Пальцы музыкантов выстукивали ритм на барабанах, рефреном звучала жалоба тростниковой флейты, и где-то за пеленой нездешнего мотива тихо плакала вина*. Томная мелодия, похожая на долгий и выматывающий душу стон, протягивала свои извивающиеся щупальца к единственному слушателю. Молодой мужчина, не отрываясь, смотрел на неподвижный шелковый занавес, который вот-вот должен был исчезнуть, как колода карт в сморщенной ладони старой цыганки, предсказывающей судьбу.

Завеса действительно скоро пришла в движение. Женская рука, украшенная тонкими золотыми браслетами, решительно отвела ее в сторону, и перед зрителем предстала танцовщица. Напряженная, как натянутая тетива, она сделала несколько неуверенных шагов к мужчине, а потом, будто испугавшись чего-то, отбежала назад. Она отвернулась от него и стала медленно раскачиваться из стороны в сторону. Длинные волосы, украшенные мелкими белыми цветами, упали ей на спину…

Прекрасная смертоносная кобра, ощущающая своим гибким телом ритм барабанов и едва уловимую вибрацию земли и воздуха, начала свой танец.

Две тонкие полоски ткани, расшитые серебряными нитями, почти не скрывали наготы танцовщицы. Тело, которое умелые руки рабынь умастили драгоценными бальзамами, мерцало в свете факелов; вспыхивала золотая пудра на плечах. Браслеты с крошечными колокольцами позвякивали в такт каждому движению. Длинные ногти на руках девушки и ее дерзкий рот алели зернышками граната, а ладони и ступни были выкрашены красной хной.

Приблизившись к зрителю, она подняла руки над головой и на мгновение замерла. Затем начала бесстыдно поводить бедрами, откинув голову назад и выгнув спину.

Напиток соблазнения и страсти ударил мужчине в голову. Стиснув зубы и тяжело дыша, он потемневшими глазами наблюдал за бесовской пляской, чувствуя, что еще немного, и он рванется вперед, как раненый зверь, и растерзает загнавшего его в угол охотника.

Нет, не радость и не умиротворение несла в себе танцовщица. Кружа в пляске, дразня бедрами и сверкая руками, призывая припасть к ее животу и лону, насытить ее женское естество извечным мужским желанием, она была как клинок возмездия, приставленный к горлу. Обладать ею означало погибель, но и отказаться, оттолкнуть от себя здесь, сейчас, под неумолчный рокот барабанов и всхлипы вины, было невозможно.

И он позволил увлечь себя, поработить, распластать под ее телом и белыми коленями. Как будто накурившись индийской дурманящей травы, сквозь розоватое марево видел приближающееся к нему лицо с влажными губами, холодную сталь глаз и чувствовал на своей коже острые, как укусы, поцелуи. Истерзанный ненасытностью танцовщицы, он проваливался в молочный туман, и только прохлада сжимающих его женских бедер и огонь, пылающий в чреслах, не давали душе окончательно расстаться с телом.

…Кажется, он вскрикнул, потому что спящая рядом жена проснулась и испуганно села на постели.

- Что с тобой, Володя? – Её заботливый и встревоженный голос прогнал остатки сна. – Тебе приснился кошмар?

Мужчина всматривался в предрассветные сумерки, затем провел рукой по лицу, прогоняя видение танцовщицы, у которой было лицо его супруги.

- Нет, не кошмар. Мне снилась ты. – Он попробовал улыбнуться и погладил ее по волосам.

- Я? Тогда почему ты кричал?

Он снова лег, увлекая Анну за собой.

- Ты хочешь знать?

- Конечно. – Поерзав, она удобно устроилась под его боком.

- В моем сне ты была танцовщицей… Знаешь, такие до сих пор есть в Индии, они служат при храмах. Их еще называют баядерками. О них ходит много легенд.

- Я слышала о легендах, можешь не объяснять. Баядерки не только танцуют на праздниках, но еще отдаются жрецам и приходящим в храм мужчинам. – По недовольному тону жены мужчина догадался, что она хмурится.

- Верно. – Он удивился ее осведомленности. - Их с детства обучают искусству любви.

- Ты называешь распущенность искусством? – потрясенно спросила женщина.

- Это не распущенность… Они в совершенстве владеют умением соблазнять и дарить наслаждение, поскольку считают, что любовная близость – наивысшее благо, дарованное людям… А танец - самый древний способ воспламенить страсть, и баядерки пользуются им.

- И мужчины тоже. – В голосе Анны появились колючие нотки.

Владимир крепко обнял жену и прижался губами к ее теплому затылку.

