Какая-то ерунда начинается, как только он пересекает черту города. Плотный туман проглатывает его худощавую фигуру, в то время как со стороны это, должно быть, смотрится жутко – шел себе парень, самый обычный, никого не трогал, разве что упрямо пялился в одну точку справа от дороги – там, где мог быть дорожный указатель. Мог быть, но нет. И парня нет. Испарился, словно роса в жаркий полдень.
А может, и не было вовсе?..
Эти мысли проносятся в голове Дюка, пока он бредет сквозь подрагивающее марево – считанные секунды, отчего-то растянувшиеся, словно кто-то отпустил йо-йо, а оно вовсе не торопится обратно. Йо-йо? Причем здесь вообще йо-йо?

Среди дубов зеленых
Не годы, а века
На золотистых волнах
Несет листву река.

Дюка слегка передергивает. Откуда он знает эту песенку? Ему пел ее кто-то давным-давно – наверное, мама. Или бабушка? Отец?.. Дюк не успевает вспомнить, голова наливается пульсирующей тяжестью, как в тот раз, когда он грезил на кладбище. Только сейчас все наяву.
Туман постепенно редеет, теряет свою плотность и густоту. Дюк спешит оставить его позади, а когда выходит на дорогу, останавливается и смотрит на охваченный разрушением Хейвен, словно посеревший от горя - того самого, что он щедро отсыпал ему перед уходом.

«Я люблю хитроумные планы, а ты? Ну же, капитан…»

Дюк резко оборачивается, словно за ним может быть «хвост», но возможно этот «хвост» - он сам, уставший быть козлом отпущения и презирающий самого себя за решение вернуться. Стряхнув мерзкое скребущее чувство, Дюк делает решительный шаг, потом еще один и еще – он идет по шоссе, и ему кажется, что оно нагревается под его ногами.

В огромнейшие дали
Несет кораблик мой.
Вот скрылся, и едва ли
Он приплывет домой.

Дурацкие строчки продолжают крутиться в голове, и Дюк ускоряется, подгоняемый смутным страхом – город слишком безлюден. Он опоздал?

«Ты можешь или спасти его, или уничтожить».

Так ведь сказал тот странный мужик, которого на самом деле даже не было?
На короткий миг Дюку становится ужасно смешно.
Может, он герой телешоу?
Может, он псих и лежит в лечебнице?
Может… варианты заканчиваются, Дюк медленно выдыхает сквозь стиснутые зубы. Он пытается поймать за хвост какую-то верткую, давно ускользающую от него мысль – она появилась, стоило ему покинуть Хейвен, зудела и зудела, натирая мозоль в голове. Мозоль болела и пухла, а мысль никак не давалась. Или то была не мысль, а воспоминание?..

Бежит река, в долину
Спускается она
И бьется о плотину,
Где мельница видна.

Крокер косится на открывшийся слева от дороги вид на берег, темной, влажной лентой ускользающий вдаль. «Чайка» на месте. Маяка нет. Маяк, Дженнифер и… Все смешивается, путается в голове, грудную клетку обдает жаром, сердце бьется колко и часто, словно его зажали в тонких пальцах. Тонких и бледных… они смыкаются на подбородке.

«Знаешь, что такое по-настоящему хороший план? Тот, о котором никто не догадывается до самой последней минуты»

Шепот щекочет ушную раковину, и Дюк отшатывается. Он сходит с ума? Его тут нет? Он все еще на чертовом кладбище видит чертов сон? Он медленно поводит головой из стороны в сторону, словно дикое животное, врезавшееся в фонарный столб, сжимает и разжимает заледеневшие руки. Нет, он действительно тут, в Хейвене. Он дома. И должен спасти то, что от него осталось, или запрыгнуть в отходящий дьявольский поезд, сгинув вместе с ним. Но… как?

«А знаешь, какие союзники самые лучшие? Те, о которых никто не знает. Даже они сами».

