Лидия спускается на пляж по ветхой лестнице, опирается ладонью на шершавый камень и ступает босыми ногами на теплый песок.

Она прощается с городом, который закрывает последний гештальт.

Лос-Анджелес остается солью на коже, ветром в запутанных волосах и океаном в легких.

Волчий вой, слышимый в мелодии волн, отдается болью в левом боку, вспарывает сердце острыми когтями, и от этого хочется кричать во все горло.

До хрипа.

До сухого кашля, так похожего на тот, что раздирал горло каждый раз, когда Питер потрошил очередную жертву, но сейчас она кричит не по ним.

Это Питер умирает внутри нее.

Н а в с е г д а.

Банши никогда не ошибается.

Лидия готова собственноручно отлить Питеру могильную плиту и утопить в океане, а его прах развеять по воздуху.

Лидия не тонет.

И даже не захлебывается.

Океан щедро посыпает солью незаживающую рану, а после ласково смывает боль, уносит с собой, как старую подружку, — в вечное плаванье.

Лидия не тонет, но и не летит.

Лос-Анджелес остается влажным воздухом, криком чаек и волной, что накрывает с головой.

И Лидия все еще не тонет.

Легкие заполнены соленой водой, но ей — не больно.

Чтобы всплыть, раскрыть крылья и полететь нужно достигнуть дна, оттолкнуться и набраться сил.

Ты все можешь, если веришь в это.

Время вовсе не лечит. Максимум — калечит.

Лечат океан и живые люди.



Уши закладывает от шума океанского прибоя и отдающего эхом ее собственного крика.

Чайки вторят банши, будоражат кровь, и Лидии плевать, что Питер скоро умрет.

Он сгниет заживо в ней и его выбросит на берег, а она не будет его спасать.

Время спасти себя.

Лидия учится задерживать дыхание, держит наготове спасательный жилет и ждет возможности в последний раз прокричать о недо-альфе.



Лос-Анджелес остается волнами, что приносят молчание в телефонной трубке, воздухом, перемешаным с сигаретным дымом и послевкусием чилийского вина на губах.

Их повесть написана бездарным автором, похоронившим общее прошлое двух безумцев в океане.

Лидии кажется, что она, как небезызвестная Алиса, бродит по Зазеркалью, а каждый момент ее жизни — кривое отражение сказок.

В одной из самых нашумевших из них на ее предплечье красуется Темная метка, в реальности же — проходящее красной нитью сквозь все ее взаимоотношения — «Hassliebe».

Питер хуже самого темного мага любой из чужих вселенных; его душа разорвана на сотни ошметков, которые прорастают сквозь Лидию.

Только она не станет его якорем.

Даже в самом прямом из известных значений: она равнодушна и к океану, и к кораблям.

Водные пучины никогда не оказывали на нее такой гипнотический эффект, как на других: она не Ассоль, что развеяла над реем алый парус в ожидании Грея, и совсем не тянет на настоящую Ариэль, ведь ни за что не пожертвовала бы своим голосом из-за недо-принца Питера.

Лидия жаждет прокричать Питеру в лицо о смерти. Пусть он умрет, утонет, захлебнется в своей ненависти, боли и ярости.

Лидии никогда не везло с мужчинами: они не были ни героями, ни принцами, ни даже просто людьми.

Да, ее жизнь вовсе не Бродвейская постановка, скорее уж трагикомедия в провинциальном театре с дрянными актерами.

Питер же умрет на песчаной сцене пустого театра.

У Лидии нет ни сил, ни желания его спасать.

Питер — не принц.

Лидия — не Ариэль.



Волны одна за другой приносят воспоминания из детства: запах свежей выпечки, ягодный джем на новом малиновом платье, математические задачки не для ее возраста и сказки, которые ей читала бабушка.

Смешные и нелепые. Как и вся ее жизнь. Она же идеально вписывается в мир сказок, право слово!

Все известные ей персонажи поголовно ущербные. Вот только она любому из них даст фору. Кай жил с осколком дьявольского зеркала в глазу? Лидии есть чем ответить: уродливым шрамом на левом боку.

Океан разливается пеной воспоминаний: укус, поцелуй, воскрешение.

Питер чудовище из сказки, в которой Лидия не хочет его любить.

Она впервые за долгое время — выбирает себя.

Лидия не плачет — смеется.

Когда Питер пьет вино с другой, южный ветер приносит ее прощальный смех.



…крылья невыносимо больно режутся за спиной.

Лидия терпит ради той свободы, что обретет, едва Питер захлебнется в океане собственной ненависти.

Черные крылья готовы к первому полету; Лидия кричит, и где-то в Бейкон Хиллс Питер роняет бокал с вином.

Ее крик беспощадней, чем аконит.

Питер тонет, захлебывается и погибает.

А Лидия… Лидия наконец-то летит.



Предвестник смерти в городе ангелов.

Отличное название для паршивого романа или эпитафии.

Впрочем, она давно знает, что на ее могильном камне будет выбито: «Прошлое должно оставаться в прошлом».



Лос-Анджелес волнами напевает реквием не о них. Океан приносит к ее ногам — реквием о ней.

Прощай…

Прощай.

Прощай!

До никогда.



Они, как герои Ремарка. Только умирают — живьем.