- Неужели ты все еще не можешь простить мне того случая, когда я тебя заставил танцевать передо мной?

Напряженное молчание Анны сказало ему, что он прав в своих подозрениях.

- Ты волен был заставить свою крепостную подчиниться, - наконец произнесла она.

- Нет! Все не так! - Он повернул ее к себе. – Я должен поговорить с тобой о давней истории. Тот случай, как заноза, ставшая причиной нарыва... Он не дает покоя ни тебе, ни мне. Анна, я неоднократно просил у тебя прощения, но ни разу не объяснил, почему так поступил с тобой.

- А что тут думать? – Она приподнялась на локте. В ее тоне зазвучала горечь былой обиды. – Ты хотел унизить меня и показать мое истинное положение человеку, соперничества с которым боялся. Распутный танец Саломеи подошел для этого как нельзя лучше.

- Нет. – Он смутился. - То есть, по-своему ты права, конечно. Но главная причина не в этом.

- Даже не хочу о ней знать. – Она натянуто усмехнулась. – Какая разница, в чем причина? Я твоя жена, а значит, должна простить тебе все, что было раньше. Имеет значение только то, что происходит между нами сейчас.

- Не терплю, когда ты пытаешься играть передо мной, да еще так плохо. – Он взял ее лицо в ладони и всмотрелся в светлые, пугающе отстраненные глаза. – Я хотел, чтобы ты была моей. И осознала, что принадлежишь только мне, и никому другому. Но не как хозяину, понимаешь?

- Ты выбрал не лучший способ.

- Есть еще одно… Я втайне надеялся, что танец разбудит твою чувственность. И не ошибся.

- Что ты имеешь в виду? – дрожащим от негодования голосом спросила Анна.

- Ты ведь что-то ощутила тогда, верно? Я видел твое лицо, твои глаза, когда ты танцевала… Недаром после представления ты снова пришла ко мне.

- Ложь! Я пришла отомстить тебе за оскорбление, - выкрикнула она и вздрогнула, вспомнив, как в наряде Саломеи явилась в комнату к барину. Но только ли отомстить? Темная сторона ее натуры шептала: «Поддайся, уступи и тем одержи над ним верх!». Грех был так близок, так сладок и манящ, но злость заставила ее опомниться. – Я презирала себя, а тебя ненавидела в тот момент так сильно, что готова была убить!

В памяти Владимира вновь всплыл его сон: Анна в наряде храмовой танцовщицы истязает страстью своего случайного любовника.

- Я знаю, что ты была готова на все. Ты хотела отомстить? Это тебе до сих пор не дает покоя? Хорошо, я предоставлю тебе шанс восполнить упущение. – На его лице появилось незнакомое ей выражение.

- О чем ты? – За полтора года их образцового супружества Анна ни разу не видела Владимира таким. В родном лице мужа проступили чужие черты.

- У тебя должен был остаться тот наряд Саломеи. Наверняка он до сих пор лежит на чердаке вместе с театральным реквизитом.

- Почему ты вспомнил о нем?

- Ты моя жена и должна повиноваться мне, - произнес он, сумев за уверенным тоном скрыть свое волнение. – Я хочу, чтобы сегодня вечером ты снова станцевала в нем для меня.

- Володя, как… Ты, верно, шутишь? – Она всклочила с кровати, не веря своим ушам. – Зачем ты так жестоко насмехаешься надо мной?

- Никаких шуток. Это не просьба, а приказ, Анна.

Ощущение дежавю было так сильно, что она зажмурилась.

Комната, свечи, музыканты, сведенный в болезненной усмешке рот и мчащаяся по венам жгучая ненависть к обидчику, заставляющая обольстительно изгибаться в танце, обнажая, кажется, не только тело, но и саму душу…

Короткий взмах, и на лице мужчины отпечатался след пощечины. Анна занесла руку, чтобы ударить снова и тем выплеснуть клокотавшую в груди ярость, но Владимир поймал ее запястье и больно сжал.

- Сегодня, - повторил он. – После ужина меня вполне устроит.

- Никогда! Вы сошли с ума! – в обращении к мужу она впервые перешла на «вы».

- Я все еще хозяин в этом доме, и все, кто находится под его крышей, обязаны исполнять мои приказы. В первую очередь это касается вас, сударыня. – На его губах зазмеилась жесткая ухмылка. – Ба, да что я вижу? Вы боитесь? Где же ваша хваленая гордость? Вы хотели отомстить – я даю вам такую возможность.

