«...Они говорят шепотом. Всегда. Смотрят на меня, как на неодушевленный кусок мяса и бормочут что-то, обращаясь друг к другу. Как будто меня нет. А я злюсь и кусаю губы. И никак не могу понять — зачем они так делают? Приходят в палату, где меня заперли, встают кружком в отдалении, только смотрят пристально да болтают так тихо, что не понять, о чем речь. Здесь есть один, который раздражает больше других, он, должно быть, у них главный. Важный и напыщенный, как индюк. Он все время что-то строчит в своем красном блокноте, время от времени поправляя очки. Остальные меняются, но этот Мистер Индюк, как я его называю, приходит каждый раз. Они могут остаться ненадолго, могут проторчать столько, что я теряю счет времени. Зачем они здесь? Почему не могут оставить меня в покое? Ты просил меня верить в лучшее, но, когда я смотрю на людей в белых халатах, особенно когда вижу, что кто-то кидает в мою сторону сочувствующие взгляды, я теряю веру. Мне становится страшно. Временами накатывает такая жуткая, беспросветная тоска, что я перестаю понимать, кто я и что здесь делаю. И все эти люди... Если бы хоть один объяснил, рассказал, о чем они там бормочут, а так... Иногда они спрашивают, как я себя чувствую, желают доброго дня или спокойной ночи, но никогда не говорят, что со мной. А я им не отвечаю. Ты ведь знаешь, как я ненавижу неизвестность. Я хочу быть сильной, правда, ты должен мне верить! Но это так трудно, дорогой!
Когда они уходят, становится легче. Белые стены — я к ним привыкла, они успокаивают. Я закрываю глаза, но все равно вижу белые стены, слышу, как где-то тикают часы, как гудят флуоресцентные лампы. Это хорошие звуки, они не отвлекают, они все равно что белый шум, как поток, который подхватывает и уносит туда, где мне спокойно. Где я снова могу думать о тебе. О нас. Я вспоминаю твои глаза, то неуловимое выражение поутру, когда я просыпалась и видела твой взгляд. Или твои руки. Какими ласковыми они могут быть, или требовательными, когда ты сжимал меня в объятиях. Я вспоминаю твой смех и твои губы, помню их изгиб, когда ты улыбался мне. Я помню твой запах так отчетливо, будто ты где-то рядом, совсем близко — стоит лишь руку протянуть.

Ты называешь это одержимостью, я знаю. Ты думаешь, что таблетки, которыми меня здесь пичкают, избавят от наваждения, что я стану другой, прежней. Я хочу верить, что ты прав. Не ради себя — ради тебя, дорогой. Я готова на все, лишь бы ты был счастлив. Вот только не знаю, как перестать о тебе думать — ежеминутно, ежесекундно. Знаю, что ты считаешь это болезнью, вот только мне так не кажется. Временами я думаю, что только мысли о тебе и отделяют меня от безумия. Ты называешь это одержимостью. Я — своим спасением.

Может, ты и прав. Может быть, моей любви было так много, что ты стал задыхаться. Может быть, я сломалась, когда впервые увидела настороженность и испуг в твоих глазах. Я не знаю. Но я хорошо помню, что почувствовала тогда — отчаяние. Мне казалось, что я тону, что надо мной смыкается кромка воды, покрываясь льдом, понимаешь? Я так хотела разбить этот лед, сделать что-то, чтобы вернуть тебя, чтобы все стало, как раньше! Сказать честно, я не помню, что стало последней каплей. Абсолютный провал. Наверное, что-то очень плохое, раз я здесь. Но я очень хорошо помню твое лицо и перекошенные губы, твой крик, что я окончательно спятила, что я одержима... Может, и так. Но знаешь, что самое страшное? Я не считаю болезнью одержимость тобой. И, наверное, это лучшее свидетельство того, что волшебные таблетки не помогают. Мое единственное желание — быть с тобой. Только им я живу.

