Он сидит на крыше высокого здания, свесив ноги вниз, и чернота его взгляда теряется в темноте ночи, густо окрашивающей город, испещренный тысячей с вызовом светящихся снизу глаз, так и пытающихся отчаянно встретиться взглядом с его. Он смотрит вниз и не ощущает ничего, кроме захватившего и с жадностью поглотившего его желания загасить каждый тлеющий огонек в окне, поделиться тьмой своей испаленной, обугленной души, позволить этой тьме задушить собой жизнь, что однажды она незамедлительно сделала и с ним, будто ждала тот самый удобный момент, позволивший уничтожить его изнутри.

Дин стал забывать, когда это началось. Да и начиналось ли вообще. В одно мгновение он будто переродился. А, быть может, он всегда был таким. Быть может, он возник из пустоты, и никогда не было у него чистой человеческой души. Дин этого не помнит... Дин не хочет этого помнить. Дину все равно. И теперь ему кажется, что в нем не осталось ничего, кроме затопившего все его существо извращенного благородства и изнуряющей жажды нести смерть.

Он бы не верил, что когда-то был другим, но прошлая жизнь не отпускает его и сейчас. Ни человек, некогда бывший его братом. Ни ангел, некогда павший ради него. Дин с азартом гонит призраков прочь. Он без конца угрожает им. Они уже ничего не в силах изменить. Но они и не отступают. Несмотря на то, что каждый раз, когда Дин сталкивается с ними, они все больше убеждаются, что ничего в нем нет человеческого. А ему смешно. Ему хочется как можно громче кричать, кричать с надрывом, раздирая собственную глотку: «Ну неужели вы не видите?! Откройте свои глаза!!!» Но они не хотят. Не хотят видеть. И продолжают бороться. И только Дин знает, что это бесполезно. Это необратимо. Этого не изменить.

Дин несет в себе пустоту, обречение и безысходность. Его бы угнетала собственная душа, если бы она все еще была в его распоряжении. Он твердо уверен, что на месте, где она по праву должна находиться, осталась лишь выжженная дыра, которая будто становится все больше и больше с каждым новым прожитым днем, словно стараясь избавиться от него самого.

Дин бы не думал об этом. Дину на самом деле настолько плевать на то, кем он был, что он бы собственноручно устроил ад на этой Земле только ради того, чтобы никто и никогда больше не пытался вернуть его прежнего. Быть может, лишь сейчас он обрел ту свободу, к которой всегда стремился, ради которой жил ту чертову человеческую жизнь и ради которой пережил столько боли. И теперь за ним осталось только отмщение. И никакая боль никогда больше не будет способна им повелевать.

И если еще от брата Дин мог скрыться, то Кастиэль продолжал находить его снова и снова. Наверное, Дин бы уничтожил весь этот проклятый мир только ради того, чтобы Кастиэль перестал к нему приходить. Перестал смотреть на него своими убитыми горем синими глазами, тщетно пытаясь разглядеть в нем остатки былой человечности. Перестал бы убеждать Дина в том, что если тот сам захочет, они все изменят, они обязательно найдут способ. Перестал обещать, что они все исправят.

И Дин все время смеялся ему в лицо. Дин говорил, что все, что в нем осталось — это бесконечная череда кадров, в которых его предавали те, кого он любил. Все, что в нем осталось — это память о неиссякающих предательствах. И память о том, сколько потерь он пережил.

Это закаляет, это позволяет помнить, в чем истинный смысл его существования. Он отрекается от всего, чем жил раньше. Он больше не хочет быть прежним.

И потому, когда Кас появляется за его спиной, Дин заливисто хохочет, закинув голову назад.

– Ты отвратительно предсказуем, - едко выплевывает он вместо приветствия.

Дин точно знает, что это Кастиэль. Он не понимает, почему Кас снова вернулся, но знает, что каждый новый его приход будто заново поджигает его изнутри. И когда в один из разов Дин осознает это, то твердо решает, что нестерпимо хочет, чтобы он ушел. Чтобы больше не появлялся.

Кастиэль долго молчит в ответ и смотрит на растянувшийся внизу город, захваченный взрывом горящих неугомонных огней, он ждет, когда Дин вновь станет серьезным. И в момент, когда смех стихает, Кастиэль слышит дерзкий вопрос, заданный с издевкой:

– Ты пришел сказать мне что-то новое?

– Похоже, ты был прав, – тихо отвечает ангел и больше ничего не говорит.

Лаконичность имеет свой эффект — Дину становится интересно. Он отвлекается от продолжительного увлекшего его созерцания, поднимается на ноги и подходит к Кастиэлю.

– Приятно слышать. Так и в чем же? – глаза Дина по-прежнему черные, но даже не это рвет душу Кастиэля.

Он теперь видит демонический облик Дина, и это жжет сильнее, чем сгорающая у него внутри благодать. Кас не смеет отвести затравленный взгляд, как бы ему не хотелось. Кас думает, что это будет предательством. А с Дина хватит предательств. Даже с того Дина, каким он стал теперь.

