Сегодня я впервые увидел, как убийца вздрагивает от страха. Как трясется всем телом, как вжимает голову в плечи за секунду до того, как нажать курок. Видел слезы в его глазах. Обреченность и пустоту. Сегодня я впервые увидел человека, который убивал, чтобы перестать бояться.
Макс Миллер. Странный, запуганный, забитый мальчишка, переживший ад на земле. Ад, в котором не было демонов, призраков и прочей нечисти, только родной отец, дядя и мачеха. Ад, из которого невозможно было сбежать. В котором неоткуда было ждать помощи.
Можно ли обвинить затравленное, загнанное в угол животное в том, что оно скалит зубы и готово разорвать на части любого, кто посмеет приблизиться? Все, чего оно хочет – жить. Все, чего хотел Макс Миллер – жить без страха.
Но невозможно избавиться от того, что срослось с каждой косточкой в твоем теле. От того, что методично, из года в год вбивали в твою голову, руки, ноги, живот и спину… Куда придется.
Если бы не способности, он бы просто взял кухонный нож и перерезал свою семью одним прекрасным, может быть даже солнечным утром. Но у него они были. Скрытые, запрятанные глубоко внутри, разбуженные кем-то несколько месяцев назад. И этому кому-то что-то позарез нужно от таких, как мы.
Наш дар? Наши тела? Может быть, души? Не знаю.
- Тебе не страшно, Дин?
Снова задаю этот вопрос. Ты отвечаешь сухо, почти по-армейски, с уверенностью, которой на самом деле не чувствуешь:
- Нет.
А я вспоминаю это ощущение внутри. За несколько мгновений до твоей предполагаемой смерти. Эта сила взялась из ниоткуда и туда же ушла. Затаилась в ожидании удобного момента. Что она заставит сделать меня в следующий раз?
Знаю лишь одно: если на кону будет твоя жизнь – что угодно.
А ты? Ты сможешь поступить со мной так, как хотел поступить с Максом? Не колеблясь, потому что твой брат станет монстром, чудовищем, опасным не только для окружающих, но даже для тебя?
Я знаю ответ. Ты тоже знаешь. Ты скорее умрешь, чем спустишь курок.
И тогда я снова спрашиваю:
- Тебе не страшно, Дин?
Потому что мне страшно. Самого себя. Того, что притаилось внутри и ждет своего часа.

Я ждал этого с того самого момента, как мы нашли мертвого жениха твоей новой подружки. Видел, что ты винишь себя, хоть и молчишь. Новое дело – как попытка отвлечься. Что ж, я не против, Сэмми. Только это ничего не изменит. Да и не в охоте дело. Ты снова увиливаешь, как тогда, когда сбежал от меня в Индиану. Делаешь это все чаще, уклоняясь от прямых расспросов. Мы словно два мула в одной упряжке – хотим одного, но тянем в разные стороны. Ты хочешь ответов, надеясь, что они помогут избежать судьбы. А я просто не верю во всю эту чертовщину и в твои способности, будь они неладны.
Даже отцу не верю. Не хочу верить. Не могу. Не должен.
Ты срываешься довольно быстро. Не скажу, что неожиданно, но как-то неправильно. Не по-Сэмовски. Это ведь я должен надираться в баре, а ты укладывать меня спать и говорить наутро, что я заслужил этот отвратительный вкус во рту и адскую головную боль.
Из-за этого на душе становится еще паршивее.
- О чем ты думал? Мы на работе.
Взывать к твоей ответственности сейчас – пустой номер. Однако я все равно злюсь. Не на тебя, конечно, на ситуацию. На тот бред, который – я уверен – ты будешь сейчас нести. И он не заставляет себя долго ждать.
- Этот… который повесился, я не спас его.
- Ты не знал, - говорю очевидные вещи, которые вдруг перестали быть таковыми.
Теперь ты будешь искать свою вину во всем, что происходит. Я знаю, каково это, Сэм. Это вывернет тебя наизнанку, выпотрошит и выкинет на обочину жизни. Если, конечно, сразу не прикончит.
Но разве ты меня послушаешь? Когда ты вообще меня слушал?
- Отговорки, Дин, - нетерпеливо перебиваешь. - Я должен был что-то придумать. И с Эвой тоже...
- Ты не можешь спасти всех, сам же говорил…
- Нет, Дин! – злишься, ударяя кулаком по столу. – Чем больше людей я спасу, тем больше у меня шансов изменить…
- Изменить что? - Но я уже знаю ответ.