Зачем я пишу? Не знаю. Ты, скорее всего, даже не прочитаешь мое письмо, и, быть может, будешь прав — зачем тебе бред полоумной? Но я так давно не видела тебя, что сейчас, когда пишу эти строчки, почти счастлива. Потому что благодаря им чувствую себя на крохотный шажок к тебе ближе. Ведь, возможно, ты все-таки откроешь письмо и узнаешь, как я тоскую по тебе.

Я не могу осуждать тебя за то, что ты нарушил обещание не оставлять меня здесь одну, но многое отдала бы, чтобы понять, почему. Тебе стыдно? За меня? Или ты стыдишься себя за то, что отправил меня в клинику? Хотя... О чем это я? За все годы, что мы были вместе, я ни разу не видела тебя пристыженным. Наверное, во всем, что сейчас происходит, есть какой-то смысл. Четыре года. Четыре года, милый! Одна, в этих белых стенах, с мыслями о тебе, о том времени, когда мы были счастливы, с терзаниями о том, каким растет наш сын — тебе не кажется, что это слишком жестокое наказание? Каким он стал? Он вспоминает обо мне хоть иногда? Что ты рассказываешь нашему мальчику о его матери? Я хочу верить, что он не забыл меня, но это, конечно, глупо: для малыша четыре года — целая вечность. Я так люблю его и так тоскую! Пожалуйста, дай мне шанс все исправить! Пожалуйста, сделай так, чтобы однажды я смогла увидеть его, увидеть тебя! Я так хочу уйти отсюда и вернуть свою жизнь!

Скоро Рождество. Когда я была маленькой, то верила, что если чего-то хотеть очень-очень сильно, то желание непременно сбудется. Сейчас я больше всего на свете хочу, чтобы ты пришел за мной. Я закрываю глаза — и вижу, как открывается дверь, как ты стоишь на пороге и улыбаешься мне. Неужели я так многого прошу?..»

Молодая женщина устало закрыла глаза, не позволяя себе плакать. Пальцы подрагивали, когда она надписывала адрес на конверте. И лишь когда плотный прямоугольник перекочевал в руки медсестры, давшей слово, что отправит письмо сегодня же, Мари свернулась клубочком, поджав по себя ноги и тихо заплакала. Она молилась, чтобы письмо нашло своего адресата. Но еще больше она молилась о том, чтобы случилось рождественское чудо.

***


За последние сутки на эту часть штата обрушились, казалось, все хляби небесные. Несмотря на то, что на календаре был конец декабря, над городом бушевал циклон, низвергая потоки воды, небо содрогалось от мощных разрядов молний. На дорогах был полный коллапс, машины передвигались со скоростью черепахи. Мужчина за рулем темно-серого «Мерседеса» нервно постукивал по рулю. Время от времени он бросал обеспокоенные взгляды на часы. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он свернул на подъездную дорожку к темно-серому высокому зданию. Оно не выглядело устрашающим: обычная больница по стандартному проекту, которых в стране сотни тысяч, но это место было его персональным Адом.

Но сегодня все должно было изменится. Он верил, что его испытания закончились. Там, в этом доме скорби, ждала его та, без кого он так и не научился жить за прошедшие четыре года. Он приехал сюда, чтобы выполнить обещание. И больше не мог ждать, когда увидит ее снова.

Размашисто шагая по коридорам, поднимаясь все выше и выше по этажам, он решительно шагнул в уже знакомый кабинет с табличкой «Главный врач». Не удосужившись даже извиниться за незваное вторжение, темноволосый мужчина уселся в кресло напротив стола. Доктор, бросив на того спокойный взгляд из-под очков, вымученно улыбнулся. Он как-будто ждал его. Вообще-то, да, ждал. Долгие четыре года.