– Ничего больше не способно тебя вернуть.

Дин сию секунду моргает, и черные глаза незамедлительно сменяются обычными, человеческими. Но вот его кривая улыбка по-прежнему издевательски насмехается над Кастиэлем.

– Такого — меня?

Кастиэль ничего не говорит. Кастиэлю больно, и он понимает, что Дин видит это, но отчего-то теперь молчит. И когда Дин в безмолвии делает шаг назад, разочарованно закрывая глаза, и театрально выдыхает, оборачиваясь к простирающемуся внизу городу, всем своим поведением показывая, что не ожидал от ангела ничего большего, в жестах Кастиэль с толикой трепетного ужаса узнает прежнего Винчестера. Но одни лишь жесты не значат ровным счетом ничего. Они только выбивают землю из-под ног и заставляют Кастиэля с каждой новой встречей заново умирать душой.

– Есть один выход, – глухо говорит он, и Дин снова смотрит на него все теми же человеческими глазами. И тогда Кас обращается больше к образу, чем к существу, что видит перед собой. – Я тебя потерял, Дин. И это моя вина, я не смог вовремя прийти тебе на помощь. Я все-таки тебя потерял.

– О чем ты, черт возьми, говоришь?

– Если я и могу помочь тебе, то я сделаю это в последний раз. Мы больше не встретимся. Но я все исправлю, – Кас говорит это настолько выверенно твердым голосом, что Дин не может скрыть изумления от того, что слышит. Кас сглатывает ком в горле вместе со словами «Ты даже меня не вспомнишь». Он не скажет Дину этого. Дину этого знать не надо.

– Знаешь, чего бы хотел тот парень, к которому ты обращаешься? – скептически глядя на Каса, спрашивает Дин.

И не дожидаясь ответа, Дин делает уверенный шаг к Кастиэлю и притягивает его к себе за ворот плаща. Дин жадно целует Кастиэля, и тому нужны считанные мгновения, чтобы понять, что то, что сейчас происходит, реально.

Не разверзается ни небо, ни земля. Не меняется ровным счетом ничего в те мгновения, пока демон целует своего ангела. Это насмешка над премудростями вселенной. Так не может быть, но это происходит. Демон целует ангела алчно, будто стараясь выпить все его жизненные силы, похитить сгорающую у него внутри благодать, подчинить своей воле бунтующего небожителя.

И даже когда ангел отвечает с неменьшей неистовостью, мироздание не меняется. Меняется лишь сам ангел, осознающий самую серьезную потерю за все бесконечное время его существования. Ангел впервые проклинает то, что вообще когда-то спас грешную человеческую душу из жадных лап огненного ада, искренне проклинает то, что когда-то сам был создан Богом. Потому что иначе он бы никогда не полюбил человека, которого ему суждено было навсегда потерять. И ради этой любви теперь он без промедлений пойдет на самый серьезный шаг. Он пойдет на то, чтобы в последний раз спасти Дина Винчестера. И больше никогда не причинять ему боли. И не позволить ему никогда пережить собственное предательство. Ангел целует своего демона так, что дает почувствовать тому опустошение, с которым он останется, он дает понять всем своим существом, что прощается.

И когда Дин отстраняется от него на небольшое расстояние, такое, что Кастиэль все еще чувствует на своих губах его горячее дыхание, Дин доли секунд смотрит на Каса потерянными глазами, и Касу кажется, что видит он прежнего Дина. И, может быть, в те мгновения, оно так и есть, но Кастиэль этого никогда не узнает.

– Делай то, что должен. А я буду делать то, что должен я, – серьезно говорит Дин, бегло оглядывая Каса и чувствуя, как дыра в его груди становится несоизмеримой ни с чем. – И да, Кастиэль. – Ангела передергивает от обращения. А Дин все же делает шаг назад, чтобы смысл его слов лучше дошел до Каса, после чего медленно проговаривает то, о чем думал в минувшие мгновения: – Он всегда это, на самом деле, знал. Я знал. И я любил тебя.

Дин получает взамен взгляд, из-за которого бы умер прежде. Но Дин больше не человек, и терзания ангела его больше не заботят.

И когда Дин исчезает, Кастиэль не сразу находит в себе силы сдвинуться с места. Кастиэль не знает, сможет ли сам простить себя когда-то. Ведь он должен был уберечь. И он должен был сказать Дину все. Но несказанных слов уже не вернуть адресату.

Кас вдыхает ночной воздух полной грудью, стараясь утопить в нем самую жестокую боль, которую когда-либо ему приходилось испытывать. Он ведь чертов ангел. Он обязан взять себя в руки и сделать то, что должен, то последнее, ставшее смыслом его жизни. Кастиэль должен спасти Дина в последний раз.

Тихий шелест крыльев сменяется непоколебимой тишиной ночи. Ничего в этом мире не изменилось, пока ангел целовал своего демона. Ничего в нем и не изменится, когда он навсегда потеряет своего человека.