- Мою судьбу, Дин!
Затуманенный алкоголем взгляд не скрывает твоего отчаяния.
- Так, баиньки... – Хочется уложить тебя спать как можно скорее, пока не договорились до чего-то еще. – Давай, пьяница, давай.
- Присматривай за мной, Дин… - бормочешь заплетающимся языком, тяжело поднимаясь.
- Да-да, как всегда.
- Нет, нет, нет. Нет! - отталкиваешь меня, а в голосе появляется твердость. - Присматривай за мной, слышишь?
Наконец, понимаю, что ты хочешь сказать, и меня передергивает.
- Ты убей меня… - в твоем голосе такая мольба, что нутро сжимается, а сердце подскакивает куда-то к глотке.
Твою мать!
- Сэм… - не хочу говорить об этом, не хочу даже думать.
Пихаешь меня в грудь:
– Папа тебе приказал. Ты должен!
Это и был твой козырь, да, Сэмми? Вечно послушный Дин? Отличный солдат, с точностью исполняющий любые приказы отца?
- Он сволочь. - Это оказалось несложно. Произнести вслух то, что раньше боялся даже подумать. Ты изумлен, и твое пьяное удивление распаляет еще сильнее. – Нельзя, нельзя сваливать такое на своих детей!
- Нет, он прав. – Делаешь вид, что тебе совсем не больно. Пытаешься верить в то, что это правильно. – Кто знает, кем я стану? Уже и так все вокруг меня мрут!
Неожиданно понимаю, что чертовски устал. От охоты, от войны, которая никогда не заканчивается, от нашего с тобой бессмысленного спора.
Нужно просто прекратить это. Тебе – проспаться, мне – пройтись и остыть.
- Я не умер, ясно? И ты тоже, – подталкиваю тебя к кровати. – Ну-ка сядь, - заставляю опустить на нее.
- Ну же, Дин, - твой голос дрожит от волнения. Ты так отчаянно цепляешься за меня, что хочется разорвать на части каждого, кто виноват в этой боли. – Умоляю, Дин, только ты сможешь! Обещай…
- И не проси…
Черт, Сэмми, улягся, наконец!
- Дин, умоляю, ты должен пообещать…
Заткнись, ради Бога, просто заткнись. Не могу видеть тебя таким. Не могу видеть слезы в твоих глазах. Понимаю, что все равно не уймешься.
- Обещаю… - успеваю пожалеть об этом, едва успев произнести.
- Спасибо, - благодарно киваешь головой, шмыгая носом, а мне хочется вкатать тебе хорошую затрещину.
Вместо этого просто отпихиваю твои руки, когда ты пытаешь похлопать меня по щеке, рывком укладывая на кровать. Тебе стало легче, я вижу. А каково мне? Вы с отцом когда-нибудь задумывались над этим?
В том, как ты обхватываешь подушку, утыкаясь в нее лицом, есть что-то настолько беззащитное, что в груди болезненно щемит. Так же ты делал в детстве, когда обижался на меня. Только вот сейчас ты не обижен, а пьян. А мы давно уже не дети, и только что я пообещал убить тебя, если ты станешь гребаным монстром.
Провожу ладонью по лицу, волосам и резко поднимаюсь. Ночь будет долгой. Вряд ли мне скоро захочется спать. Если вообще захочется.

Выхожу из номера и спускаюсь вниз. Странное все-таки местечко, этот отель. Жутковатое, пустынное, но все равно как будто уютное. Поскрипывающие половицы, засушенные цветы в глиняных вазах, дурацкие безделушки и семейные портреты на стенах. А самое главное - есть бар, где всегда наливают.
Понимаю, в чем дело, лишь когда Шервин начинает рассказывать мне историю семьи.
- Представляете, каково оставлять дом, в котором прошла вся жизнь? – спрашивает он.
- У меня такого дома не было, - пожимаю плечами, и только потом запоздало приходит мысль – у меня вообще не было дома с тех пор, как умерла мама. Никакого.
У нас не было.

Большую часть ночи бессмысленно пялюсь в потолок. Встаю почти на рассвете – совсем как ты обычно, и иду осматривать окрестности. Когда возвращаюсь, ты уже не спишь, сидя в обнимку с унитазом.
