала можно, лишь заглянув за мутноватую рябь. Посмотреть внутрь.

Отбросив сомнения, встаю перед Еиналеж. «Самое сокровенное, самое отчаянное желание. Самое — самое», — раз за разом повторяю я. Зажмуриваюсь, сосредотачиваюсь, но терпение быстро заканчивается. Слишком любопытно.

Открываю глаза и… закрываю. Считаю до десяти и снова открываю. Ничего не изменилось. Что за черт?

Из зазеркалья я счастливо улыбаюсь, а рядом стоит Гарри, ласково смотрит в глаза и нежно поглаживает мой округлившийся живот.

Удивление и непонимание накрывают с головой. Почему он? Гарри — друг, самый лучший, верный и любимый, но только друг. Я и не думала никогда о нем в романтическом ключе. Еще в школе выбрала Рона и ни разу не пожалела об этом, но тогда почему самым отчаянным желанием оказался Гарри? Не понимаю.

— Уизерли, — шепчу в пустоту. В отделе особые чары, знаю, что услышит.

— Да, миссис Уизли, — появляется дажебыстрее, чем я ожидала.

— Принеси зеленый чай с мятой и чистый пергамент, а после займись описью артефактов, — Уизерли удивлен, но кивает и тут же уходит. Понятливый мальчик.

Из дневника Гермионы Грейнджер:

«Я всю жизнь была уверена в принятых решениях. Сегодня, пожалуй, впервые задумалась, всегда ли правильно поступала. Родители с детства привили рациональность, поэтому я трижды думала, прежде чем что-то сказать или сделать. Тем более в отношениях. Иногда я мечтала стать порывистой и эмоциональной, но не получалось. Страх, разочарование, боль поглощали с головой в самые тяжелые моменты жизни, но страсть, нежность или любовь — совсем другое. Наверное, я сухарь, ведь, даже выходя замуж, руководствовалась скорее разумом, чем чувствами. Все казалось предельно простым. Рона я знала с детства, он был простым, понятным, надежным. Даже его предсказуемость и бестолковость устраивали меня. И мы были счастливы. Каждое воскресенье ужинали в «Норе», выбирались на побережье, смеялись, радовались жизни. А что теперь? Впервые за пять лет семейной жизни я сомневаюсь. И из-за чего? Из-за глупого артефакта, который якобы показывает самое сокровенное желание. Я и Гарри? Что за бред?»

Устало тру виски, сидя в кресле. Не верится, что сомневаюсь в браке с Роном. Так привыкла принимать на веру то, что написано в книгах, что не уверена в правильности взвешенных и продуманных решений. Невероятно. Дамблдор был прав, когда решил спрятать его. Еиналеж опасно.

— Гермиона, — доносится до меня до боли знакомый голос. Гарри. — Сколько можно работать? — я удивленно смотрю на него, а Гарри смеется. — Пойдем обедать, — говорит он и тянет меня за руку.

— Еще рано, — неуверенно возражаю я. Прикосновение его пальцев волнует кровь. Это все из-за чертова зеркала. Раскрошить бы его в пыль!

— Два часа дня, мисс Я-не-ем-во-время-работы, — он легко улыбается, — я ведь и заставить могу.

— Не стоит, — поднимаюсь, — пожалуй, мне не помешает проветриться.

— И как Рон тебя терпит? — Гарри насмешливо вскидывает бровь. — Ты же трудоголик, каких поискать, — теперь я смеюсь в голос.

— Это говорит человек, повенчанный с работой. Иногда я поражаюсь выдержке Джинни. Если бы я была на ее месте...

— Вытаскивала бы за шкирку со всех рейдов, — заканчивает Гарри и хмурится.

— Скорее бросалась бы под непростительные вместе с тобой. Не смогла бы сидеть в ожидании чуда.

— Поэтому-то ты и не на ее месте, — я приподнимаю бровь и смотрю на него с подозрением, чувствуя, как сердце пропускает пару ударов. Просто фраза, которую он мог бы сказать кому угодно. Просто ли фраза? Так странно, я задаю самой себе вопрос, ответ на который Гарри знает гораздо лучше. Не мог же он допускать возможность романтических отношений между нами. Или мог?

— Гарри, — неуверенно начинаю я...

— Бегом обедать, — он улыбается и чуть не волоком тащит к выходу. Лишь едва заметная складка между бровей выдает его напряжение. Всю дорогу до министерской столовой мы молчим. Не знаю, о чем думает Гарри, — хотя кого я обманываю?! — но брови по-прежнему напряженно сведены. А в моей голове... В моей голове последние несколько часов творится черте что. Ненужные, совершенно неправильные мысли, но такие соблазнительные, что выбросить их из головы не получается. Как же все это глупо.

— Как у вас с Джинни дела? — осторожно спрашиваю я, накалывая помидор на вилку.

— Хорошо. А как у вас с Роном? — будто нехотя отвечает он. Конечно, я заметила, что мысленно он далеко отсюда. Да и с вопросом можно было не торопиться.

