- Тедди... Прости... - бьётся бессильно в спину.

Он плотоядно ощеривается:
- Тедди прости-и-ит.

Он вообще труслив, во всяком случае в своём настоящем облике предпочитает не появляться. Хотя утверждает, что так, становясь двойником, ему просто легче ловить. Теперь у него пьяные глаза и залитая кровью роба. Он не вполне понимает, кажется, почему Сюзан и дети всё ещё живы.

- Ну? И чего ты ждёшь? - накипающее недоумение его перерастает в нетерпеливую, тянущую злобу. От этого почему-то совсем непереносимым становятся пятна солнца на руках, они назойливо жгут, сливаясь с приглушённым плачем из подвала. Хочется броситься в черноту, мрак, уже разливающийся в глазах, его мрак, застилающий всё, кроме старого заржавленного топора. Как кстати.
Но что-то держит, не даёт отойти в сторону, скрыться в черноте и только наблюдать. И это что-то несказанно бесит его.

- Она помогает, правда? - ухватившись за мысль об этой желанной тьме, он словно с цепи срывается, выплёвывая, вылаивая слова одно за другим, уже боясь остановиться. - Сколько ты потерял своей грязной поганой крови, когда позвал меня? Тебе надо было идти, я тебя повёл. Я отдал тебе твою шкуру! Что я просил взамен? Что? Только быть собой! Я стал твоей ищейкой, я отыскал тебе её, а что она сделала для тебя?
Он не просто зол, нет. Он почти готов вцепиться в свою же кровавую культю, рвать её зубами, он не понимает, он в бешенстве, он смеётся:
- Только не говори, что собираешься быть хорошим, Тедди! Как с тем докторишкой, да? Доволен, что оттеснил меня тогда? Такого труда стоило не дать мне поиграть вволю... А ты знаешь, что ни черта у тебя не вышло? Тот легавый, что вас всех когда-то перестреляет, сделал там очень интересные снимки. Инструменты, все в крови, ошмётки твоего мяса, он выдаёт это всё за результаты твоей работы, благородный Тедди. Ты не дал тому докторишке ни малейшего шанса, ты запытал его, замучил, ты всё ещё сволочь, Тедди.

Стоит только подумать о том, чтобы подняться, как тело моментально словно что-то подкидывает вверх. С каким-то экстатическим восторгом в погасших глазёнках, тех, с карточки в первом деле, царапая слипшуюся, кровью залитую жилетку, бешено вертя в пальцах непонятно откуда взявшуюся отвёртку, он приказывает, умоляет и призывно воет неокрепшим ещё, но уже сорванным криком голосом, его голосом:
- Убей! Убе-е-ей их! - с шёпота на визг, с блеска первой заточки к пыли того словаря.
_________

... И разве он не хотел? Так почему не смог? Слишком слаб? Заигрался в благородство? Ему больше никто не отвечал. Неужели он сбежал от этой не святой воды, льющейся из глаз?
Внутри снова было пусто, как на залитой солнцем дороге.