- Приехал. Неужели? - дерзкий тон врача ничуть не смутил визитера.
- Она не писала весь год, - закинув ногу за ногу, пояснил причину его старый знакомый. - Думаю, это повод для того, чтобы начать волноваться.
- Не понимаю, - сокрушенно качнул головой его собеседник. - Почему ты просто не заберешь ее? Она полностью здорова.
- Одержимость сложно назвать здоровьем! - огрызнулся человек в кресле.
- Это любовь, друг мой. Это не болезнь.
- Ты просто не видел, - с шумом втянув воздух, мужчина на мгновение прикрыл глаза, словно вновь вспоминая свой самый страшный кошмар. - Она... Она бы спрыгнула, если бы ее об этом попросил. Мари правда бы это сделала.

Голос предал его, сжимая тисками горло.

Прежде чем ответить, доктор пристально посмотрел на собеседника.

- Скажи, почему ты не говоришь ей, что приезжаешь почти каждый месяц?
От изучающего взгляда стало неуютно, мужчина передернул плечами.
- Она должна отвыкнуть от меня. Она должна быть сильной.
Ответом ему была недоуменно выгнутая бровь.
- Но как же...

Доктор оборвал фразу, увидев искривленные в гримасе губы. Он мог бы предсказать, что будет дальше — и не ошибся.

- Не разводи демагогию. Просто отведи меня к моей жене.

Тот, кто сидел в кресле напротив, больше не мог ждать. Он скучал. Так чертовски сильно скучал по ней.

Он часто сомневался в решении отправить любимую в эту клинику. Но каждый раз, вспоминая белое до прозрачности лицо в тот момент, когда она неуверенно балансировала на парапете, глядя на него безумными глазами, он заставлял себя смирится с тем, что так — единственно правильно.

И ради того, чтобы его любимая женщина жила, просто жила — он был готов на все. Он был готов ждать, терпеть, страдать, миллион раз обещать себе самому, что сделает все, что угодно, ради того, чтобы она... Просто была. Существовала в том же мире, что и он.

Неловко улыбнувшись, доктор коснулся локтя мужчины, призывая следовать за собой. И снова бесконечный серый коридор, наполненный скорбью и ощущением потери. Безликая дверь. Тихий шорох ключа, отворяющего замок. Мужчина в белом халате отступил на шаг, позволяя нежданному-долгожданному визитеру шагнуть через полог палаты.

Ему не нужно было видеть, для того, чтобы знать, что случиться дальше.
Сейчас этот красивый мужчина остановится на пороге, чтобы с шумом втянуть в себя воздух. Он всегда так делал когда видел ту, кто стала добровольной затворницей за этой дверью. Эти двое, кажется, были совершенно помешаны друг на друге. Его мир, его жизнь начинались тогда, когда появлялась возможность снова увидеть воочию смысл своей жизни, которым была лишь она — девушка с копной непослушных белокурых волос и взглядом раненой лани.

Но и она начинала жить лишь тогда, когда слышала его шаги по коридору. Неважно, как часто или редко он приходил за последний год — каким-то безошибочным чутьем Мари всегда знала, что тот единственный, кто нужен ей, нерешительно стоит возле дверей, не решаясь войти.

Но сегодня Рубикон был пройден. Тот, кого она так отчаянно ждала, нерешительно шагнул в ее клетку. За год, что он не видел ее, многое изменилось. Глаза. Они другие, в них больше нет опасного блеска и искры безумия. Непривычно. Все ее выражение лица, ее поза. Она выглядит такой усталой!

Мари верила и не верила своим глазам. Он тут. Рядом с ней. Радость, счастье и страх, что он вдруг внезапно исчезнет терзали ее поочередно до той поры, пока она не набралась смелости и не сделала первый шаг ему навстречу. И только коснувшись дрожащими пальцами его лица, девушка наконец поверила, что это не сон.
Конечно, слезы. Она никогда не умела сдерживать эмоции. Соленные капли текли по щекам, оставляя мокрые дорожки, и капая прямо на конверт. То самое письмо.
Они долго молчали. Просто смотрели друг на друга.

- С Рождеством, - голос тихий, но такой родной. - Поехали домой, милая. Без тебя Рождество не наступит. По крайней мере, для меня.