Я смотрю на взмахи крыльев бабочки – вверх-вниз, вверх-вниз. Оранжевые паруса, через которые свободно проходит солнечный свет, они двигаются в такт легкому движению воздуха. Их идеальные контуры напоминают мне о правильности всего, что создает природа. Хочу почувствовать их на ощупь и протягиваю ладонь, уверенная в том, что спугну, но бабочка садится мне на палец, и словно прочитав мысли, делает новые взмахи: вверх-вниз, вверх-вниз, задевая нежным бархатом кожу. В груди становится невыносимо тесно и больно, что-то поднимается изнутри, готовое вырваться наружи и снести волной весь мой привычный мир. Страшно…и не могу понять от чего больше: если выпущу это из себя или оставлю гнить на дне души.
Замечаю на одном крыле маленькое черное пятнышко. Оно похоже на тень, так некстати упавшую на яркое солнце. С самого края контура эта клякса похожа на грязь, или ненормальность, или болезнь. Химера, которая может превратить красивые, нежные, оранжевые парусу в черные полотна смерти. Пристально смотрю на него, напрягая зрение так сильно, что глаза начинают слезиться, - а вдруг, сработает и оно исчезнет. Но пятно, будто издеваясь, только увеличивается в размерах.
Всегда считала себя смелой. А еще рано повзрослевшей. Я легко разрушала не только стереотипы о себе, но и в целом отмиравшие каноны общества. Женщина может любить только того, у кого есть член? Бросьте, разве его наличие – это знак качества? Я следовала за своими инстинктами, за желаниями тела, которое, кстати, редко ошибалось. Мне было плевать, что думают окружающие. Друзьями никогда не была богата, родня вся в могилах, а то, что подумают сокурсники в медицинской школе или коллеги по работе, пусть волнует только их. Я всегда хорошо спала по ночам.
Взрослая жизнь постучалась ко мне не спрашивая, готова я к ней или нет, смогу ли вынести все ее кривые подарки. Она не сказала: «Хей, Реми, я, конечно, та еще сука, но со временем мы подружимся». Скорее это было похоже на «либо принимай, либо проваливай на дно». Кстати, там я тоже бывала. Не в самом низу, но пройтись по краю успела. Хорошо хоть от мамочки достались мозги, сумела выкарабкаться, поступила в медицинскую школу, ощутила себя частью чего-то стоящего. Та еще глупость, на самом деле, но помогла не совершить серьезную ошибку.
Вновь сосредотачиваю внимание на бабочке. Вижу, что она устала. Это понятно по убыстрившимся взмахам крыльев. Она хочет уйти, как и все до нее. У меня есть уникальная способность – передавать часть своей пустоты всем, кого касаюсь. Даже она чувствуют эту черную воронку внутри меня. Со мной становится слишком быстро холодно, а никто не хочет чувствовать озноб.
Оранжевые паруса распрямляются, и бабочка резко взмывает вверх. Мой рот болезненно кривится, и я еще думаю, что смогу удержать то, что так настойчиво рвется из груди, но низкий стон, переходящий в глухое рычание и затем истошный крик разрывает тишину. Стекла с оглушительным звоном разбиваются, усыпая пол осколками, поток сильного ветра подхватывает милое создание и уносит прочь от меня, а мое тело, избавившись от боли, содрогается в конвульсиях. Подтягиваю ноги к груди, чувствую соль на губах…и прошу прощения у того, чьё имя теперь смерть.

Это конец.

- Она спит, самый тяжелый этап позади. Ты можешь идти домой, я послежу за ней. У меня все равно сегодня дежурство.
- Спасибо, но я остаюсь. Подремлю в кресле, если захочу спать.
Пак так и осталась стоять на пороге палаты, не решившись войти внутрь и встать рядом с Чейзом. Она видела его в таком состоянии впервые – боль, гнев и страх. Говорят, люди чернеют от горя, возможно, в этом что-то есть. Глаза Чейза, голубые, как ясное небо, стали похожи на предгрозовое небо, как только взволнованная медсестра из приемного отделения ворвалась на их мозговой диагностический штурм, сообщая, что в Принстон-Плейсборо привезли Реми Хадли.
- Все показатели в норме, Чейз. Если что-то пойдет не так, я сразу позвоню, - снова попробовала девушка.
Она беспокоилась о нем: сутки на ногах, три серьезные операции, много кофе и под конец смены – Хадли, с кровотечением и без сознания. Как она выкарабкалась до сих пор остается загадкой, но что действительно удивляло, так это то, что выжил плод. У Пак была на этот счет своя теория – тот варвар, что кромсал ее в своей клинике в подворотне, по какой-то причине не довел дело до конца.
- Я остаюсь, - Чейз все-таки повернулся, в глазах, изможденных и уставших, отражалась твердая решимость. – И если не против, я хочу побыть с ней наедине.
Пак коротко кивнула. Ровно до сегодняшнего дня она была уверена, что у Чейза никого нет. В серьезном плане. Он вел себя как свободный мужчина, да и выглядел также. Но теперь все резко встало на свои места. И его неадекватная реакция на обычную больную, с не интересным и банальным случаем, и вахта у ее постели, и слухи медсестер, и ребенок, которого он так наделся спасти. Невозможная загадка жизни – ты хуже всего знаешь тех людей, которые находятся с тобой рядом.
Пак в последний раз бросила взгляд на напряженно спину коллеги, перевела его на бледную девушку на кровати, и неожиданно для себя поняла, что ждет чуда: крохотного, чтобы не пошатнуть ее веру в науку, но необходимого этим двоим сейчас.