- Я смотрю, мешать виски с ликером не лучший рецепт, да? - Это кажется отличным поводом для шутки. И для того, чтобы не возвращаться к вчерашнему разговору. Все, на что я надеюсь, что ты просто забыл о нем. Но я должен знать наверняка, чтобы вычеркнуть его и из своей памяти. Насколько это вообще возможно – похоже, я слишком часто занимаюсь этим, постепенно превращая ее в решето. – Ну что, вчерашний вечер из памяти стерт? – против воли задерживаю дыхание.
- Во рту до сих пор вкус текилы…
Прикрыв на мгновение глаза, удовлетворенно киваю, чувствуя, как с души свалился не просто камень, а булыжник размером с этот отель.
- Знаешь лучший рецепт от похмелья? Кусок жирной свинины, сервированной в грязной пепельнице. – Можешь считать это моей местью.
- Я ненавижу тебя, - стонешь, борясь с очередным приступом тошноты.
- Знаю, - усмехаюсь и прохожу вглубь номера.
Нужно как можно скорее разобраться с делом и убираться отсюда. Оставить это место и эту ночь позади.

Дальше все идет почти как по маслу. Нам ведь не привыкать, когда нас выгоняют, не верят, считают сумасшедшими. Не привыкать выламывать двери или нырять в ледяную воду, чтобы спасти чью-то жизнь. Облегчение на твоем лице, когда девочка заходится кашлем, отзывается теплой волной внутри.
Вот так-то, Сэмми. Нет никакого проклятия. Никакой судьбы. А если даже и есть, то я переиграю ее. Клянусь.
- Значит, можно считать, что все кончено, - говорю это скорее себе.
Отпускаю сальную шуточку, после того как Сьюзен крепко обнимает тебя на прощание. Жизнь возвращается в привычную колею, и мне это по душе.
- Что ж, ты спас маму, спас дочку, неплохой денек. Я и сам бы мог, но не хотел, чтобы ты чувствовал себя ненужным. – Вот так, знакомая маска, слова, легко слетающие с языка.
Мы справимся, Сэмми. Как и всегда. Главное, что кризис прошел, значит, теперь дела пойдут в гору. И мне почти удается убедить себя в этом.
- Ну, приятно быть снова на коне? – спрашиваю, приближаясь к импале.
- Приятно… но это не отменяет того, что я сказал вчера.
Проклятье, Сэм!
- Ты много чего наговорил, - пытаюсь выжать улыбку.
Как там это называется – хорошая мина при плохой игре? Да, именно так. Знаю, что ситуацию не спасти, но продолжаю пытаться.
- Ты меня понял, - пристально смотришь в глаза.
- Ты был в хлам, - чувствую подступающую злость.
Не хочу еще раз обсуждать эту чушь.
- Но ты нет. – То, что для тебя – нелепая надежда, для меня – признание минутной слабости и вины. – И дал слово…
Я молчу. Мне нечего ответить. Сказать, что ты идиот? Заноза в заднице? Не поможет. Придется просто смириться.
Хочешь верить нелепому обещанию - вперед, Сэм.
Да, я дал слово. Но я его не сдержу. Если быть человеком чести, значит пустить брату пулю в лоб, то это не про меня.
На всем белом свете для меня есть только одно дело чести – беречь тебя.

Каково это - чувствовать холодную влагу на своем лице после того, как поджарился в Аду? После того, как твоя кожа плавилась и сползала, словно дешевая маскарадная маска? Что значит вообще осознать, что у тебя снова есть лицо… Я потянулся. Казалось, что кости, неоднократно стертые в порошок, целы - все до единой. Мышцы знакомо налились силой. Будто не мои жилы Люцифер завязывал в тугой узел, не мои кишки наматывал на кулак.
По правде говоря, в Аду тела не существует. Это просто иллюзия, чертовски реальная иллюзия. И они пользовались ею на полную катушку. Выворачивали наизнанку, словно старый чулок, рвали на куски и клеймили каждый из них своими ублюдскими именами.
- Это все твоя вина, - яростно гремел Михаил, так что его рев наполнял изнутри, нарастал до нестерпимой боли и взрывался, превращая в кровавые ошметки.
- Глупый, самонадеянный мальчишка, - шипел Люцифер. – Хотел гореть в Аду вместе со мной? Что ж, по крайней мере, теперь мне не будет скучно…
И ему не было скучно, в этом я почти уверен.