— Спасибо, тоже хорошо, — Мой голос звучит сухо, а Гарри по-прежнему безэмоционально кивает. Дружим без малого четырнадцать лет, а разговариваем, будто случайные знакомые. Тошно.

Какое-то время мы молчим, уткнувшись в тарелки. Обедаем, не ощущая вкуса пищи, — с тем же успехом я могла бы сейчас жевать картон. В душе сумбур, а внешне... Внешне я привыкла оставаться равнодушной и даже немного отстраненной.

— Гермиона, ты никогда не думала, как могло бы все сложиться, если бы мы так не торопились жить после войны? — я осторожно опускаю вилку на тарелку: руки затряслись, я и без того едва удержала прибор. Глубоко вздыхаю и на пару мгновений прикрываю глаза.

— О чем ты? — ком в горле мешает свободно дышать, в висках начинают стучать молоточки, а вдоль позвоночника прокатывается жаркая волна.

— О нас с тобой, — в его привычной решимости сейчас явственно слышится нотка раздражения. Предсказуемо. Он ведь знает, что я поняла, о чем он говорил. Тяжело сглатываю, понимая, что наши жизни сейчас изменятся раз и навсегда. — Глупо отрицать, что Рон слишком нетерпим и ограничен, а Джинни любит скорее победителя Волан-де-Морта, чем мальчика, выросшего в чулане под лестницей. Не перебивай, — он взмахивает рукой, останавливая мои возражения. — Никто меня не знает лучше, чем ты. Никто не поддерживает искреннее тебя. Никто не рискует говорить главному аврору самую неприглядную правду напрямик. И у тебя ведь так. Посмотри правде в глаза, Гермиона, мы понимаем друг друга без слов.

— Но мы же друзья, это естественно, — говорю я и поражаюсь, насколько искусственными кажутся слова, а голос— деревянным.

— Нет, Гермиона, — грустно усмехается он. — Ты же понимаешь, к друзьям так не относятся. Поначалу я пытался убедить себя в том, что мы просто друзья, игнорировал потеющие ладони и ускоряющийся пульс, но сейчас... Слишком поздно. — Гарри опускает голову на сцепленные руки. И я не представляю, что сказать.

— Когда? — вопрос срывается с языка прежде, чем я успеваю себя остановить. Гарри удивлен: хмурится, взволнованно сглатывает. — Пару лет назад, — он пристально смотрит в глаза, ждет реакции. — Но почему сейчас? — я обескуражена. Руки дрожат, внутренности завязаны в узел, дыхание сбивается. Происходящее кажется сюрреалистичным сном. Не зря я не люблю свой день рождения. Слишком много сюрпризов.

— Потому что впервые увидел в твоих глазах сомнение, непринятие, разочарование. Глупо, да? — он запускает руку в волосы, от чего они встают дыбом. — Ты всегда была правильной и непоколебимой, и я боялся осуждения в твоих глазах. Кто бы мог подумать, что Гарри Поттер — трус, — невеселая ухмылка искажает черты его лица.

— Но как же Рон и Джинни? — он изумленно хлопает ресницами, неверяще смотрит на меня.

— Так ты не отвергаешь меня? — Гарри неуверенно накрывает мои пальцы своими. Я вздрагиваю, паника накрывает с головой. Впервые так сильно. Я вскакиваю и ухожу настолько быстро, насколько позволяют приличия.

Из дневника Гермионы Грейнджер:

«Гарри, Гарри, Гарри... Ладонь горит от неуклюжего прикосновения. Я и подумать не могла. Или не хотела. А может, боялась. Мерлин, как случайность может перевернуть жизнь, разрушить привычный и спокойный мир, поставить все с ног на голову! И что прикажете делать? Пришло время взглянуть правде в глаза. Фальшь сейчас неуместна. На третьем курсе я восхищалась мужеством Гарри, на четвертом — задыхалась от непонятных чувств, на пятом — грустно вздыхала, а на шестом — решила, что Рон тот, о ком я мечтала, тем более, у Гарри была Джинни. Думала, что бабочки в голове — игра воображения, все из-за его отваги и благородства. Результат уважения и восхищения. Браво, Гермиона, ты мастер самовнушения. И как поступить со встрепенувшимися чувствами? Слишком сложно для рациональной Гермионы Грейнджер, давно уже Уизли.

Мама говорила, день рождения — прекрасный повод начать жизнь с чистого листа. Но как? Перечеркнуть прошлое, растоптать чувства Рона и Джинни? Жить во лжи, улыбаться через силу, делать вид, что ничего не изменилось — тоже не выход. Или и это очередной самообман?»

Рон целует меня и лепечет что-то о романтическом сюрпризе. Я глажу его по волосам, но больше всего хочется аппарировать в какой-нибудь парк, побыть одной, побродить по аллеям, подумать. Как друг перестал быть другом, а муж — единственным? И что делать с этим знанием? Как я вообще могла подобное допустить?

Зеркало Еиналеж не дает ни знания, ни правды, лишь показывает самое отчаянное желание, а это уже намного больше. Я не знаю, как выпутаться из паутины противоречивых чувств, но как-то придется: не в моих правилах пасовать перед трудностями.