Когда за ней закрылась дверь, Чейз позволил себе усталый выдох. Он чувствовал, еще минута, и сорвется на Пак или позволит ей увидеть свою слабость – недопустимые вещи для начальника и просто друга. Мужчина присел на край кровати, взяв тонкую длинную кисть девушки в свои руки, и тихо прошептал:
- Что же ты наделала, Реми.
Пять месяцев странных отношений – ни любовь, но и не случайный секс. Она оставалась у него на ночь несколько раз в неделю. Иногда просто засыпала на диване, под звуки взятого на прокат фильма, иногда изматывала его и себя безудержными ласками. Заказывала еду на дом, варила вкусный кофе и делала отвратную яичницу с беконом – редко, всего раза четыре за это время, и в те дни, когда у него было паршивое настроение. Так она давала понять, что ей не всё равно. Он не задавал ей вопросов о прошлом, а она не спрашивала его о будущем. Они жили в здесь и сейчас, постепенно врастая друг в друга. Необъяснимо приятное ощущение, если говорить откровенно. Но он знал, как только Реми тоже это почувствует, то сбежит, не оставив даже записки, а он не станет ее искать.
Но даже в самом безумном сне не мог предположить, что все обернется вот так.
Девушка зашевелилась на кровати, меняя позу. Чейз с тревогой взглянул на монитор: сердцебиение и давление в норме, и, повинуясь внезапному желанию, прикоснулся к ее животу. Шесть недель…
Чейз знал, почему она это сделала – не хотела обрекать еще одного человека на повторение своей судьбы. Нормальное инстинкт женщины, да еще и имеющий медицинское образование. Но ведь всегда есть выбор? Или, по крайней мере, его иллюзия. Ведь у малыша может и не быть гена-убийцы, или он может не развиться в заболевание, да, в конце концов, могут найти новое лекарство! Чейз понимал, что для человека науки все эти «может быть» и «если» сущая ерунда, но…любовь странная штука, которая очень плохо влияет на мозговую деятельность.
Девушка снова зашевелилась и медленно, с трудом открыла глаза. Видимо зрение еще было расфокусировано, потому что она прищурилась и уточняюще спросила:
- Чейз?
Он сцепил руки в замок, словно боясь спугнуть ее своими прикосновениями, и мягко улыбнулся: - Да, это я. Ты в Принстон-Плейнсборо.
Она прерывисто втянула воздух сквозь зубы, прикрыла глаза и спустя показавшиеся вечностью минуты надломлено спросила:
- Он выжил?
- Да.
На этот раз она выдохнула резко и, открыв глаза, в упор посмотрела на него:
- Спасибо.
- Не мне. Оперировал доктор Брик.
- Не за операцию…
Чейз коротко кивнул, принимая благодарность и скрывая истину. Ей пока еще рано знать, что он и не собирался поступать иначе.
- Тебе нужно поспать, - неловкость вдруг встала стеной между ними, и, не зная, как с ней справиться, мужчина перешел на официальный тон.
- Знаю. – Реми всматривалась в его лицо, ища ответы: – Ты злишься?
Он слегка нахмурил брови: - Нет.
- Огорчен?
- Нет.
- Тебе все равно?
- Нет.
Реми шумно перевила дыхание: - Чейз, мне только что сделали операцию, мне чертовски больно и хочется спать. Я чуть не избавилась от ребенка в подпольной клинике, о котором ничего тебе не сказала. Прояви хоть каплю сочувствия.
- Я имел право знать, а ты – сделать аборт. – Он немного помолчал, но потом все-таки решился спросить: - Почему ты передумала?
- Я не передумала, - она отвернулась, не в силах смотреть ему в глаза. – Просто этому придурку можно только котов кастрировать…Я вышла и сразу поняла, что что-то не так. Дошла до станции метро и потеряла сознание. Дальше ты знаешь.
На какое-то время в палате повисла тишина, нарушаемая лишь их дыханием и звуком работающих приборов.
- Он борец. Думаю, стоит дать ему шанс.
Реми криво улыбнулась: - Это точно она – парни слабаки, сразу сдаются.
- Ты назвала моего сына слабаком? – преувеличенно возмущенно воскликнул Чейз, запоздало осознавая, как это прозвучало. - Прости…
- Прощаю…И так и быть не скажу твоей дочери, что ты надеялся на пенис.
Чейз встретился с ней взглядом, замечая в глазах Реми проблеск нового чувства, пока еще такого хрупкого и неопределённого, что казалось, оно разобьется на осколки, стоит сказать или сделать что-то не так.
- Договорились.
Он поднялся с кровати, собираясь дать им обоим время на отдых и осознание, Реми ответила ему благодарным взглядом. Уже на пороге ему в спину долетели слова:
- Принеси в следующий раз мне какой-нибудь нормальной еды. Эту фигню для больных я не смогу проглотить.
- Ты в курсе, что тебе еще рано капризничать?
- Чейз, я же не кофе с кофеином попросила…А, кстати, кофе!
Посмеиваясь, мужчина закрыл дверь и, встав по ту сторону, пожал плечами, знаками показывая ей, что ничего не слышал.
- Засранец, - беззлобно произнесла девушка, откидываясь на подушки. Взгляд скользнул по белым больничным стенам, и на душе вновь стало тоскливо, а страх медленно начал подбираться к сердцу. Она отвернулась к окну, надеясь, что это сработает и удивленно приоткрыла рот. За стеклом порхала бабочка – оранжевые паруса развевались под потоками ветра: чистые, без единого черного пятнышка.
Реми улыбнулась, положив ладонь на живот, и продолжая наблюдать за порханьем бабочки за окном тихо прошептала: - Хороший знак, детка. Похоже, мы и правда справились.
Чейз, все еще стоявший по ту сторону двери, расслабленно улыбнулся.