Иногда они забывали обо мне и кидались друг на друга. Легче от этого не становилось. Зажатый меж двух многомерных сущностей, я чувствовал себя букашкой между молотом и наковальней вселенского масштаба. Они давили, метались по клетке, сжигали нас и самих себя дотла, и каждый раз я надеялся, что больше не вернусь. Надеялся, что можно сдохнуть по-настоящему, так, как представляют это большинство людей – словно кто-то выключил свет.
Мой свет не выключался. Он выжигал мне глазницы, забивая ноздри отвратительной вонью – запахом тлеющей плоти.
Иногда мне удавалось почувствовать Адама. В безумии, охватившем меня, это были редкие, толчками проникающие в сознание, мгновения. Я знал, что мальчишка сдался. Вырубился. Окончательно спятил и превратился в сгусток пульсирующей боли.
Сукин сын только и умел, что сдаваться. Я ненавидел его, ненавидел отца, который не воспитал его бойцом, как нас, который не задавил меня в колыбели, пока была возможность...
Я стал ненавистью в ее чистом, первозданном виде.
Теперь я знаю, как появляются демоны. Причинить боль, на миг избавившись от своей? Бесценный дар. Благословение нового «отца». Не за что больше бороться, не во что верить, нечего желать. Кроме разве что одного – извергнуть из себя хотя бы часть разъедающего душу зла...
И тогда ты понимаешь – тебя больше нет.
Я тоже хотел сдаться. Но не мог. Сэма Винчестера не было, но ты продолжал скребстись там, в моей черепушке, или еще глубже, в самом моем нутре. В последнем, выдавленном из себя звуке, в захлебнувшемся кровью сердце, в душе, которая больше не хотела бороться с охватывающей ее Тьмой - той, что приносила облегчение. Которую я так и не смог принять.
Из-за тебя, Дин - именно тебя я ненавидел сильнее всех.

Что чувствуешь, когда вместо раскаленной лавы по телу течет вода? Рай на земле? Да бросьте, я был в Раю, редкостное фуфло.
Ловлю капли кончиком языка, сглатываю. Прислушиваюсь к себе. Тишина. Какая охренительная, просто божественная тишина! Хотя к черту Бога, к черту их всех – этих пернатых тварей, гребаных демонов, долбанную команду Чипа и Дейла… Слишком хорошо вот так, как сейчас.
Ни боли, ни страха, ни жалости – к себе или кому-то еще. Ничего.
Я все помню. Но мне все равно.
И тогда я улыбаюсь…

- Дин, а ты знаешь, что такое квин-тэс-сен-ция? – растягивая последнее слово по слогам, интересуется у вышедшего из душа брата Сэм.
- Квинтес… что? – Дин приподнимает бровь, скептически разглядывая развалившегося в кресле Сэма, который только что сделал очередной глоток виски – рядом на тумбочке стоит опустошенная на три четверти бутылка. – Дурацкое какое-то слово.
- Ни хрена ты не знаешь, – пьяно хмыкает Сэм и снова тянется за бутылкой, но Дин оказывается проворнее. – Так вот квинтэс… - он запинается и хмурится, пытаясь сосредоточиться, -…сенция – это сама суть вещей, чистый экстракт, первопричина всего... Так называемый, пятый элемент.
- И?.. – нетерпеливо спрашивает Дин.
Ему не нравится настроение младшего брата – что-то язвительное и даже злое чудится в кривящей его губы ухмылке, во взгляде из-под упавших на глаза волос.
- И ничего, - Сэм пожимает плечами, опрокидывая стакан и ловя языком стекающие по грязному стеклу капли. – Я тут просто подумал – как это было?
- Что именно, алкашня? – усмехается Дин, пытаясь понизить градус напряжения, ощутимо сгустившегося в очередном мотельном номере.
Сэм подается вперед, перенося вес тела на ноги, и, слегка покачнувшись, тяжело поднимается. Подходит вплотную к Дину, забирая у него из рук бутылку, и одним махом допивает остатки. Чуть прищурившись, смотрит на брата и улыбается. Улыбается так, что за ворот свежей футболки забирается и струится между лопаток по все еще влажной спине Дина противный холодок. Однажды Сэм уже улыбался подобным образом. Нет, не Сэм. Его губами Дину улыбалась мерзкая адская тварь.
- Как именно ты убил Эми? – невозмутимо спрашивает Сэм.
- О, мы опять об этом, - пытается отмахнуться Дин, чувствуя некоторое облегчение. – Я думал, мы уже закрыли эту тему, - чуть свысока замечает он, прислоняясь к столу и скрещивая на груди руки.