Впоследствии он признавался сам себе, что если бы Анна, испугавшись происходящего, бросилась с плачем ему на грудь, если бы показала свою уязвимость, то ему ничего не оставалось бы, как на коленях вымаливать у нее прощение и каяться в неудачном розыгрыше. Но рубец, оставленный в душе Анны унижением, пережитым ею в пору зависимого положения, заставил женщину принять брошенный вызов.

Ее глаза сузились, и она с презрением произнесла:

- Если вы желаете барон, я буду танцевать.

И, не желая более оставаться в обществе мужа, баронесса покинула супружескую спальню.


*вина – индийский музыкальный инструмент

«Женщина, поставленная у всех народов в условия рабства, вполне зависящая всюду от произвола мужчины, существо слабое и не способное к энергичному сопротивлению, несомненно, всегда и везде старалась действовать на лучшие чувства мужчины, чтобы добиться его расположения кротостью и привязанностью. Поэтому она всегда стремилась окружить его возможно большею нежностью, довольствуясь сама лишь ничтожными частицами ее… Сильные желания и страсти были бы несовместимы с этой наклонностью ее сливать свою личность с личностью другого, с этой почти полной утратой ею всякой воли, которая обыкновенно наблюдается только в некоторых болезненных состояниях, равно как и при гипнотизме. Поэтому женщина действительно испытывает сексуальное наслаждение от любви только в том случае, если она всецело отдается любимому мужчине. При этом она счастлива все-таки не столько вследствие физического удовлетворения своего чувства, сколько благодаря сознанию, что она осчастливливает своею любовью того, кого любит».

(Чезаре Ломброзо)

Несмотря на то, что с момента свадьбы Владимира и Анны прошло уже полтора года, сплетники до сих пор судачили о том, что барон женился на своей бывшей крепостной, хоть и по большой любви. И пусть Анна оказалась незаконнорожденной дочерью князя (а значит, наполовину дворянкой) и была признана отцом, она, по мнению уездных кумушек, не смогла избавить свою репутацию от темных пятен.

Досужие разговоры нисколько не волновали Владимира. Он исполнял обеты, данные в церкви во время венчания, заботился о жене и изо всех сил старался сделать ее жизнь безмятежной. Но, несмотря на то, что со стороны их семья казалась идеальной, барон не смог бы с уверенностью утверждать, что нашел в браке все, к чему стремился. «Позвольте, да что же еще нужно вам? Уж не беситесь ли вы, батенька, с жиру?» - резонно возмутился бы при взгляде на красивую и по виду очень счастливую пару менее удачливый человек, обремененный к тому же возрастом, долгами, болезнями и нелюбимой супругой.

И действительно, что было нужно Владимиру? Что подталкивало его к мысли о собственном несчастии при полном, казалось бы, отсутствии признаков оного? Он боготворил Анну и был уверен, что она любит его. Она стала хорошей женой. Безупречной, как пробор в ее золотистых волосах. Заботилась о муже, помогала ему вести хозяйство и с одинаковой элегантностью танцевала на балах, проверяла расходные книги и отдавала распоряжения слугам. Замужество словно бы успокоило баронессу, сгладило немногочисленные острые углы в ее характере и… остудило. Ее жизнь была устроена, а будущее – предсказуемо.

Глядя на нынешнюю «госпожу Совершенство», как он иногда поддразнивал жену, Владимир испытывал острую тоску по прежней Анне, оставшейся за бортом семейного корабля. Та сводила его с ума, заставляя совершать поступки, идущие вразрез со здравым смыслом. Сейчас он многое отдал бы за возможность снова испытать волнение крови и упоение собственным безрассудством, будоражащий азарт, стремление завоевать любимую женщину.

Владимир осторожно расспросил своего друга князя Репнина, который сыграл свадьбу одновременно с ним, о том, как тот находит супружество, не видит ли в нем какого изъяна или разочарования. Михаил, который после рождения дочери вышел в отставку, обосновался в поместье и зажил привольной жизнью богатого барина, удивился вопросу и пустился расхваливать жену. По его словам, Лиза стала образцовой хозяйкой и верной его подругой, помощницей, а в их доме воцарилось долгожданное спокойствие. «Мы с ней будто две половинки одного целого, - лучась гордостью, сказал он другу. - Поверь, Володя, лучшей спутницы жизни я себе не желаю». Упорядоченное и в чем-то монотонное существование, которое барон считал своим врагом, князь находил источником благополучия и радости.

