Беспардонность.
Он мог запросто зайти в помещение и начать пристально рассматривать находящихся в нем людей, независимо от того, были они чем-то заняты или нет. Он заглядывал им в лица, прищуривал один глаз, словно что-то прикидывая в уме, чуть усмехался или кривился, игнорируя любую реакцию – будь то праведный гнев или смешки.

Грубость.
Он мог и нагрубить. Заявить что-то вроде: «Ну и каким образом этот парень сумел залезть к вам в трусики?» Или: «А вы не думали заняться чем-то другим, чем-то действительно полезным?» Или даже: «Агент ФБР? Приходите завтра после пяти, у нас совещание с сотрудниками», в то время как в кабинете их было только двое, а на столе дымились чашки с кофе.
«Вы по руке не читаете?» - спросил этот ублюдок, который убил Клэр.
«Ну, ваши-то, наверное, потные. И волосатые», - без промедления отбрил Кэл.
Люди, конечно, злились. Или смущались. Покрывались неровными красными пятнами или бледнели, как полотно. Громко хлопали дверью. Были и такие, которые просто пожимали плечами и продолжали настаивать на своем. Такие Кэлу нравились больше прочих, если, конечно, не оказывались свихнувшимися социопатами - профессиональный интерес никогда не затмевал человеческого отвращения.

Прямолинейность.
Он всегда бывал честен с теми, к кому относился с симпатией. Он мог сказать что-то вроде: «Он сказал, что не тронет вас, но сказал с усмешкой. Это презрение», или: «Вы подослали меня шпионить за ним – вы всегда так поступаете с друзьями?» - как тогда, с Клэр. Его уверенность передавалась людям, даже если новое знание причиняло боль. Его прямота заставляла их поджимать губы, но они почти всегда сдерживались. Не сказать, чтобы он не рисовался или не любовался собой, пусть и не столь явно, но, по крайней мере, его желание помочь редко вызывало сомнения. Возможно потому, что Кэл никогда не брался за неприятные ему лично дела, и уж конечно это никак не зависело от оплаты или статуса клиента. У них было немало проблем из-за этого, но, в конечном счете, Джиллиан готова была признать, что это работает. За все это время они ни разу не вступили в сделку с совестью.

Проницательность.
Конечно, умение читать по лицам было его работой. Но люди никогда не были для Кэла всего лишь любопытным материалом для изучения, манекенами со встроенным механизмом эмоций. Нет, он никогда не ставил своей единственной задачей и целью распознать ложь – по лицам он читал души. Все то огромное, беспокойное, бесконечное, что так сложно охватить разумом. Он не зацикливался на одной лишь логике и схемах, он чувствовал, пропускал через себя, влезал в чужую шкуру, и порой это с такой ясностью отражалось в его глазах, что ей становилось за него страшно. Можно ли так глубоко постигать другого? Нужно ли? Она не знала. А он просто не мог по-другому.

Несносность.
Иногда он бывал просто ужасен. Он плевал на любые обязанности и обязательства, ввязывался в сомнительные дела просто потому, что считал кого-то заслуживающим второго шанса, и втягивал их всех в это, превращая жизнь «Лайтман Групп» в бедлам. Он мог запросто сунуть нос в ее личные дела или – что бесило гораздо сильнее – в ее голову. Впрочем, иногда Джиллиан это даже нравилось – когда становилось взаимным. В такие моменты многословные диалоги сжимались до парочки коротких фраз и обмена взглядами. Но хорошо было ровно до того момента, как он начинал этим пользоваться.
И все это - если опустить такие мелочи, как умение находить и давить на самые больные места, наступать на «любимые» мозоли и загонять в угол - фигурально и фактически.

Заботливость.
Он всегда точно знал, когда нужно перестать быть засранцем и просто помочь. Одно его присутствие в тот день, когда она нашла смертельно раненую Клэр и тщетно пыталась спасти ее, а потом долго не могла опомниться, бессмысленно разглядывая собственные руки по локоть в крови, - один вид его стремительно приближающейся с той стороны коридора фигуры помог ей сделать первый нормальный вдох.
«Тише, милая, тише», - сказал он и завернул ее в свою куртку, словно тряпичную куклу. А потом прижал к себе бережно и крепко.
«Я позвонила в Девять-один-один, а потом тебе», - рассказывала она уже позднее в участке и посмотрела на Кэла, не стирая катившихся по щекам слез.
Его взгляд потеплел.

Щедрость.
Безвозмездная помощь всем подряд. Неумение пройти мимо там, где даже не требовались, а всего лишь могли потребоваться его знания и навыки. Какая-то необъятная, иррациональная, немного пугающая душевная широта. Те, кто угадывал ее в напористом, хамоватом психологе «с сомнительными методами», редко отказывались от возможности ею воспользоваться. Впрочем, находились и такие, которые стоили этой щедрости, да к тому же были готовы терпеть его бесконечные вмешательства в их личную жизнь. Например, такой оказалась Торрес. И не только она. Кэл вообще всегда умел выделить в толпе особого человека, а может, они сами слетались к нему, как мотыльки на свет…


- Фостер? – Кэл вламывается в ее кабинет без стука и приветствия, хотя они не виделись несколько дней – после случившегося он вынудил ее взять мини-отпуск. – Выйдешь за меня замуж?
Она моргает, и на долю секунды мир слегка притормаживает, словно проигрыватель зажевал пленку. А вот и его излюбленный прием.
Провокация.
- Кофе будешь? – как ни в чем ни бывало продолжает он и собирается уходить, не дождавшись ответа.
- Да, - уверенно говорит Джиллиан, заставляя его круто обернуться. – Без сахара, сливки как обычно, - и усмехается.
Кэл смотрит на нее долгим, пристальным взглядом. В его глазах смешинки, капелька серьезности и все тот же невысказанный вопрос.
«Да», - снова отвечает она, но уже мысленно.
- Чем ты занимаешься? – интересуется он.
Для посторонних ушей его вопрос прозвучал бы странно – ведь Фостер сидит перед ним за абсолютно пустым столом, сложив на нем руки. Но им не нужны подсказки.
- Перебираю твои лучшие и худшие качества, - без запинки отвечает она, глядя ему в глаза.
- И как?
- Лучших больше.
Он чуть склоняет голову, словно потянувшись к ней, перекатывается с пятки на носок и обратно, затем отворачивается и уходит своим привычным, хлестким шагом.
Фостер ловит себя на том, что улыбается.
«Какие оправдания ты найдешь для меня, дорогая?» - спросил он, когда дело было закрыто, а она перебирала лакированные бусины, которые они когда-то нанизывали вместе с двенадцатилетней Клэр. Но правда была в том, что он не нуждался в оправданиях. Как и в благодарностях, почестях, признании. Разве что – немного веры. Ее веры в него. И это было куда глубже, запутаннее и одновременно проще, чем любое возможное развитие их отношений. И куда важнее.