В Нью-Орлеане немало тайных уголков: за старыми кованными решётками кладбищенских калиток, болтающимися на одной петле, за тяжелыми, вызывающими чихание от пропитавшего их дыма покрывалами шатров и укрытий жрецов вуду, за гладкими, полированными, холеными дверями фамильных домов. За такими дверями кроются жуткие дела, они прикрывают убийства и пиры ночных созданий, за ними слышится змеиное шипение и стоны призраков, а из-под них вечно тянет дымком сжигаемых секретов.

Но Нью-Орлеан хранит и тайны совсем иные. Все в этом городе может встать с ног на голову в один момент.

Удачливая мисс или миссис, накрепко затвердив маршрут и поплутав по Французскому кварталу, останавливалась у стеклянной двери в простенькой деревянной раме. Над ней старомодными вензелями было выписано «Ателье».

Войдя, мисс или миссис (а может, мадам, сеньорита, фрау, да кто бы то ни было) бывала несколько разочарована. Ну не могло лучшее в городе ателье напоминать тесную квартирку, обитательницы которой из бедности вынуждены были шить. Старый потертый ковер на полу, голые крашеные стены, только несколько ламп над столами. Тихий, провинциальный какой-то вальсок из радиолы на полу. И это в наш живой, кипучий век! Кто может слушать это, когда есть джаз! Да здесь, видно, остановилось время!

Но милая леди не могла уйти, потому что навстречу выходила хозяйка ателье, мадам Лаво. Соседи поговаривали, что ее матерью была сама «Королева вуду», их нисколько не смущало, что Мари Лаво II прекрасно продолжала дело своей матери, расположившись поближе к Бурбон-стрит, к деньгам, и ни разу не показывалась у своей безвестной сестры в глуши.

Мадам Лаво была вовсе и не похожа на знаменитую креолку. Глядя на эту потрясающую мулатку, невозможно было усомниться, что она-то в моде понимает. Милая леди не знала, на что глядеть — на великолепную прическу, которая, повинуясь капризу хозяйки, сочетала в себе и зеркальную гладкость, и так любимое всеми гофре, или, может, на платье — платьев у мадам Лаво было море, все открывали безупречные плечи и руки (да-да, и зимой, и летом), все были светлые, чтобы подчеркнуть оттенок кожи, все ей безумно шли, или, может, на кольца, сверкающие на пальцах, или, может, на невероятной красоты брови и губы. Ах, какая это была женщина! И все приходящие знали, куда-куда, а в ателье мадам Лаво сопровождать их не нужно, мужей лучше оставить дома.

Мадам сразу бралась за дело, за бизнес, за нежный локоток посетительницы. Она угадывала желания, подбирала на ходу ткани, советовала аксессуары к платью, которого еще и в помине не было.

— Ах, милая, не беспокойтесь! Кому нужна позолота на стенах, когда у меня есть свое золото! Целый клондайк! Вот мое золото!

И мадам жестом, всегда невероятно музыкальным, точно совпадающим со звучащим вальсом, указывала на трех девушек, сидящих у радиолы. Казалось, клиентка только тут их и замечала. Это были не трудолюбивые пчелки в передниках и косынках у машинок, и не неумехи, изображавшие из себя манекенов для платьев. Это были три феи мадам Лаво — Эвелин, Аеринн и Мичелина, «утро, день и вечер», как их называли соседи, или Ручеек, Речка и Море, как называла их мадам.

Казалось, они, как и мадам, всегда здесь были. И знали о них настолько же мало.

Мичелина страстно любила черный шелк и тот вальс, что всегда звучал в ателье, как никто понимала алчный блеск в глазах дам, приезжавших в шикарных авто, и могла сотворить для них роскошное платье, не разорив мадам. Единственным ее недостатком была роковая мрачность, как у красоток из кино, поэтому, наверное, траурные платья удавались ей лучше всего, и мадам про себя звала ее «любимица вдов», а вслух исключительно Морем, всячески избегая тревожить покой стихии.