«Счастье, видать, действительно разное, - печально думал Владимир, возвращаясь от Репнина. – Но почему я не хочу согласиться с тем объективным обстоятельством, что брак, предоставляя женщине свой дом, детей и супруга, обязанного заботиться о ней, неизбежно ее меняет? Разумно ли требовать от нее больше, чем она может дать? Не проще ли признать правоту Миши в том, что есть три главные добродетели жены – верность, преданность супругу и забота о семье и детях, а все остальное не так важно?»

Нужно ли стремиться к тому, чтобы женщина, которую Бог дал в земные спутницы, принадлежала тебе не только телом, но и душой, и ты жил одними с ней мыслями, чувствами, и чтобы это было не фигурой речи, а явью? Бывает ли такое в жизни или он, как ребенок за бабочкой, погнался за красивой выдумкой?

При всей своей любви к Анне он не мог сказать, что знает жену, как и то, о чем она думает. Какая-то часть ее существа до сих пор оставалась закрытой для него. Печальное следствие недальновидности Владимира в тот болезненный для обоих период, когда барон всеми способами пытался обратить на себя внимание строптивицы. Апофеозом неразборчивости в средствах стала история, когда он, находясь вне себя от ревности, заставил Анну предстать перед ним и его гостем в роли крепостной актрисы. Исполненный ею чувственный танец, который не рискнула бы повторить ни одна "приличная" девушка, разрушил надежды Анны на брак с князем Репниным, традиционное дворянское воспитание и гордость которого не смогли принять перспективы отношений с представительницей низшего сословия.

Впрочем, добившись цели, Владимир торжествовал недолго. Можно в прах разметать планы соперника, пойти на подлость, оправдываясь тем, что в любви и на войне все средства хороши, но как вынести страдания небезразличной тебе женщины, которую ты унизил? Однако угрызения совести в тот раз запоздали: дело было сделано.

Со временем, казалось, он сумел добиться не только любви Анны, но ее прощения, однако шрам от пережитого по его вине стыда все-таки остался в ее памяти, и с этим ничего нельзя было поделать. Она была деликатна и не напоминала ему старых обид, но барон знал, что она простила ему далеко не всё.

Молчаливая недоговоренность никуда не исчезала и вносила диссонанс в отношения супругов, представлявшиеся окружающим образцовыми. Поэтому нынче, когда Анна, сама того не желая, укорила его прошлой историей, он не смог сдержаться. Вспыхнув порохом (характер барона всегда был не из легких) он брякнул первое, что пришло в голову. Если Анна до сих пор не может простить ему тот проклятый случай, пусть скажет об этом вслух, отомстит ему, даже ударит, но только пусть прекратит терзать его невысказанными упреками.

А разве можно придумать месть изощреннее, чем новый танец Анны?

Владимир признавался себе, что она никогда не казалась ему такой красивой и желанной, как в тот вечер, когда, облачившись в прозрачный наряд, танцевала перед ним. И хотя в комнате был еще один зритель, а также несколько музыкантов, украдкой бросавших взгляды на полуобнаженную танцовщицу, представление предназначалось только барону. Это был их безмолвный разговор, невидимый взгляду поединок, в котором победитель и проигравший постоянно менялись.

Догадывалась ли Анна, что творили с гордым барином движения ее тела, призывно алевший рот и глаза, выражение которых было то томным, то нежным, то презрительным, а то и вовсе испепеляющим?..

Как участник гипнотического сеанса, Владимир не мог пошевелиться, парализованный увиденным. Перед ним была Анна, но в то же время другая, совершенно неизвестная ему женщина, жрица языческого культа, дышавшая негой и сладострастием. В каждом повороте ее бедер, взмахе рук, наклоне головы проступало желание такой силы, что у Владимира сводило судорогой живот и спину.

Как, когда невинная девушка, выросшая в тиши и уединении, научилась так соблазнять мужчину, играть с ним, притягивать, обещать ему наслаждение и в следующий момент отталкивать его и лишать воли одним лишь взмахом ресниц? Какой бы хорошей актрисой она ни являлась, сыграть такое было невозможно. Она должна была ощущать все то, что пыталась показать.

После того вечера Анна снова спряталась за броней целомудрия, словно и не было никакого искушающего танца, в котором она, возможно, впервые явила свою подлинную натуру.

Даже после свадьбы Владимир не увидел никаких перемен в темпераменте жены. Любовницей она оказалась спокойной, даже холодноватой, не желая нарушать неписаные правила поведения для благородных барышень, призывающие проявлять в браке скромность и умеренность. Барон был уверен: в представлении Анны любое проявление чувственности немедленно вызывало из ее памяти призрак пережитого ею болезненного испытания, а он, ее муж, каким бы заботливым и любящим ни был, вновь превращался жестокого хозяина, который добился послушания рабыни ее унижением.