Дюк замирает всего на мгновение – краска сходит с его лица, выражение которого по капле теряет осмысленность, а затем устремляется к Хейвену семимильными шагами. Его движения резкие, хлесткие, словно он не может с точностью рассчитать силу или кто-то с излишним порой усердием тянет за невидимые нити. Его взгляд сосредоточен и направлен строго перед собой, но глаза едва ли различают дорогу – они залиты чернотой.
Теперь он точно знает, кого должен найти. Как именно он может спасти этот город. Но еще лучше он знает – как его уничтожить. Главное – не забыть. Не забыть, не забыть, не забыть… что?
Он добирается до здания школы быстрее, чем мог бы сделать это даже на машине. Он теперь умеет телепортироваться? Или все это – очередной глюк?
Снова вопросы, и они ему надоели.

- Дюк! Ты вернулся!

Женский голос заставляет Дюка медленно повернуть голову. Да, это она. Все еще она. Опять она. Всегда. Только. Она.

- Дюк? – озадаченно склоненная набок голова. – Ты в порядке?

Она сощуривает глаза. Ее губы снова шевелятся, но он не слышит слов, монотонный гул заполняет голову, нарастает, распирает изнутри.

- Знаешь, что такое триггер? Что-то вроде спускового крючка… – губы перестают шевелиться, они раздвигаются в хорошо знакомой ухмылке.

Эта ухмылка – его спусковой крючок. Ненависть вскипает в нем мгновенно, на уровне инстинктов, она бурлит, плещет через край и затапливает окрестности. Дюк бросается вперед с нечеловеческим, клокочущим в глотке ревом, смыкая пальцы на тонкой шее. Ноги подкашиваются, сознание уплывает под прекрасный аккомпанемент – ее сдавленные, надсадные хрипы…

Кораблик не покинут.
Я знаю: в час беды
Другие дети вынут
Кораблик из воды.

Да откуда же эта идиотская песня? Выключите ее уже! По телу пробегает дрожь, и Дюк ощущает теплую ладонь на своем предплечье.

- Тшш, тихо, успокойся… Это все туман. Он становится токсичным, видимо ты наглотался…

Дюк приподнимает веки, жмурится и несколько раз смаргивает подступившие слезы – глаза болят и чешутся, словно в них насыпали песка. Наконец ее облик приобретает менее расплывчатые очертания. В ее глазах – беспокойство и нежная забота, которую она адресует ему будто бы украдкой, на губах – чуть напряженная улыбка, лицо бледное, заострившееся, усталое. Дюк опускает взгляд ниже и сглатывает. На шее багрянцем наливаются синяки.

- Одри… - бормочет он и поднимает руку.

Нейтан, которого он и прежде замечал краем глаза, срывается с места, но Паркер останавливает его жестом, даже не поворачивая головы.

- А вдруг он еще не в себе, - с легким упреком говорит Уорнос, но послушно замирает в паре шагов от них.

Одри не противится, и Дюк охотно пользуется этим молчаливым разрешением. Прижимает ладонь к ее щеке, ловит особый, чуть лукавый взгляд, глаза в глаза, жадно вбирает в себя эти жалкие, но столь необходимые сейчас крохи. Хотя очень может быть, что скоро – скорее, чем они могут вообразить - все изменится. Он слишком обессилен, чтобы лгать самому себе. Должно быть, он и правда окончательно слетел с катушек. По крайней мере, он помнит. Ни следа жгучей ненависти, но знание – смутное, едва уловимое и все же осязаемое – все еще с ним. Поэтому он не удивляется, когда Одри наклоняется ниже, и на губах ее расцветает улыбка совсем иного рода.

- Ну, здравствуй, мой капитан, – шепчет она, а затем озадаченно хмурится и спрашивает: - Почему ты так на меня смотришь?

- Паркер… давай лучше не будем рисковать, - снова «отмирает» Нейтан и заставляет Одри подняться, за руку притягивая ближе к себе.

Дюк поворачивает голову и бездумно, почти радостно ему улыбается. Затем откидывается на подушку и закрывает ноющие глаза. Он спятил? Отлично. Значит, так тому и быть. К черту все! Даже в аду веселее в хорошей компании…

«Добро пожаловать на борт, капитан».


______________________________________________________________________________

* Отсюда и далее строфы из стихотворения Роберта Луиса Стивенсона «Куда плывут кораблики?»