Эвелин почти всегда появлялась в плаще. Если вы вообще могли застать ее в ателье. Внимательные голубые глаза заглядывали в самую душу торговцам и контрабандистам, и у мадам всегда было все самое редкое, лучшее, удивительное. И все это играя, Ручеек, да и только. Но для Ручейка было бы слишком скучно быть обычной маркитанткой. Она любила свадьбы. Невесты визжали от восторга от каждого ее платья, что юные девы, что солидные продавщицы или покупательницы фамильных богатств. Она же довольно равнодушно принимала похвалы, а мадам примечала, что голубые глаза Эвелин теплеют только при взгляде на Мичелину.

Аеринн приехала недавно. О ней было известно побольше. И как она плыла из Ирландии, и как жила в приюте, и как шла по улице долго-долго, а потом навстречу вышла мадам. Аеринн была немного странной. Носила с собой плюшевого мишку, временами разговаривала с ним. Она единственная не презирала клиенток, а смотрела на них во все глаза, будто пытаясь найти ответ на какой-то вопрос. Она никогда не пользовалась машинкой, всегда шила вручную и создавала потрясающие платья. Экстравагантные, как уверяла клиенток мадам, со вздохом качая головой, когда они уходили. А Речка не очень заботилась их мнением, ей важно было, что она угадывала, именно так хотели бы выглядеть эти женщины, хоть и стеснялись иногда признаться.

Каждая из обитательниц хранила тайну, да не одну. Но эта история произошла с Аеринн.

Однажды вечером Аеринн в полном одиночестве подгоняла на себе одно из заказанных платьев. Очень миленькое, но простое, — барышня, заказавшая его, была очень юна, Аеринн сразу поняла, что ей предстоит первый выход в свет. Именно поэтому платье было далеко не таким вычурным, как в мечтаниях будущей владелицы, наоборот, удобное, простое, абсолютно приличное, что подчеркнуло бы невинность, но с затейливой, разлетающейся при малейшем движении отделкой, что так и кричало о желании покончить с этой чертовой невинностью поскорей.

Аеринн еще раз критично осмотрела себя в зеркале. Да. Очень эффектно, хозяйка почти такая же бледная, волосы чуть темнее, в медь, так что будет еще ярче и краше. Прелесть.

За спиной скрипнула дверь, Аеринн и ухом не повела. Ведь к ним не заходили с улицы, их клиентки очень дорожили временем, а новых гостей мадам всегда встречала сама, повторяя:
— Вы не горничные, чтобы кидаться к каждой, предлагая свои услуги.
— А вы, мадам?
— А я здесь хозяйка и делаю то, что мне заблагорассудится.

Поэтому две молодые гостьи остались без внимания Аеринн. Она еще раз покружилась перед зеркалом, отмечая, как двигается отделка платья, и услышала за спиной шепот:
— Красотка! Я же говорила, не зря мы заглянули!
— Какая же ты глупая, это — портниха! Посмотри на ее туфли!
— Ой, стерты… — тон клиентки тут же изменился. — Эй, милочка! Будьте так любезны, подойдите к нам!
Ее подруга поддержала игру:
— Да, мы разгадали вашу шутку, Золушку выдали туфельки!

Аеринн не спеша отошла от зеркала, подхватила мишку со стула, прижала к себе покрепче и очаровательно улыбнулась:
— Конечно, танцевать — труд нелегкий…

Она хотела добавить, что есть и другие, которым приходится на время позабывать о новых каблучках, но ей не дали закончить. Одна из посетительниц кинулась к ней.

— Простите, мы, стыдно сказать, приняли вас за портниху. Говорят, здесь они красивы. Я и сама разбиваю по паре в ночь, простите!

Ее подруга была уже тут как тут. Аеринн и слова не успевала вставить. Ее подхватили, закружили, засыпали извинениями и уверениями в желании загладить недоразумение.
— Я знаю, Анна! Я знаю! Мы возьмем. как вас зовут! Айрин! Какое милое имя! Мы возьмем Айрин с собой! Обещаю вам, торжественно обещаю, этой ночью вы совсем лишитесь туфель, дорогая моя!

Речка понимала, как это все глупо, но это было так интересно! Она никогда не понимала, за что остальные презирают их клиенток (как будто бедные женщины не могут быть злыми, глупыми и капризными), и ей всегда так хотелось хоть одним глазком посмотреть на их мир! И вдруг такой шанс!

