Когда ты Нейтан Уорнос, а твой отец — шеф полиции Гарланд Уорнос, есть вещи, которые просто не могут случиться. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Есть мысли и чувства, которые приходится выскабливать из себя дочиста, до идеального блеска, до тех пор, пока само их существование не начинает казаться абсурдом, ребяческой глупостью, ересью. Тем, о чем так небрежно, с оттенком самоиронии и тщательно замаскированного стыда, говорят: «показалось»…
Нейтан преуспевает в этом довольно скоро. Ведь он хороший сын. И однажды станет хорошим копом. Он так старателен, что его почти не удивляет, когда пусто становится не только внутри. Его беда определенно связана с некоторыми «неудобствами», но и с удобствами тоже. Страдание смешивается со странным самоудовлетворением, с мыслью «да, я таков», с чем-то самоуничижительным и в то же время высокомерным, ставящим его выше прочих. От прежних, похороненных, никогда-не-существовавших чувств остаются лишь редкие, ослепляющие вспышки ярости. Она струится по жилам, и Нейтан ощущает этот гул в голове, сжатых кулаках и груди.
В груди особенно сильно.
Объект его ярости неизменен. Он даже не знает, за что порой так сильно его ненавидит. И в то же время — да, он знает. Знает предельно ясно. Но это знание находится где-то позади того «никогда», которое намертво срослось с ним, навсегда разделив жизнь на до и после. Но если бы его спросили… Да, если бы его спросили, он смог бы найти с десяток причин — очевидных и не очень. За эгоизм и безответственность. За разгильдяйство и дерзость. За наплевательское отношение к закону и умение увильнуть от наказания в самый последний момент (и нет, Нейтан с этим никак не связан). А еще — за насмешливый прищур и снисходительную ухмылку (ее Нейтан ненавидит особенно сильно, но иногда она снится ему по ночам). За смеющийся и в то же время острый, пронзительный взгляд. За легкомысленное отношение к жизни. За то, что смеет делать то, что ему вздумается, и когда вздумается. За то, что он — другой. За то, что он есть…
Иногда это становится невыносимым, переполняет и распирает его изнутри настолько, что Нейтан боится не выдержать, хотя и не знает, что это значит. А может — знает слишком хорошо. Поэтому он не верит своей удаче, когда впервые за столько лет что-то ощутимо меняется. Для него это сродни чуду. И у него — а точнее, у нее — есть имя. Имя, на алтарь которого Нейтан готов положить все, что угодно, одно за другим, свою веру, преданность, любовь… он почти уверен, что это любовь. Ведь если излечиваться — то целиком, разве нет? Если он может ощутить тепло ее поцелуя на щеке, то почему это тепло не может проникнуть глубже, в самое его нутро, чтобы навсегда изгнать из тайников души призраки того, чего никогда не было и быть не могло? Нейтан отдается этой идее со всей возможной для него страстностью, с упорством фанатика.
Она — его спасение. Он уверяет себя в этом снова и снова, и делает все, чтобы не допустить и тени сомнения. Он становится одержим, и ему это даже нравится. Ему также нравится, что в тех, других, ломаных и неправильных отношениях, от которых внутри иногда так болезненно щемит, — наступает некоторое затишье, подобие мира. Словно они сумели если не преодолеть, то как-то обойти препятствие, перехитрить судьбу, направив хотя бы часть того, что принадлежало только им, на другой объект...

Он осознает глубину и катастрофичность своей ошибки возможно чуть раньше, чем случается непоправимое. А может, ему просто хочется так думать. Хочется верить, что происходящее перестало ему нравиться до того, как его руки с силой сжали шею, которой всегда хотели коснуться иначе.
Трое не живут долго и счастливо. Впрочем, как оказалось — дело вовсе не в цифрах.
Когда ты Нейтан Уорнос, а твоя жена — та самая женщина, за которую ты так отчаянно и долго боролся, ты часто просыпаешься среди ночи в холодном поту. Шарахаясь собственной тени и задыхаясь, идешь в ванную, включаешь воду и подолгу, не отрываясь, смотришь на свои ладони... иногда отвести взгляд получается только под утро.
И тогда ты понимаешь, что есть только одно никогда.
Никогда больше не коснуться того, кого любишь. Никогда не заглянуть ему в глаза. Никогда не услышать насмешливый, с хрипотцой голос, не ощутить мускусный запах сильного тела, покрытого испариной под припекающими лучами полуденного солнца. Никогда не прийти на корабль с очередной идиотской претензией, просто для того, чтобы увидеть и ощутить эту близость. Никогда не стать по-настоящему счастливым.
И никогда, ни при каких обстоятельствах, себя не простить.