- Так, давай откроем, – радуется чему-то Сэм, улыбаясь еще шире. – Расскажи мне, я хочу знать. Ты пробрался к ней в дом или подкараулил на улице? Всадил нож в спину или немного поговорил напоследок? Рассказал, надеюсь, что у тебя просто нет другого выхода? Она просила о пощаде? Говорила о сыне? – Сэм сыпет вопросами и, кажется, уже не сможет остановиться, даже если захочет. Но все дело в том, что он не хочет. - А мальчишка? Он все видел, да? Или ты и его прикончил? – Сэм подается вперед, так что между их лицами остаются считанные дюймы, улыбка сползает с его лица, стекает, словно свежая краска, оставаясь в уголках искривленных губ.
Глаза Дина темнеют от гнева, дыхание учащается.
- Заткнись сейчас же, - пытаясь говорить ровно, цедит он.
- Или что? – Сэм разводит руками. – Ударишь меня? Валяй! – он ждет какое-то время, но Дин не шевелится, только его руки и спина заметно напряжены, а под кожей бугрятся и беспокойно перекатываются мощные узлы мышц. Он сверлит Сэма тяжелым взглядом из-под сведенных к переносице бровей, но брата это не останавливает, а кажется, распаляет еще сильнее: - Только сначала скажи – это действительно облегчает задачу? Уверенность в том, что ты поступаешь правильно? Было проще насадить ее?
- Не больше, чем тебе, когда ты насаживал Руби, - резко выпрямившись и вытягивая руки по швам, чеканит в ответ Дин.
Сэм отшатывается, как от удара.
- А, ну тогда понятно, - усмехается он, проводя ладонью по волосам и возвращая едва не утраченное самообладание. - Как же я сразу не догадался. Раньше уроки нам преподносил отец, теперь ты взял на себя эту непростую миссию. Что ж, благодарю, получилось очень познавательно, - Сэм хлопает брата по плечу, склоняя голову в шутовском поклоне.
- Прекращай корчить из себя идиота, - сдерживаясь из последних сил, рявкает Дин.
Отпихивая брата, он пытается обойти его, но Сэм снова преграждает ему дорогу.
- А знаешь что? – на удивление спокойно интересуется Сэм.
- Ну что еще? – Дин раздраженно смотрит на него.
Кроме того случая, накануне конца света, Сэм никогда не бил брата в полную силу. Это было неправильно. Дин старший, Дин – защитник. Его нельзя бить, нельзя сломать или одержать над ним верх. Не потому что невозможно, а потому что тогда этот провонявший потом и кровью, прогнивший насквозь мир обрушится им на головы. Именно так и произошло в тот раз. Он едва не придушил брата, а затем пошел и устроил гребаный Апокалипсис.
И когда под пальцами раздается хруст, Сэм испытывает сразу два равнозначных по силе чувства – облегчение и страх.
Дин не дает сдачи. Возможно, впервые в жизни. Смотрит на него, держась за нос, из которого тонкой струйкой сочится кровь.
- Теперь все? – уточняет он.
Сэм кивает и отступает. Спотыкаясь, добредает до кровати и садится на нее, хватаясь руками за голову. В какой-то момент его плечи начинают вздрагивать. И Дин, который успевает приложить мокрое полотенце к пострадавшему носу, подходит и осторожно трогает его за плечо.
- Сэмми…
Но когда брат поднимает голову, Дин понимает, что тот смеется.
- А знаешь, это ведь и есть та самая квинтэсс… мать ее… сенция нашей с тобой братской любви, - заявляет он, с трудом сдерживая рвущийся наружу хохот.
- То, что ты трахаешься с демоницами, а я убиваю твоих друзей? – с мрачной иронией интересуется Дин.
- Именно! – Сэм хлопает ладонями по коленям. – Именно…
- Знаешь, мне понадобится вторая бутылка, чтобы понять, - говорит Дин, устало проводя ладонью по лицу.
Какое-то время Сэм молчит, погрузившись в себя. А затем качает головой и начинает что-то бормотать.
- … ничего не меняет, - слышит Дин окончание фразы.
- Что? – переспрашивает он.
- Просто это ничего не меняет, - повторяет Сэм, пристально глядя брату в глаза. – Для нас с тобой.
Немного помолчав, Дин кивает.
- Может ты и прав, пьянь… Но слово все равно дурацкое.