В момент она оказалась на улице, их поглотил туман. В авто пахло кожей и металлом. Новые подруги, не давшие ей даже надеть пальто, смеялись, стряхивая с ее рыжих кудрей оставленные туманом, как поцелуи, капли воды. Знакомые фонари, дома, улицы из окна авто были странными, быстрыми, а скоро она и не отличала их от чужих.

Совсем стемнело, когда девушки вышли у кованного забора загородного дома. Дом был весь в огнях. Еще чуть-чуть ночи, лестница, дверь, и вот он — новый мир!

Подружки моментально заверещали, здороваясь с кем-то, по передней пролетело «Айрин! Айрин! Айрин! … ты не поверишь… красотка… располагайся… Айрин…»

Комнаты, маленькие от скопившихся в них людей, гремели музыкой, пахли духами и алкоголем. Айрин очнулась уже в толпе танцующих. Она совсем не умела танцевать, но была молода, очаровательна, нова в этой компании — ей прощалось все! И все позволялось, даже покинуть своего кавалера.

Все в ней было потрясено. Слух — музыкой и совершенно невероятными обрывками разговоров, вкус — коктейлями, осязание — тысячами рук и спин людей, жаждущих обнять ее, потанцевать с ней, обоняние — запахами блюд, духов и почему-то лекарств.

Но больше всего досталось зрению. Она видела, как женщина в боа длиннее, чем она сама, и платье таком узком, что в нем, кажется, и ходить нельзя, так чарующе танцует, что все мужчины рядом и подойти к ней не решаются. А потом видела, как эти мужчины стягивали с нее это платье, как кожу с огромной змеи. Она видела оркестр, говорящий и рассказывающий на своем языке тысячу и одну сказку, а все окружающие только ногами старались дергать побыстрее под нее. Видела, как ее новая подруга Анна сломала каблук, скинула туфли, а потом заплакала и, сев на пол, пила шампанское прямо из бутылки.

Когда Аеринн вновь открыла глаза, вокруг было тихо. «Наконец-то», — подумала она и улыбнулась. Она лежала на диване, полностью одетая, голова как-то странно кружилась. Вдруг ее как будто подбросило — что с платьем? Аеринн вскочила, откинув дурноту, как ненужную вещь с дороги, побежала по комнатам, пришлось пробежать пять или шесть, некоторые абсолютно пустые, усыпанные серпантином и мусором, в некоторых приходилось перепрыгивать через спящих на полу людей. Наконец, она увидела огромное, в полный рост зеркало.

Только тут, рассмотрев себя хорошенько, она смогла вздохнуть с облегчением. Это чудо — но платье не было испорчено. Безнадежно измято, да, но не прожжено, не залито ничем, не порвано, это ли не счастье!

Аеринн вздохнула. Да. Пора возвращаться. Странно — больше никакого барьера между ней и этим миром не было. Совсем исчез. Она внимательно вгляделась в отражение мужчины, спящего прямо за столом, со стаканом виски в руке. Такой же мятый костюм. Мятое лицо. Пробивается щетина. На полу у его ног женщина лежала ничком, бледная, как покойница, со смазанной тушью и следами яркой помады на губах. Один такой яркий след красовался и на паркете рядом с ней.

Аеринн посмотрела на свое отражение. Такой же мертвец, только восставший. Может, менее порочный. Ей повезло не успеть воспользоваться помадой. В голове не укладывалось, что ей сейчас надо выскользнуть отсюда в полном одиночестве, избегая прислуги, и пешком добираться неизвестно куда в «Ателье», а эта красотка поедет с личным шофером домой, снова спать, только теперь уже на шикарной кровати. Эти мысли не будили ни зависти, ни горечи, только удивление.

— Вас проводить? — раздался тусклый, хрипловатый голос от двери.

Аеринн обернулась. Это был Джордж, она не помнила, кто и когда их познакомил.

— Вам тоже пора домой, Джордж?
— Это мой дом, Айрин. Но я могу вас проводить.
Аеринн улыбнулась:
— Только до двери. А то каблуки стопчете.